— Я насчет коровы — промямлил Рыжая борода.
— Слушаю вас — сказал Шутов.
Рыжая борода начал говорить старательно, подбирая слова и проклиная про себя, все связанное за долгие годы с злополучной коровой. Однако товарищ Шутов неожиданно его перебил.
— Так вы из Балалайкино. Там дело простое. Ситуацию в вашей деревне мы знаем. Сейчас, буквально позавчера там назначили нового председателя комитета Ефрема Переметова, вы думаю, его знаете, кристальной чистоты человек. Мы решим вашу проблему здесь, а вы ознакомите товарищей дома. Хотя я не совсем понимаю, какие у вас там могут проблемы.
Товарищ Шутов задумался, по спине Рыжей бороды забегали многочисленные, неприятные мурашки.
На радость Рыжей бороды в разговор вмешалась одна из помощниц Шутова, похожая на чопорную учительницу из соседней гимназии.
— Сергей Юрьевич, там коров возвращали, что отбили у колчаков. Летом девятнадцатого года полковник Зубарев реквизировал у населения скот на провиант для солдат, что позже вернули, то и раздавали. А у товарища Кускова значиться восемнадцатый год, поэтому и не попал он в списки.
— Пишите заявление у секретаря на возврат коровы. Может, придется немножко подождать, но самое большее неделю. Если будет возможность, то вы получите корову из фонда, реквизированного у эксплуататоров скота. У вас сколько детей Андрей Павлович?
— Трое — мгновенно соврал Рыжая борода.
— Тем более вам не откажут и товарищ Репейс, несомненно, подпишет вашу просьбу.
— Спасибо товарищ, огромное спасибо — промямлил Рыжая борода, выходя из кабинета.
Постояв немного в стороне, отдышавшись, он решил остаться здесь до конца дня. Нашел возле двух обделенных вниманием кабинетов свободную лавку, уселся на нее, вытащив бумагу, выданную ему товарищем Шутовым для защиты от снующей туда-сюда бабы Фроси.
— ‘’Дождусь товарища Калакакина‘’ — решил Рыжая борода.
…Профессор Смышляев находился дома, в дверь несколько раз звонили, но он не открывал. Третий звонок был коротким, после него, за дверью раздался голос.
— Иннокентий Иванович откройте, пожалуйста, это я Владик Абрамович.
Профессор отворил дверь. Перед ним предстал молодой, но заметно плешивый человек в маленьких круглых очках. Кожа бледная, несмотря на врожденные оттенки темноты, которые просматривались в остатках волос, бровях и малюсенькой растительности под носом.
— Заходи — пробурчал Смышляев.
— Я Иннокентий Иванович, хочу у вас сахара попросить, точнее, обменять на муку, если это возможно. Не могу без сахара, а мука мне не нужна. Ракель ушла от меня, вы знаете с этим красноармейцем Будрамисом. Готовить я собственно ничего не умею…
— Ну, это вы зря голубчик. Мука нужна всегда. А готовить из муки я вас научу, это дело нехитрое, лишь была бы мука.
Владик Абрамович уселся у окна, которое выходило на складские строения, что размещались через дорогу. Склады были заперты, снег занес подходы к огромным железным воротам в количестве пяти штук. Параллельно воротам проходила вытоптанная в снегу тропинка по которой взад вперед ходил пожилой мужик в буденовке и с винтовкой за плечом.
— Как вы думаете, что там у них? — спросил Владик Абрамович.
— Не знаю — откровенно ответил профессор.
— Алексей Нилович говорил, что они, вроде туда, притащили множество винтовок, пулеметов, патронов из Красноярска. После сдачи в плен, какого-то генерала.
— Зиневича — пояснил Смышляев.
— Неудивительно, поэтому и ходят днем и ночью караульные с оружием. Хотя если честно, то и на любом складе хоть с провизией или с мануфактурой такая же картина — продолжил Смышляев.
