День подкатывал к полудню, солнце разогнало моросящую хмарь, зависшую над землей урусутов, казалось, навечно, и взялось прогревать крутой склон на краю равнины, на котором стоял походный шатер Бату-хана с входом, охраняемым свирепыми тургаудами с кривыми саблями и пиками с конскими хвостами. Джихангир восседал на низком троне, отделанном золотом, стоящем в центре шатра, на нем были доспехи, украшенные золотыми накладками, служившие месяц назад защитой владимирскому князю Георгию Всеволодовичу, разбитому вместе с объединенным войском урусутов под улусом Красный Холм. На голове был надет китайский золотой шлем с высоким шишаком, со стрелой, укрывающей нос, и с сеткой на затылке, с которого свисали по сторонам четыре хвоста от чернобурых лисиц. На груди покачивалась на золотой цепи золотая пайцза с головой тигра, на коленях лежал китайский меч с рукояткой с вделанным в нее крупным рубином. Пальцы рук были унизаны массивными перстнями с драгоценными в них камнями. Ноги были обуты в мягкие сапоги красного цвета, в голенища которых слуги запихнули парчевые штанины. Наступал час, назначенный для приема высоких гостей, спешившихся с коней неподалеку от ставки саин-хана и уже направлявшихся к входу. Каждый из входящих вовнутрь шатра всегда преклонял одно колено и склонял голову в ожидании дальнейших указаний хозяина. Но сейчас тонкости этикета, заведенного при Священном Воителе исполнялись гостями небрежно, никто из них не снимал кожаный пояс и не вешал его себе на шею, отдавая жизнь в руки саин-хана, потому что люди, переступавшие порог, принадлежали к чингизидам или к царственным особам, ветви которых тоже отходили от главного ствола. Всех царевичей было одиннадцать, они вели родословные от пяти линий династии Чингисхана, то есть, от пяти его сыновей — Джучи, Джагатая, Угедэя, Тули и Кюлькана. Но царевичи тоже, все до единого, старались не зацепить носком сапога высокой ступеньки за ковровым пологом, прикрывающим вход, они знали, что хозяин, выбранный курултаем на пост верховного главнокомандующего всего войска, не позволил бы никому показать явное к себе пренебрежение, и его меч в случае нарушения обычая вряд ли остался бы в ножнах. Бату-хан замечал каждую небрежность в исполнении этикета, но не спешил огорчаться, он просто запоминал ее и откладывал в памяти до наступления благоприятных времен. Потом он отомстит всем этим родным, двоюродным и троюродным братьям с дядьями и племянниками, он поступит с ними так, как поступал с непослушными приближенными его дед — непримиримо и жестоко. Если Священный Воитель и благоволил к кому в те времена, так только к завоеванным племенам с их вождями, поэтому он сумел покорить большую половину вселенной. Его внуку Батыю не суждено было придерживаться золотого этого правила по причине вечного раздора между царевичами, желавшими одного — занять любыми путями место великого кагана и стать повелителями всех монгол и покоренных ими народов. Для того, чтобы заставить их подчиняться себе, требовалась поистине железная воля, помноженная на лисью изворотливость. А пока саин-хан благосклонно кивал головой, приняв умиротворенный вид, и поводил ладонью по сторонам, показывая каждому его место. По правую руку от него расселись на мягких коврах родные братья: Шейбани, Орду, Тангкут, двоюродные Кокэчу, Хайдар, Кадан и другие, они были внуками Великого Потрясателя Вселенной от родных его сыновей. По левую руку джихангир посадил темников во главе с ханом Бури, незаконнорожденным от кипчакской женщины сыном Хайдара. Это приводило последнего в ярость, которую он не мог скрыть никакими уловками, лицо его было красным, а глаза вылезали из орбит. По ночам Бури, чувствуя свою ущербность, опустошал бурдюки с хорзой и менял женщин до десятка за одну ночь. Но воин он был отменный, по этой причине Бату-хан давал ему поручения, с которыми справился бы не каждый чингизид. Кроме этого, он старался всеми силами сблизить Бури с другими царевичами, видя в нем в будущем большого военачальника.

