Небо и земля

Айями не смогла возразить. В периодике тех лет регулярно печатали шокирующие фотографии растерзанных, повешенных, сожженных... Замученных изуверскими способами... Военнопленных и мирных жителей... Детей, стариков, женщин... И при взгляде на черно-белые снимки поднималось в груди что-то нехорошее, злобное, нечеловеческое. И вместо молитв святым с пожеланиями добра и благоденствия с губ срывались проклятия — для убийц и палачей.

— Если так, нужно рассказать обо всём даганнам! Они имеют право знать! Получается, они думали, что амидарейцы творили жестокости, а мы, амидарейцы, думали на даганнов! А, оказывается, во всем виноваты союзники! — Вскочила Айями с кровати, окончательно разбудив Кнопку. Та с недовольным видом перебралась к Эммалиэ на колени.

— Тише, не кричи! — осадил Айрамир через сжатые зубы и рывком усадил рядом с собой. — Ты дала клятву, что будешь держать язык за зубами, или забыла?

— Это не тот случай, чтобы молчать, разве я не права? — возразила Айями горячо. — Мы и даганны думали друг на друга и мстили за семьи, за страну! А риволийцы исподтишка творили беззаконие. Все святые, сколько жизней загублено зазря!

— Вряд ли риволийцы убивали без разбора и наших, и даганнов, не боясь быть пойманными с поличным. Тогда гнев обманутых обернулся бы против Риволии. Думаю, союзники действовали хитрее, — прознесла Эммалиэ задумчиво. — Достаточно единожды устроить эффектную казнь и преподнести её в правильном ракурсе и той, и другой стороне, чтобы раздуть с новой силой взаимную ненависть. На какое-то время запала хватит, а когда враги выдохнутся, противостояние можно снова разжечь, например, резнёй мирных жителей. Полагаю, в таких случаях не оставляли свидетелей. Уничтожали всех, от младенцев до стариков, чтобы правда не открылась. Поэтому по прошествии времени невозможно утверждать с точностью, где к жестоким убиениям приложили руку даганны и амидарейцы, а где — риволийцы.

— Они подначивали и нас, и даганнов! Исподтишка стравливали друг с другом! Словно определяли, кто из нас окажется выносливее, — разошлась Айями.

— Подозреваю, риволийцы вели войну по своему сценарию. Двигали нас и даганнов как фигуры на шахматной доске и закончили партию со своим счётом, — ответила Эммалиэ сдержанно, но внимательный наблюдатель заметил бы по неестественной бледности, что откровения парня произвели на слушательницу неизгладимое впечатление.

— Не понимаю, какую выгоду получили риволийцы в этой войне. — Пожала плечами Айями. — Мы потерпели поражение, а вместе с нами проиграли и они. Вбухали в Амидарею уйму продовольствия, технику, оружие и, в итоге, остались у разбитого корыта.

— Иногда стоит пожертвовать ферзем, чтобы поставить мат королю, — ответила Эммалиэ. — Я давно подозревала, что риволийцы неспроста не слишком-то опечалились исходом войны. А значит, к такому финалу нас и вели. Не удивлюсь, если после Амидареи они возьмутся за Даганнию. Обе наши страны ослаблены войной. Хоть даганны и торопятся восстановить свою землю, против Риволии они не устоят. И прежде всего, численностью.

— По вашим словам выходит, что риволийцы воевали нашими руками. И руками даганнов, — ответила Айями, неприятно пораженная услышанным. Всё, во что раньше истово верилось, сегодняшним вечером рушилось на глазах. Осыпалось, разваливалось словно замок из песка.

— Выходит, так. Теперь я понимаю, на что намекал проводник, когда согласился перевести меня через линию фронта. И ведь знал, шельмец, все тайные тропки: где минные ловушки, где даганны заняли оборону, а где ничейная земля. Провёл туда и обратно без заминки. Но воевать категорически отказывался. "Я, — говорил, — убежденный пацифист и не приемлю оружия в руках". А я-то, глупая, упрекнула, дескать, в трудную для отчизны минуту только последние трусы прячутся от ответственности и от долга. И не раз своё презрение выказывала, разве что открыто предателем не назвала, а он смеялся в ответ. И повторял: "Ты, мать, не с тем врагом воюешь. Очевидного не замечаешь. Твой враг невидим. За плечом стоит и на ухо нашептывает, убаюкивает. А я не люблю, когда меня дураком выставляют, потому и воевать не собираюсь. Принципиально". Эх, кабы сообразила я тогда, о чем он толковал, не верила бы слепо всему, чем нас пичкали газеты и радио.