— Нет, здесь их целый взвод, смена на смену. Вон в избушке бабки Колточихи сидят, а на обычных складах, там вроде они по одному.
— Нам-то до этого чего. Вы же не состоите в каком-нибудь контр-эсеро, учредительном союзе — засмеялся профессор.
— Нет что вы доктор. Упаси меня от этого. Страшно об таких вещах даже подумать.
— Это точно — согласился Смышляев.
Отсыпав в баночку немного сахару, Смышляев поставил ее возле Владика Абрамовича.
— Что собираетесь делать любезный, вы ведь еще молодой человек. Нужно как-то определяться. Мне вот пришло письмо от Сергея Серафимовича, зовут на медицинскую службу. Биография у меня чиста, с колчаками дело имел только по рабочей необходимости. Так что, видимо, нужно возвращаться к работе.
— Иннокентий Иванович, а если они вспомнят вам лето восемнадцатого года, вы же тогда в делегацию входили, которая к генералу Гайде ездила — испуганным шепотом спросил Владик Абрамович.
— А что остается? Скажите мой любезный, собрать вещички и на перекладных к братьям Меркуловым, что ли?
— Не получится, Иннокентий Иванович, по всем железным путям сейчас бандиты Блюхера разместились, не считая местных товарищей. Те, что с Блюхером чисто звери, люди рассказывали. Они человека не проверяют, им внешнего вида достаточно, чтобы в расход отправить.
— Ну, это уже слишком, собирают от страха. Как известно у страха глазенки большие
Иннокентий Иванович ежась в валенках и меховой безрукавке, налил Владику горячую жидкость похожую на чай. Красноармеец продолжал ходить. Иногда он менял пропорции роста и веса, выражение и черты лица, но ходил с той же винтовкой, и по той же тропинке. Вечер сгущался на глазах.
— Страшно — сказал Владик Абрамович.
— Чего это ты — посмотрел на него профессор.
— Вчера ничего не слышали в доме?
— Нет, вчера ходил к знакомым на Почтамсткую.
В этот момент в дверь раздался наглый звонок короткими трелями. Владик Абрамович застыл в напряжении. Смышляев глубоко выдохнув, пошел открывать.
— Заходите любезный Эдуард Арсеньевич.
От мягкого голоса доктора, Владик Абрамович облегченно перевел дух. В кухню вошел мужчина средних лет, учтиво поздоровался с Владиком, после чего сел на маленький кожаный диванчик.
— Рассказывайте, не тяните, что там у вас, мой дорогой — спросил Смышляев.
— Все хорошо, тот человек, точнее Кусков Андрей Павлович сегодня был в исполкоме. Сейчас он у меня в квартире и очень скоро ему вернут корову.
— Очень хорошо — улыбнулся Смышляев.
— Я на радостях раздобыл прекрасного самогона, правда я не пробовал, но наши сотрудники берут только у деда Феоктиста.
Товарищ Калакакин поставил на стол бутылку зеленого цвета.
— Что ж думаю, это можно обмыть — произнес доктор.
Владик Абрамович заерзал на стуле, собираясь уходить.
— Я, пожалуй, пойду, то как-то неудобно — пропищал он.
— Оставайся Владик, думаю, Эдуард Арсеньевич будет не против.
Прошел час или чуть больше, звезды совместно с луной освещали улицу неподалеку от замерзшей льдом небольшой речки. Снег скрипел под колесами телег, кто-то орал, что-то пьяным голосом. После его воплей, раздавались развязанные алкоголем визжащие голоса баб. В некоторых окнах горел свет, другие скрывали за собой темноту, но каждое из них было разрисовано таинственными узорами неповторимого орнамента в подарок от самого ‘’деда мороза‘’. Каждый помнит их из глубины милого сердцу детства, не замечает взрослым, но помнит обязательно. Вот и товарищ Калакакин осоловевшими глазами, разбирал геометрические линии, почти рукотворной формы на замерзшем окне.