На стенах шатра висели золотые китайские светильники ввиде обнаженных женщин, держащих в руках небольшие плошки для масла и фитиля, под ними сверкали металлом боевые клинки, собранные из многих стран. С потолка свисали шелковые розовые занавески с вышитыми на них золотом павлинами и цветами, с ними спорили по красоте парчевые и сафьяновые покрывала на подушках, а так-же персидские и шемаханские ковры для гостей. В углу шатра возился у костра кипчакский раб, рассеивавший над ним порошки, от которых распространялся запах амбры, мускуса и алоэ. Бату-хан покосился на старого полководца, который как всегда занял место позади всех и в тени, он старался по выражению его лица понять, все ли сделал так, как подсказывал ему тот, но на лице Субудая, изрытом морщинами, застыла только одна маска на все времена — безразличие ко всему окружающему. Тогда саин-хан, прислушавшись к возгласам, которыми обменивались гости, властно поднял руку, требуя тишины, ему нужно было вместе с ними решить очень важный вопрос, от которого зависел общий итог похода на страну урусутов. К тому-же нельзя было допустить, чтобы кто-то из царевичей вырвался со своим крылом вперед и первым вошел в Каракорум, принеся монголам весть о победе. Это право принадлежало только ему и он никому не желал отдавать его. Всех крыльев было три, каждое состояло из четырех туменов по десять тысяч воинов, изрядно потрепанных за время ведения военных действий и за переход по густым лесам с прятавшимися в них урусутскими ратниками и беглыми мужиками из небольших селений, налетавших внезапно и метко стрелявших из-за деревьев. Одна из таких дружин под командованием рязанского коназа Калывырата-Неистового, числом в тысячу семьсот воинов, сумела отправить к Эрлику, властителю царства мертвых, пять тысяч воинов орды, в три раза больше, чем было их самих. Другая дружина во главе с Кудейаром из Тыржика, до сих пор не была найдена разведчиками и не обложена воинами орды со всех сторон, как поступили они с рязанцами. И таких урусутских дружин становилось с каждым днем все больше, они служили как бы напоминанием орде, что ее поход закончился и пора поворачивать обратно. Вот почему Бату-хан, прежде чем вступить с войсками в родные степи, решил собрать царевичей и обсудить с ними проблемы, оставшиеся неразрешенными. Оставлять страну урусутов с набиравшим силу народным сопротивлением было по меньшей мере не умно, кроме того, была покорена только ее северо-восточная часть.

Он снова обвел властным взглядом царевичей с темниками, некоторые из чингизидов поглядывали на него с откровенными усмешками, ведь джихангир прервал поход к последнему морю не дойдя до богатого Новагорода одного конского перехода и повернув обратно возле какого-то придорожного улуса под названием Игнач-Крест. Никто в орде не знал, почему он так поступил, вызвав своим поступком массу сомнительных рассуждений. Они с той поры не прекращались никогда, а только лишь усиливались. Вот и сейчас царевичи выжидали, что им объявит джихангир на этот раз, а он продолжал требовать полной тишины, чтобы начать обсуждение главных вопросов, и был доволен тем, что среди сановных военачальников нет Гуюк-хана, сына Угедэя, кагана всех монгол, и его правой руки темника Бурундая. Ведь если бы они узнали о тайном совете чингизидов, который джихангиром и старым полководцем было решено провести без их участия, и примчались сюда, события разворачивались бы совсем в ином направлении. Гуюк-хан нашел бы способ обвинить саин-хана во всех грехах, в том числе в непокорности защитников крепости Козелеск, и затеял бы с ним драку, которая закончилась бы неизвестно чем. Теперь же можно было проводить свою линию без оглядки на них. Крыльями командовали Шейбани-хан, двигавшийся правым флангом, сам Бату-хан, шедший посередине, и Гуюк-хан, этот сын ядовитой змеи, занимавший левый край. Но существовало еще четвертое крыло, которое было под личным началом Субудая, надежно спрятанное от всех, численность его была вполовину меньшей — полтора тумена, или пятнадцать тысяч воинов. Эта орда была вооружена лучше других полков, она выходила из тени только в исключительных случаях. Джихангир возлагал на нее особые надежды, потому что она играла роль палочки-выручалочки во всех непредвиденных случаях, в том числе тогда, когда какое-нибудь крыло вышло бы из подчинения. Это была задумка Субудай-багатура, смотрящего на несколько лет вперед.

— Шейбани, сколько зерна ты везешь в своих обозах? — спросил джихангир, окидывая родного брата властным взглядом.

Начальник правого крыла криво усмехнулся и высокомерно задрал жирный подбородок. Это был монгол лет тридцати с круглым лоснящимся лицом, посаженным прямо на жирные плечи, и вертлявыми черными зрачками. Короткий нос, едва выступающий над высокой верхней губой, имел подвижные как у собаки ноздри, а за толстыми губами скрывались кривые зубы с наклоном к середине. Он был в китайской кольчуге, выкованной из мелких колец, и в кипчакском шлеме с гребнем посередине, маленькие толстые ноги в зеленых сапогах были скрещены и поджаты под рыхлый зад.

— Джихангир, тебе известно, что зерно и другие припасы мы в стране урусутов раздобыть не смогли, потому что они поджигали хранилища и засыпали землей погреба, — Шейбани обвел взглядом сидящих по обе стороны трона, как бы приглашая их в свидетели. — В моем обозе зерна и других продуктов хватит разве что на два конных перехода, а это значит, что если весенняя распутица задержится, мы не сможем перевалить через Каменный Пояс и направить копыта своих коней в родные степи.

Царевичи дружно поддержали высказывание старшего среди них из чингизидов одобрительным гулом, было видно, что им понравился ответ Шейбани. Но Бату-хан не собирался сдавать позиций, он снова обвел пристальным и властным взглядом собравшихся и резко сказал:

— А почему ты решил, что копыта наших коней должны быть направлены к родным очагам? — джихангир чуть наклонился вперед и сузил зрачки. — Разве мы уже завоевали все урусутские земли, дошли до края земли и омыли сапоги в последнем море?