— А если бы и поняли, всё равно бы не поверили. Потому что доказательств нет, — сказал Айрамир.

— Почему же их нет? Ты — прямое доказательство, — возразила Айями. — А через клятву допустимо переступить. Потому что нельзя утаивать то, чему ты стал свидетелем. Ведь речь идет о восстановлении справедливости. Все должны узнать правду, и даганны тоже!

— Сразу видно, слушала ты меня одним ухом. Что с тебя взять, женщина и есть женщина, — ответил парень снисходительно. — Во-первых, моё слово бездоказательно. Вот факты и улики — то, что надо. Но их нет. А какой из меня свидетель, если я и названия той деревни не знаю, и на карте не смогу показать, потому что мы тогда без неё двигались и без компаса, по наитию. И приметных мест в тех краях не припомню. Ни речки, ни ручья, ни оврага поблизости. Строения если и были, давно стали прахом. Так что ориентиры не сохранились. А во-вторых, — повысил он голос, увидев, что Айями порывается вставить словечко, — ты не просекла главного. О старлее, что в окружении нами командовал, и о начгоспиталя, что мой рассказ запротоколировал. И о командире полка, к которому меня направили после выписки. — Заметив растерянность Айями, парень вспылил: — Да как ты не сообразишь, что у них всё было и есть схвачено! Армия — сверху донизу — плясала под чужую дудку, я уж не говорю о гражданских! Сколько же их, продажных гадов, крутилось в передовых частях и в тылу? Не сосчитать и не узнать. А дружок мой и того выше берет. Говорит, среди генералов было немало завербованных, и в правительстве тоже. Я ж каждого встречного-поперечного в предательстве подозревал. На ротного смотрю и гадаю: наш или купленная сволочь? С бойцами из взвода последними папиросами делюсь, а в голове неотступно долбится: никому не верь! Чуть не свихнулся от подозрений.

— "Враг невидим. Он среди нас", — слабым голосом процитировала Эммалиэ свои же слова и прокашлялась. — А по другому называется "подрывная деятельность", этот термин я помню из гарнизонной жизни. Но и предположить не могла... Получается, риволийцы развернули в Амидарее целую сеть... шпионскую, — выговорила она неуверенно и удивленно. — Агенты, пароли, явки... диверсии... Как в учебнике по военной тактике и разведке... Невероятно...

— Доказывать и убеждать не буду, нет у меня на это времени. Да и дружок мой заждался в условленном месте, — сказал парень и начал собираться. — Но имейте в виду вот что. Война закончилась, а невидимый враг не растаял. Он прячется здесь, в городе, и может маскироваться под любое обличье. Кто угодно: соседка по подъезду, товарка на рынке, комиссованный вояка... Тот, кого вы заподозрите в последнюю очередь.

— Да ну? — воскликнула неверяще Айями. — Зачем ему здесь... шпионить? У нас нет ничего интересного.

— Разве? А даганский гарнизон? А пленные? А гражданское население? Стопудово, шпион, один он или их несколько, пасётся в поле зрения даганнов. Ведь ему нужно добывать сведения и передавать в центр. Война-то давно закончилась, а Риволия до сих пор темнит. Сидят союзнички как мыши и о себе не заявляют, — ответил невозмутимо Айрамир, продевая ремень через шлевки ватных штанов.

— Резидент, — вставила Эммалиэ. — В разведке такого человека называют резидентом.

