Любоваться белой пустыней, искристой, холодной и бездушной.
Гибель двух магов, двух наших спутников, потери и холод. Расплавленные искры божьих душ и игра дольних звезд, в разрыве облаков.
Сегодня моя очередь тянуть лямку "собачьей стражи", подпитывать костер своими силами и следить за пустотой.
Ни зверя, ни человека — мы слишком высоко.
Выше нас — только небеса.
Я уткнулся носом в парящую кружку, отгоняя ночные кошмары от своих спутников и бодрясь, сам.
За нашими спинами осталось так много. А впереди — только бездонная дыра, в которой вряд ли найдется хоть пара, самых завалящих, ответов.
Последние пару ночей стало совсем плохо — Бранд решила расставить точки над Ё и поговорить со мной.
Вельда, тихонько хихикает в кулачок, а Мигелла — демонстративно вертит пальцем у виска, намекая на мое отношение к таким серьезным вещам.
Через пару часов, через вновь забившие все небо облака, проклюнется солнечный свет.
Он не падет на землю чистым лучиком, а лишь осветит облака сверху, вдохнет в них жизнь, точнее — ее подобие и начнется новый день.
Мы пройдем остатки нашего пути, оставим отпечатки на белом ковре и войдем в город.
Я пришел сюда в поисках ответов на свои вопросы.
Жаль только, что никому не посмею сказать, что ответы у меня есть уже две недели и весь наш путь — чистой воды надувательство, с моей стороны.
Вновь глоток горячего настоя, в котором нет и миллиграмма чая — не выросло это растение здесь — и я смотрю на небеса, поджидая рассвета.
Хорошо не быть богом — никому даже и в голову не придет провести параллели, порыться в прошлом и, стукнуть кулаком по столу, призывая к ответу.
В пламени костра сгорали чьи-то воспоминания, даря нам тепло и право увидеть новый день, под странными, серыми тучами, больше похожими на небеленые простыни, в которые заворачивают мертвое тело, прежде чем опустить его в могилу и засыпать землей.
Вновь глоток — до конца моего "бдения над мертвым телом" всего пара часов. Потом будет один переход и... Я уже догадываюсь, что увижу в Танчене.
Вельда может сколько угодно врать, угрожающе обнажая клыки или натравливать на меня Бранд, играя в свою игру. Увы, долери может быть счастлива лишь с долери. Богиня Льда — старая врушка, что пользуется остатками своей былой мощи, добывая себе ответы так, как она привыкла.
Самый прямой и честный — Прэн, принял свое решение, отошел в сторону, оставляя нас — нашим же тараканам. Поторопился Старик, ой, поторопился. Останься он сейчас рядом со мной, рассказал бы все, до чего дошел и сбросил с плеч этот гадкий груз — "ответственность за всех и сразу"!
А вместо этого, я сижу и любуюсь восходом, прихлебывая горячий настой, что отгоняет усталость, лишает духов их законного права морочить голову и наслаждаться страхом смертного.
Вот, еще чуть-чуть, минуточку, и я скомандую подъем, выпрямлюсь, хрустнув суставами, и начну помогать Мигелле готовить завтрак, пока остальные умываются и сворачивают лагерь.
Все честно. Все просто. Все явно.
Это не баталии устраивать, выясняя в теплых комнатках, что же случилось с природой. Это — идти вместе, к цели. Далекой и наивной.
И знать ответ.
Но, все равно идти, потому что ответ должны узнать все.
Только вот самый главный ответ — это не что происходит. И даже — не "кто виноват".
Самый главный ответ — как жить?
Мой источник не дает ответов. Божественная мудрость Вельды предпочитает помалкивать. Житейский опыт Мигеллы разводит руками, а юношеский максимализм Лоттана уже задорно разбил себе лоб и теперь тихонько шипит от боли, предпочитая тяжело вздыхать.
Ответы...
Пусть они еще чуть-чуть поспят. Нам осталось так мало, а пройдено так много. Пусть они поспят, а я еще чуть-чуть пошвыркаю пустой кипяток, разглядывая слепые бельма неба.
