Чапаев задумался. А в самом деле. Вот бронепоезд — грозная машина. У него полно и пушек, и пулеметов, и броня есть. Но без пехоты он ничто. Стоит только разобрать рельсы спереди и сзади — и бронепоезд обречен. Его рано или поздно добьют. А вот если есть пехота, которая будет его прикрывать...

— То есть, пехота должна идти вместе с арморами?

— Я думаю, пехотные цепи должны идти впереди них. А арморы будут идти сзади и уничтожать огневые точки противника. У нас есть ещё два бронепоезда. Так что мы можем начать атаку с двух сторон.

— Что ж, мысль интересная.

Чапай стал думать. Слащов не ставил целью взять Читу фронтальной атакой вдоль железной дороги — хоть с запада, хоть с востока. Но и эту атаку тоже требовалось осуществить.

Осталось самое "простое". Найти таких людей, которые пойдут вперед и не захотят прятаться за броней. Ведь все люди хотят жить, правда? Но оказалось, что этот вопрос решаем. Семеновцы бурно поразвлекались в Забайкалье. Так что когда Чапаев кликнул добровольцев, стали подходить люди, готовые идти куда угодно — лишь бы дотянуться до глотки белой сволочи.

* * *

Атамана Григория Михайловича Семенова судьбы России не интересовали. Ему хотелось просто-напросто захватить кусочек территории, где он может командовать — и где жизнь будет идти так, как ему нравится. Ну, ладно, пусть его территория будет под контролем японцев. С ними ведь можно всегда договориться. В отличие от большевиков, с которыми, как догадывался Семенов, договориться не выйдет в любом случае.

Идеи Колчака, объявившего себя "Верховным правителем России" Семенов всерьез никогда не воспринимал. Не верил он, что у Колчака хватит сил дойти до Москвы. Но в то, что он сумеет отхватить себе Западную Сибирь, а может и западное Приуралье, он считал возможным. И это было нормально. Каждому своё. А то, что он грабил поезда, двигавшиеся к Колчаку, так нам эти грузы нужнее.

Но дела пошли совсем не так, как хотелось. Для начала ушел этот безумный немец, барон Унгерн, вообразивший себя новым Чингисханом. Семенов тогда решил, что это и к лучшему. Унгерн был грамотным и смелым офицером, но слишком часто допивался до белой горячки.

Но дальше пошло ещё хуже. Колчак оказался полным дерьмом. Он не то, чтобы не завоевал Россию, он и своей территории удержать не сумел. И к нему подошли остатки колчаковских войск под началом генерала Каппеля. Отношения между каппелевцами и семеновцами были сложные. Белые семеновцев называли "гейшами". Имели место драки, порой переходящие в перестрелку.

В конце концов, бойцы более-менее друг другу притерлись. Деваться-то некуда. Хотя общего командования так и не было.

Некоторое время Семенова радовали идеи большевиков о создании Дальневосточной республики. Ведь если это так — значит, красные слабы.

Но вот вдруг это оказалось полной чушью. Красные начали наступление и почти уже подошли к Чите.

А вчера дошла весть, что во Владивостоке произошел переворот и красные захватили там власть. Благовещенск тоже захватили красные.

Семенов, крупный мужчина с усами, которые были очень похожи на украшение лица его противника, Чапаева, нервно расхаживал по кабинету Дворянского собрания, которое его армия обратила в штаб. Ну, что ж, пусть положение не очень, но продержаться можно.

— Господин атаман!

В кабинет ворвался адъютант.

— Почему вы врываетесь без доклада? — Раздраженно буркнул Семенов.

— Японцы уходят!

— Как так?

— Просто уходят. Снимаются с позиций. Сворачивают штаб.

Семенов схватился за телефон, но с японским командованием его не соединяли. Он выскочил на улицу, его пролетка с охраной двинулась в направлении японского штаба. На подъезде он увидел экипаж Каппеля. У Семенова с генералом отношения были непростые, но тут уж не было места выяснять отношения. Они почти одновременно вошли в японский штаб. Там шла деловитая эвакуация.

Командир японского отряда их долго не принимал. Но когда они ворвались к нему в кабинет...

— Что происходит? — Заорал Семенов.

— Нам приказано уйти в Харбин, — ответил японский полковник. И в его взгляде, несмотря на холодную вежливость, чувствовалось презрение. В самом деле — не можете сами себя защитить?

Два контрреволюционных военачальника вышли несколько ошарашенные. Но отнюдь не сломленные.

— Что будем делать, Владимир Оскарович? — спросил Семенов.

— Будем воевать. У нас другого выхода нет.

После отхода японцев отряд анархиста-партизана Тряпицына перерезал сообщение с Харбином. Но сдаваться ни Каппель, ни Семенов не собирались. Не те это были люди.