— Верно, — кивнул парень. — Резидент — как пиявка. У него много знакомых, через которых он высасывает информацию. Или сам он имеет доступ к источнику данных. Например, медсестра или переводчица, а? — хохотнул он и, заметив возмущение Айями, сказал: — Ладно, шучу я. Не похожа ты на шпионку. Простовата и войной не бита. Но на всякий случай оглядись, может, кто-то возле тебя вьется, расспрашивает невзначай, интересуется работой. И вот еще что. Прежде чем бежать к даганнам с рассказом о "содействии" риволийцев в войне, сначала подумай, готова ли ты пожертвовать своей жизнью и жизнями близких.

— Причем тут моя семья? — удивилась Айями.

— Притом. Без доказательств твоя история не стоит выеденного яйца. Даганны не поверят и отправят восвояси, зато тот, кому надо, услышит. Помнишь, ты спрашивала о прослушке? Только вот вопрос: кто и кого прослушивает? Даганны — амидарейскую болтовню или риволийские прихвостни — переговоры даганнов? Утром ты откроешь рот, чтобы рассказать правду о войне, а вечером тебя найдут с перерезанным горлом. И семью не пожалеют — мало ли о чем ты откровенничала дома? От лишних свидетелей избавляются, не задумываясь. Обрубают "хвосты" под корешок. А то и под пытками развяжут язык, и ты как миленькая, запоешь: и обо мне, и о дружке моём. Расскажешь даже то, о чем не знаешь.

— Все святые! — ахнула Айями. — Не может быть, чтобы так... и Люнечку, и маму... Неужто поднимется рука?

— Поднимется и не дрогнет. Если не веришь, попробуй проверить, — ответил авторитетно Айрамир. — Мой дружок, вообще, считает, что риволийская банда давно укрепилась в этом городишке, оттого он и уцелел в войну. Поэтому я и стребовал клятву, чтобы вы не натворили глупостей сгоряча.

— Но молчание — тоже трусость! Один утаил, другой недоговорил, третий проглотил, а в итоге имеем то, что имеем. Чем больше людей узнает правду, тем больше шанс, что виновные понесут заслуженное наказание!

— И в чем ты видишь смелость? Крикнуть погромче и на следующий день примерить петлю к шее? — прищурился парень. — Уж поверь, я знаю, на что способны риволийские выродки. И почему-то жизнь мне дороже.

— Ну-у... можно действовать иначе. Например, расклеивать листовки!

— Расклеивай на здоровье. Оттянешь свой конец, самое большое, на день или на два. И о семье не забывай. Близкие — самое уязвимое место. Думаешь, я спёкся? — сказал парень и, помолчав, признал: — Да, был такой момент, даже жить не хотелось, всё казалось беспросветным. А потом с дружком своим скорефанился, не иначе наша встреча — подарок судьбы. Так что мы еще посмотрим, кто кого, вот только найти бы единомышленников. Поэтому-то мы и хотели податься на север, не дожидаясь весны. Я те места хорошо знаю, а дружок мой знаком с людьми, которые настоящие патриоты, а не продажные сволочи. Выслеживают риволийских прихвостней и воздают по заслугам.

— А как же мы... наш город? — голос Айями дрогнул.

— У вас рисково затевать игру в героев. Носом чую, свернут шею в два счета и сбросят в прорубь. Я и в отряде никому не доверяю, даже комбригу и его помощнику.

— Поэтому ты помалкивал о "помощи" риволийцев в войне? Сколько разговоров мы вели, пока ты выздоравливал, а ведь ни разу не проговорился.

— Дык разве я похож на идиота, который бросается на шею к первым встречным и выбалтывает о своей жизни? — усмехнулся парень. — Я и вам-то поначалу не верил. Присматривался и прислушивался, пока не понял, что вы и Риволия находитесь на разных полюсах. Но и тогда не стал трепаться о своих секретах, мало ли, вдруг вы случайно обмолвитесь соседям или знакомым. По незнанию, не специально. И тогда пришёл бы конец — и мне, и вам. Я, может, и сегодня бы промолчал, но довела ты меня до края своей беспредельной доверчивостью.

Женщины смущенно переглянулись. Да уж, в прямолинейности Айрамиру не откажешь.