Это восклицание заставило царевичей согнать с лиц усмешки и настороженно обернуться к повелителю на время похода. В глазах появился неподдельный интерес, связанный с тем, что никто не знал планов верховного главнокомандующего над войском, власть которому доверил курултай. А саин-хан тем временем продолжал сверлить взглядом начальника правого крыла. И тот не выдержал напряжения, откинувшись назад, он вопросительно приподнял плечи:

— Джихангир, мы ничего не слышали о твоих замыслах, — Шейбани гулко проглотил клубок слюны. — Скажи нам, куда мы сейчас направляемся, чтобы знать, к чему быть готовыми.

— Вам нужно быть готовыми ко всему и всегда, — резко оборвал его Бату-хан, он почувствовал, что сумел переломить атмосферу высокомерия царевичей в свою пользу. — Вы уже устали воевать, что спешите разбежаться по юртам и укрыться в гаремах под женскими грудями?

— Мы не торопимся по домам и нам не нужны женщины, которые есть везде, — с вызовом бросил Тангкут, еще один родной брат Бату-хана. — Если ты ставишь вопрос так, тогда объясни нам, почему мы не пошли на Новагород и дальше, в страны заходящего солнца, а повернули назад?

Джихангир снова откинулся на спинку трона и незаметно оглянулся на старого полководца, сидящего за спинами чингизидов, он словно заручался его поддержкой:

— Потому что здесь наши потери оказались больше, чем в кипчакских улусах, завоеванных Священным Воителем и платящих нам дань по сей день, — с нажимом сказал он. — Если бы мы продолжали углубляться в страны заходящего солнца, мы бы растворились в их землях раньше, чем достигли бы берегов последнего моря. — Он подождал, пока сказанное им осядет в головах военачальников, призванных на совет, и продолжил. — Великий Потрясатель Вселенной сказал, что глубина несет в себе смерть, я сейчас объяснил вам, почему нас ждала бы там смерть. А теперь дополню высказывание моего деда своей мыслью, к которой пришел сам в этой стране: Чтобы глубина покорилась, к ней нужно привыкать постепенно.

Наступило напряженное молчание, и вдруг закрытое пространство шатра прорезало громкое восклицание, заставившее царевичей обернуться, они увидели Субудай-багатура, приподнявшегося на ковре и воздевавшего руки к потолку:

— Уррагх, джихангир!— хрипло повторил он. — Да будешь ты благословен в веках, и пусть Тенгрэ, бог Вечного Синего Неба, и бог войны Сульдэ не обойдут вниманием весь твой род. Дзе, дзе! Ты истинный продолжатель дела своего великого и мудрого деда!

Бату-хан подождал, пока смолкнут одобрительные отклики, вызванные неоднозначной реакцией старого полководца на его ответ, обычно сдержанного при любых обстоятельствах, и поставил точку в вопросе, считавшемся до этого момента позором для джихангира всей орды:

— Вот почему я отдал приказ войску поворачивать обратно. Теперь вы понимаете, что нужно сначала привыкнуть к завоеванным пространствам, а заодно набраться сил, и только потом обновленной ордой неудержимо хлынуть вперед, гася еще тлеющие очаги сопротивления в землях урусутов и зажигая новые пожары в других странах, которые мы поставим на колени так-же, как сделали это с урусутами.

И снова послышались одобрительные голоса, которых прибавлялось все больше, лишь отдельные из царевичей продолжали напускать на себя заносчивый вид, говорящий больше о их непримиримости к самому саин-хану, нежели к решениям, принимаемым им. Среди противников оказался Бури, к которому Бату-хан относился с большим уважением, он ударил ладонью по доспехам на груди и спросил:

— Джихангир, ты не ответил на вопрос Шейбани, куда ты решил повести войско, если сейчас копыта наших коней не будут повернуты в сторону Каменного Пояса и реки Улуг-Кем — Енисея, за которыми раскинулись родные монгольские степи?

Под куполом шатра воцарилось молчание, в котором ощущалось кроме любопытства желание опять включиться в спор. Ведь решение курултая могло быть изменено в любой момент, достаточно было обладателю высшего военного поста допустить ошибку, которую сочли бы непростительной. Его немедленно лишили бы звания и заменили бы благосклонность смертной казнью через отделение головы от туловища, или ломанием хребта, а может быть насаживанием на кол. Была бы причина, а приемов умерщвления провинившихся в Золотой Орде существовало множество.

— Разве мало мест, где мы можем отдохнуть и пополнить ряды наших войск новыми кипчакскими воинами вместе с запасом фуража? — ответил саин-хан вопросом на вопрос. — Священный Воитель наградил хана Джучи, своего сына, а моего отца, богатым улусом с центром в куманском Сыгнаке, я тоже хочу иметь свой улус, поэтому я повелеваю. — Джихангир вздернул подбородок вверх, взгляд его черных глаз, отливающих свинцовыми отблесками, остановился на мгновение на каждом из царевичей и темников, присутствующих на совете. — Как только мы возьмем крепость Козелеск, орда повернет в куманские степи к берегам царя всех рек Итилю. Таково мое решение.