Сейчас я очень хочу задать совсем не тот вопрос, что мучал меня в начале нашего пути. Не то, тривиально-пошлое "нафига я с ними иду, если одному мне идти проще и быстрее?" И даже не пафосно-необходимое "Что делать?", что вертится у меня на языке вот уже добрую неделю.
Вопрос крутится на кончике языка, просится наружу, но — нельзя.
Вот и остается — швыркать воду и давать спутникам выспаться.
Нас ждет короткий путь, в конце которого некому задать вопрос.
А ответ я уже знаю.
"Драконы умирают!"
* * *
*
Красив город драконов!
Странно, мне казалось, что он весь пропитан запахом мускуса и ароматом фиалки. И потолки — намного выше — в моих воспоминаниях.
А Центральный Зал невзрачен и неказист...
Где грань между тем, что я "помнил" и тем, что было на самом деле?
Вот это и называется — "предубеждение". Видеть то, чего на самом деле и близко нет.
Длинный лабиринт коридоров, что я прекрасно запомнил в свое первое посещение, да плюс воспоминания, принадлежащие одному из драконов, что предпочел остаться здесь, а не перебраться в другое место, вывел меня в аккурат к центральному залу, на полу которого лежала одна-единственная чешуйка.
Ярко-оранжевая, цвета апельсина. Смешная и страшная, в своем одиночестве. Светящаяся.
Вельда обошла чешуйку дважды, но протянуть руку и прикоснуться — так и не решилась.
Что же, в чувстве самосохранения ей не откажешь, умничка.
Ну, а у меня, оно уже атрофировалось.
Чешуйка была размером чуть больше моей ладони, тяжелая и оптимистичная. Теплая и слегка печальная. Я закрыл глаза, пытаясь представить себе ее владелицу. Или, все-таки, владельца?
Мое знакомство с драконами было легким и ни к чему не обязывающим. По большому счету, вся моя неприязнь к этим "чашуйчатым", основывалась на Толкиене и его "Хоббите...". На самом деле, все, как и у нас — старшие оберегают младших, младшие не слушаются и проказят.
Вспоминая свой короткий разговор, что был в этом же зале, много лет тому назад, оставалось мне только принести драконам свои извинения — каждый из нас судит о другом, в меру собственной испорченности.
Они оставили меня в живых, дали проводника и даже снабдили всем необходимым, на дорогу.
По нынешним меркам — очень, очень много.
И, вот теперь, еще и это...
Уходя за кромку, дракон рассыпается невесомым пеплом, таким чудесным, что тут же разносится легчайшим сквозняком, растворяется в воде кристально чистого ручья, тает, пропадая в стебельках обычной травы, впитывается в землю, не оставляя после себя даже намека...
— Ситаль! — Мигелла рассматривала картины, украшающие стены зала. Фрески, словно сделанные из тонких царапин, длинных и коротких, чуть изогнутых, светящихся в свете вспыхнувших, хорошо знакомых мне, светящихся шаров, теперь напоенных, увы, совсем не магией дракона. — Это — ты!
— Этой фреске пару тысячелетий. — Лоттан пожал плечами. — Смотри, камень покрыт лаком, а лак...
— Тебе никто не говорил, что ты — зануда? — Вельда отвесила магу увесистый подзатыльник, обрывая так и не успевшую начаться, лекцию.
— Да, мама. Ты. Постоянно! — Маг огрызнулся, отходя в сторону и сердито шмыгая носом. — И с папой меня тоже всегда сравниваешь.
Чешуйка в моих руках завибрировала, словно просясь на свободу, упрашивая ее отпустить, убрать грубые, потные, людские руки и дать право стать чем-то большим.
Со вздохом, отпускаю чешуйку и она, вместо того, чтобы упасть на остывший камень, зависает в воздухе, покачиваясь с боку на бок, как пузатый баркас на легкой волне.
С легким шорохом падают на пол оранжевые крупинки, словно скорлупа, из которой вот-вот должен проклюнуться мягкий и голодный птенчик, с вечно раскрытым в писке-крике, клювом.