— Я умею держать язык за зубами, — сказала запальчиво Айями и от досады закусила губу, потому что не далее как минуту назад требовала предать огласке тайну парня. — А те двое, что охотились за тобой и Эринеем? Они тебя так и не нашли?

— Больше наши пути не пересекались, тьфу-тьфу. Поэтому, прознав, что риволийцы нагрянули в город, я решил, что среди них есть "старые знакомые". Голову сломал, гадая, зачем они сюда приехали, и не по моим ли следам. Вот, к вам пришёл, чтобы удостовериться. Ух, окажись среди них тот старлей или майор, он бы ответил за всё. Я бы из него, подлюки, вынул заживо душу по кусочкам. А то, что останется, отдал бы Хикаяси на съедение.

Эммалиэ лишь головой покачала в ответ на угрозу парня.

— Теперь Риволия кажется мне клубком ядовитых змей, — пробурчала Айями. — Получается, они использовали и даганнов, и нас. Ха, узнай даганны об этом, не носились бы сейчас с заморскими гостями как с золотыми яйцами.

— А чего ты ожидала от дикарей? Им скажи, что земля плоская, они в любую сказку поверят, — ответил Айрамир, тщательно утепляясь перед дальней дорогой.

"А мы, просвещенные амидарейцы, разве умнее?" — хотела возразить Айями, но вслух сказала:

— Некоторые из этих дикарей разговаривают на двух языках помимо родного.

— Ну и что? — скривился парень. — Они научились и поезда строить, и летать, а толку-то? Варварские замашки никуда не делись.

— Почему ты ненавидишь даганнов? И мы, и они одинаково выставили себя дураками. Не заметили очевидного и стали разменными пешками для Риволии.

— То есть, ты предлагаешь радоваться нашему поражению? И тому, что вонючие дикари ходят с самодовольными мордами по нашим улицам как у себя дома и безнаказанно грабят Амидарею. За это тоже нужно сказать им спасибо? — отозвался парень презрительно. — Вот скажи, что им стоило сдаться в первые месяцы войны? И тогда змеиные планы Риволии накрылись бы медным тазом, а Амидарея на правах победителя заключила бы пакт, выгодный для обеих сторон. В отличие от варваров мы умеем быть великодушными. Поэтому да, я всей душой ненавижу даганнов за их козлиное упрямство.

Айрамир ушел, получив на прощание котомку с припасами и пообещав разобраться с загадкой воскресшего товарища и заодно призвать к ответу за ложь и наглые поборы беззащитных женщин. А еще заверил, что будет предельно осторожен и не попадется в лапы даганских патрулей.

— Если схватят, живым не дамся.

— Типун тебе на язык, — отругала Эммалиэ и напоследок осенила парня святым знамением.

— Заглядывай к нам, не забывай, — добавила Айями.

— Как получится, — ответил туманно Айрамир и, забросив котомку на плечо, растаял в темноте подъезда.

Печку вычистили и разобрали, как и кровать, ставшую эпицентром нелегкой беседы. В опустевшей комнате замели все следы недавнего пребывания гостя.

Люнечка посапывала в обнимку с принцессой Динь-дон, Кнопка свернулась клубком в ногах у дочки. Но теперь в приглушенном голубоватом свете нибелима* картина домашнего уюта не выглядела идиллической. Мир и спокойствие в крошечном мирке оказались хрупче стекла, способного разбиться вдребезги в любой миг.

На самом деле, сутки — это ужасно много. Гораздо больше двадцати четырех часов. Сегодня утром Айями была преисполнена надежд, связанных с приездом иностранцев, а к полуночи от приподнятого настроения не осталось и следа. Словно неподъемная плита легла на грудь. Давит, гнёт к полу и отдается болью при каждом вздохе. Как и данная клятва. Как жить дальше с новым знанием? Как удержать его в себе, не проболтаться? Как верить людям? Как смотреть в глаза и подозревать каждого?

Женщины сидели на кухоньке, за столом и размышляли каждая о своем. Лечь бы и уснуть, ведь завтра с раннего утра закружат будничные хлопоты. Но не спалось. Шевелилось тревогой в сердце, отдавалось растерянностью в подвздошье.