— Так все-таки Владик дорогой, ты мне не ответил, чем думаешь заниматься — доктор, как и все уже, расслабился от выпитого самогона.
— Не знаю, нужно куда-то определяться на службу.
— А кем вы до этого служили? — спросил Владика, Калакакин.
— Бухгалтером был, у одного известного купца.
— Так это же хорошо. Служили у эксплуататора за гроши, конечно, не конюхом или дворником, но все же. В армии адмирала я думаю, вы не были?
— Нет, конечно, по состоянию здоровья. Хотя летом девятнадцатого мне пришлось трижды пройти комиссию и, в конечном итоге расстаться с маменькиной брошью, большой цены, и с большим рубином.
Профессор или доктор Смышляев сильно охмелел, затопленная драгоценными дровами печка нагрела квартиру, вместе с ней и выпивающих товарищей. Иннокентий Иванович обратился к Эдуарду Арсеньевичу, когда тот наполнил стаканы.
— Понимаете Эдя, здесь страшно не от того, что грязно и в магазинах ничего нет. Это все ерунда и без этого можно прожить.
Иннокентий Иванович чесал волосатый живот, немного пошатываясь на колченогом табурете. Над его головой висела электрическая лампочка в ажурном плафоне. Тепло от печки окончательно заморозило окошки.
— От чего же страшно? — заговорщицки прошептал Эдуард, глядя в мутноватые глаза доктора.
Тот склонился к Эдуарду ближе, их лбы почти столкнулись друг с другом.
— Здесь все по-настоящему, все по настоящему — зловеще прошептал доктор.
— Вот мой сосед Владик Абрамович всю свою квартиру вынес на базар. Остались только голые стены с потолками, а в углу устроил что-то вроде божницы, правда, со своими иудейскими богами. Он молиться им, чтобы они его забрали в земли обетованные — продолжил доктор.
Владик Абрамович заснул, клюнув длинным носом к низу, оставаясь в сидячей позе.
— Для чего это он. Здесь жидов, вроде пруд пруди — удивленно спросил Эдуард с неприязнью разглядывая свои поношенные брюки.
— А вот жиды, здесь, как раз ненастоящие.
Голос доктора звучал все более зловеще. Эдуард Арсеньевич собрался уходить, разговор ему перестал нравиться, да и все, что он хотел сообщить уже сообщил профессору.
— Ладно, пойду — сказал Эдуард.
— Ты Эдуард куда? Посиди, еще малость — не согласился доктор.
— Пойду, устал что-то — продолжил свое Эдуард Арсеньевич.
— Сидите, пожалуйста — промычал очнувшийся Владик Абрамович.
— Вчера в это же время по дому чекист ходил. Из себя вроде на хохла похож, с пышными усами, лысый и в кожанке. Взгляд у него говорят больно страшный.
Иннокентий Иванович с нескрываемым любопытством смотрел на Владика. Тот прокашлялся в ладошку, после чего продолжил, перейдя на шепот.
— Это он к Виолетте Пимовне приходил. Взял бабушку божьего одуванчика за шиворот поднял на метр от пола, та ногами сучит, визжит, как молодая хрюшка. А он говорит.
— ‘’Где золото с бриллиантами, старая эксплуататорша‘’?
Но она не растерялась, напрудила находясь в невесомости ему прямо на начищенные до блеска сапоги. Он разозлился хвать ее подмышку, как сверток и пошел, гремя обоссаными сапогами. Вот страху, то было. Алексей Нилович сказал: он снова придет, когда стемнеет, так и будет ходить пока весь дом, не сделает пролетарски чистым. Еще Алексей Нилович сказал: теперь они по всей России по одному чекисту, на каждый дом поставили для этого самого очищения.