Жаль, но вместо живого и умилительного птенца, под оранжевой скорлупой прячется нечто и вовсе несусветное — золотистое веретено, ослепительно сияющее и горячее даже на первый взгляд, развернулось вертикально, скачком увеличилось в размерах, впиваясь своими острыми кончиками в пол у моих ног и в потолок, высоко над моей головой.
Вспыхнуло нестерпимым жаром, грозя лишить меня шевелюры и развернулось в огромный экран, с которого на меня смотрело печальное существо, сморщенное, как печеное яблоко, с серебристой радужкой глаз и сапфирово-синей кожей.
Разумный кутался в не совсем чистую тряпку, трясся и выглядел смертельно больным, смертельно уставшим, изможденным, от количества навалившихся на него бед и забот.
Мир очень любит таких существ. Всячески вознаграждает себя тем, что наваливает на, зачастую совсем не крепкие плечи, все больше и больше проблем, которые надо решить вот прямо сию секунду, прямо сейчас.
И они решают, тащат на себе воз проблем, надрываются и... Умирают, так ничего и не решив, для себя лично.
Ненавижу таких.
Существо, словно уловив мои мысли, вновь поежилось, плотнее закутываясь в ткань, когда-то, во времена своей молодости, явно недешёвую, золотисто-оранжевую.
Пока разумный собирался с мыслями, решая с чего начать свои откровения, я рассматривал помещение за его спиной, ту его часть, что попала в кадр, под холодный глаз объектива.
Или, быть может, под горячий взгляд живого глаза?!
Судя по увиденному, даже сидящее, существо было выше меня ростом минимум на полметра. И это при условии, что камеру держали на уровне его головы.
А ее именно так и держали, если взять за основу измерения фреску, которую я и сейчас вижу, только чуть левее и более потертую, словно ее пытались сперва затереть, а потом спохватились и восстановили, да и лаком покрыли, чтобы уж точно — на века сохранилась.
— Это кто? — Вельда обошла молчаливую картинку, сунула в нее руку, проверяя на ощупь. — Я таких не встречала.
Разумный в кадре вздрогнул еще раз, словно услышал слова бывшей богини, чуть наклонил свою голову, покрытую легким, серебристым пушком и поймал мой взгляд.
— Так намного лучше! — Услышал я у себя в голове и мир начал стремительно рассыпаться на длинные, радужные дуги, а потом взорвался.
И вновь сложился в хорошо знакомый мне зал, аккуратно вычищенный, без единой пылинки и без малейшего следа волшебных, наполненных светящейся магией, шаров-лампочек. Вместо них прекрасно светился весь потолок, ровным, теплым светом.
— Так намного лучше... — Услышал я слова, доносящиеся из моего собственного горла, то слегка рычащие согласные, а то — мягкие, певучие. — Фаниск, можешь взять ниже — теперь рост и чин мало имеют смысла и наполнены глубоким смыслом.
Фаниском разумный назвал угольно-черного дракона, замершего напротив него. Или, напротив меня?!
— Меня зовут Ла-ки. И, раз я вновь чувствую себя полным сил и напротив меня стоит Фаниск, значит, все наши планы пошли прахом. Мир вновь свернулся в кокон и стремительно возвращается к Исходной точке, наматывая на свое полотно все больше и больше сил. Наша планета была всегда на редкость своенравна и упряма. — Разумный вздохнул, и я почувствовал странный привкус на собственных губах, словно некто пытался смочить их терпким, молодым вином. — Во всем случившемся виноват "кервин" — препарат, с помощью которого так легко стать подобным богам. Две инъекции в сутки и мир подобен теплому пластилину, податливому, терпеливому. Правда, оставался такой пустяк... "Кервин" не просто безумно дорог — он еще и подходит далеко не всем! Кое-кто, из нас, осознал проблему слишком поздно, когда всесилие и всемогущество, прочно заняло место в наших душах. Кое-кто — не видел проблемы, продолжая творить и творить. Сперва — с улыбкой. Потом — с усмешкой. А теперь мы бежим от тех, кто творит с жутким хохотом, одним легким взмахом руки перекраивая вращение спиралей и смешивая звезды в гигантский коктейль, выпить который, уже совсем скоро, будет некому.
Ла-ки поерзал своим костлявым задом по каменному полу, пытаясь устроиться поудобнее.
Я чувствовал, как ткань впивается в его нежную кожу на пятой точке, натирая и раздражая.
— Мы создали этот зал, — Разумный задумался, формулируя мысль. — Создали зал, как напоминание, что мир не предназначен для сумасшествия, хотя, очень часто, именно так и кажется со стороны. Мир рационален и разумен, и всеми своими силами стремится войти в русло гармонии и плыть по нему до самого своего конца, во взрыве сверхновой или медленном угасании центрального светила. Сейчас это возможно. Мы создали хранителей мира и отведем нашу планету в сторону, спрячем ее как можно дальше от коварного излучения Саханоца, под лучами которого и расцветает цветок лтании, наполняя своим ароматом луга и пробуждая в нас, сакранах, тайные желания. Мы сами уйдем — тот, кто знает, как сладка власть — никогда не отдаст ее просто так. Будет бой, будет война. И, неважно, чья будет победа — наша планета скроется из доступного мира, затеряется в бесчисленном количестве звезд, найдя себе новое светило. Уже не остановить растянутую пружину, уже выросли наши питомцы, которым эта планета и предназначается.
Два века — вертикальное и горизонтальное — закрыли глаза существа, давая легкую передышку, перед новой порцией длинного монолога.
Ненавижу монологи.
Даже если они призваны объяснить все и вся, и всякому!
Напишите толком мануал и отойдите в сторону. Тому, кому надо — прочтет и поймет все в меру собственного образования или испорченности. Ну, а если не поймет — пустит на заворачивание мяса, самокрутку, в туалет, в конце-концов!
Я открыл глаза и любовался существом, беззвучно открывающим и закрывающим свой рот, как в прекрасном немом кино, когда все было понятно и без нагромождения языковых форм. Жест, опущенные вниз глаза, полуприкрытые длинными ресницами, увесистый пинок, прибытие поезда... Все предельно точно, выверенно и... Требует пояснения словами! И залихватская игра тапера — лишь маленький штришок к черно-белому полотну...
Я закрыл глаза вновь.
"Мы оставим часть своих знаний. Крупинку своего тела. Нашу мудрость и наше саморазрушение". — Ла-ки плотнее завернулся в ткань, совершенно не обращая внимания на дракона, что распахнул свою пасть и резко выдохнул!
— Ну, по крайней мере, стало понятно, отчего стены такие... — Лоттан равнодушно пожал плечами, принимая происходящее с фатализмом столетнего старца, живущего у горы Фудзи и дождавшегося, наконец, ее извержения. — Пламя дракона...
— Питомцы "зачистили" собственных создателей. — Мигелла сладко зевнула и потянулась вверх, хрустнув суставами. — Все хорошо знакомо и понятно. Осталось понять — отчего так холодно!
— Растянутая пружина начала сжиматься. — Вельда рассмеялась и затанцевала по залу, подхватив Мигеллу. — Планета возвращается! Мы — возвращаемся!
— "А я сошла с ума! Какая досада!" — Пришло мне на ум, глядя на танец смеющейся Вельды и озадаченной Мигеллы.
С каждым новым па, с каждым оборотом пары по залу, все ярче разгорался потолок, фрески на стенах из невзрачных царапин, набирали объем и глубину, расцвечивались красками и незнакомыми существами, что словно жили в глубине стен, а вот теперь — выходили наружу, полюбоваться танцем.
— Мы возвращаемся, возвращаемся, возвращаемся! — Вельда уже парила над полом, не касаясь его ногами, а Мигелла испуганно озиралась по сторонам, готовясь в любой момент выпустить из рук все разгорающиеся ладошки бывшей богини. — Круг замкнулся! Пружина сжимается! Мы — возвращаемся домой!