Только Владик Абрамович закончил свое повествование, как в коридоре гулким эхом раздались тяжелые шаги. Иннокентий Иванович, громко икнув несколько раз перекрестился. Владик Абрамович превратился в каменное изваяние, а Эдуард Арсеньевич ощущая приступ гусиной кожи, слушал, как громоздкие шаги отмеряли пространство коридора, то туда, то обратно. Хотелось спрятаться, и Эдуард присмотрел себе место между шкафом и стеной. Иннокентий Иванович пьяным голосом, начал произносить какую-то неизвестную Эдуарду молитву.
— Тише Иннокентий Иванович, вы нас погубите — взмолился Владик, его лоб покрывала влажная испарина.
Шаги отдалились, им на смену пришли другие, немного менее грузные, но более множественные. После появились зловещие звуки, глухие непонятные голоса. Потом снова тяжелые шаги. Через минуту эхо звуков начало удаляться и скоро все стихло. Владик Абрамович бросился к окну, отковырял ногтем просвет в инее, чтобы посмотреть на улицу.
— Алексея Ниловича повели. Этот лысый чекист с усами.
Произнес Владик Абрамович, теряя равновесие, только близко расположенный стол помешал ему свалиться без чувств прямо на пол.
Вторую бутылку допивали в гробовой тишине. Эдуарду Арсеньевичу ни смотря на должность в исполкоме, от чего-то не хотелось больше торопиться домой. Доктор Смышляев отягощено засыпал. Владик Абрамович, напившись от незначительной дозы, постоянно плакал, утеря слезы грязным платком.
—Эдуард Арсеньевич вы же служащий исполкома, скажите Владику, чтобы он перестал ныть. Объясните ему, что очищение его не коснётся. Он же не эксплуататор, и тем более не колчаковский офицер — бубнил пьяным голосом Иннокентий Иванович, пробуждаясь от самогонной дремы.
— Действительно Владик, чего вам бояться? Все будет хорошо. Просто наберитесь смелости, вот нам с доктором куда хуже.
— А вам-то чего с доктором? — непонимающе пробормотал Владик.
— Вам Владик не понять и рассказывать сейчас нельзя.
Иннокентий Иванович посмотрел на Эдуарда осуждающим взглядом.
— ‘’Ты чего несешь идиот. Здесь никому и ничего нельзя говорить!‘’
Эдуард Арсеньевич понял взгляд доктора, несколько раз кивнул пьяной головой.
— ‘’Виноват, товарищ доктор, больше этого не повториться‘’.
— Скоро же новый год, как то забыли совсем об этом. Давайте выпьем за новый советский двадцать первый год! — разразился тостом Владик Абрамович.
— Давайте, с наступающим — промычал Иннокентий Иванович.
— С новым годом, с новым счастьем — поддержал всех Эдуард Арсеньевич.
Гранёные стаканы чокнулись за наступление нового года, с новой эпохой заодно. Календарь не дотянул чуть более двух суток, чтобы оставить в истории двадцатый год. Декабрь вернул свое господство, обрекая все живое на испытание превозмогать холод. Ясное небо с множеством звезд подсказывало, что мороз нескоро покинет эти места, и новый год начнется, так как ему и положено.
Эдуард Арсеньевич пошатываясь, шел домой. От квартиры доктора до его квартиры, на улице двадцать пятого октября, было совсем недалеко. Равновесие держалось с трудом, ветер — зараза мешал этому, вдобавок сильно мерзло лицо. Добрался без происшествий. К этому времени на улицах все буквально вымерло, только клубы белого дыма поднимались к верху, затем отрывались порывами ветра, который уносил их куда-то в сторону свирепого ледяного океана…
…Карина Карловна встречала муженька навеселе. Она уже второй раз удачно обменяла вещи на самогон. Бабка Феофановна, на этот раз пришла сама, предвкушая хорошую сделку. До этого Карина Карловна ходила к ней, взяв адрес у соседки Дарьи, что была, когда-то недурной певичкой в местных увеселительных заведениях. К нынешнему времени Дарья состарилась и не имея детей, потихоньку попивала горькую, особо не обращая внимания на перипетии по смене общественного строя.