Перечитывая сообщения корреспондентов РОСТА, я задумался. Ну, Семенов — это понятно, мразь, по которой плачет веревка. В моей истории он звал эмигрантов сражаться против наших на Халхин-Голе. А вот Каппеля жалко. Нормальный человек, просто что-то не понял. Но придется уничтожать...

Но наш бронепоезд стоит, подлец такой, во всей красе

Я как коренной петербуржец, всегда недолюбливал Москву. Хотя я знал этот город получше, чем многие москвичи. У меня в конце восьмидесятых был бурный роман с одной москвичкой. Так вот, она знала и любила Москву, так что таскала меня по разным красивым уголкам Белокаменной, пытаясь преодолеть моё отрицательное отношение к столице нашей Родины.

Вышло это не очень. В Москву я тогда так и не перебрался. Хотя у моей подруги была унаследованная от крутых партийных родителей трехкомнатная квартира на престижном Кутузовском проспекте. За то, чтобы вселиться в такую жилплощадь, люди и тогда, и в более поздние времена, вляпывались даже в уголовщину. Но мне невские берега были дороже.

Забавно, что моя подружка Светлана столицу тоже не любила. Именно она сказала классическую фразу питерских снобов: "Москва — большая деревня". Первоначально я думал — это потому, что о её родном городе в народе говорят — "Тверь-городок — Петербурга уголок"*.

(*Тверь и в самом деле очень похожа на Питер.)

Но потом выяснилось, что дело тут куда глубже. Ещё когда мы катались на бронепоезде, Светлана как-то после хорошей выпивки стала рассказывать про князя Михаила Тверского, про то, что москвичи забрали власть исключительно подлостью. А на самом деле столицей России должна быть Тверь.

Никифор Сорокин аж офигел и выдал:

— Света, у тебя какой-то нездоровый великотверской шовинизм*.

(* У автора много друзей в Твери, и с такими взглядами я не раз сталкивался.)

Про то, что московские князья были и в самом деле теми ещё ребятами, я знал и сам. Но, в конце концов, победителей не судят. Ивану III удалось собрать Россию, его конкуренту Михаилу Тверскому не удалось. А методы в политике я видел и более подлые. Да и мы тоже не все в белом...

Это я к тому, что Белокаменную мы не любили. Но вот теперь пришлось жить и работать в Москве. Город этого времени мне тоже не слишком нравился, хотя он был симпатичнее, чем то безобразие, которое я видел в начале ХХI века. Да только уже никуда не деться. Выход с той должности, которую я занимал, был один — к стенке. А как сказал поэт Мандельштам, "я ещё не хочу умирать".

Но вот Воробьевы горы мне нравились. Отсюда Москва выглядела очень красиво. В первые дни декабря уже выпал снег, светило редкое в этом месяце солнце — так что "сорок сороков" церквей смотрелись как на картинах Кустодиева. Не хватало только троек с пьяными ухарями-купцами на переднем плане. Но старых купцов большевики уже отправили в расход, а новые, нэпманы, пока что не появились.

На этих самых горах я встречался с товарищем Луначарским. Подобное место встречи было вызвано просто тем, что ведь надо воздухом-то подышать. Это ведь только в книгах Конюшевского герой то бегает по лесам с автоматом, то дает советы товарищу Сталину. На самом-то деле руководящий работник сидит в кабинете. Мне тоже очень хотелось поехать куда-нибудь в "поле", как обычный репортер. Но ведь сам виноват. Не по должности теперь с блокнотом бегать.

Итак, мы прогуливались с Луначарским по Воробьевым горам. Наша пара представляла из себя просто кадр "два типа революционеров". Анатолий Васильевич был одет как типичный небогатый интеллигент старого времени — в пальто с барашковым воротником, в меховой шапке типа "пирожок", на ногах у него были какие-то ботиночки с галошами. Зачем галоши зимой? Но, видимо, так было принято.

Я же продолжал придерживаться милитаристского стиля. Не из выпендрежа — просто я и в том мире предпочитал носить армейские шмотки. Они удобнее. Так вот, я был в бекеше, разумеется, подпоясанной ремнем, на котором висела кобура с моим верным Кольтом. На башке у меня красовалась кубанка.

Ну, кроме всего, на мне были надеты джинсы — они, в отличие от штанов моего времени, не развалились за эти почти два бурных года, а были вполне в порядке. Ну, и до кучи — хромовые сапоги, который мне пошил один знакомый еврей. Они, в отличие от обычных "хромачей", были на меху.

Вот как раз об интеллигенции у нас и шел разговор с наркомом просвещения. Перед Анатолием Васильевичем стояла задача, равной которой в истории не было. В самом деле. Подумаешь — власть захватили. Многим это удавалось. Удержали — тоже не большевики первые. А вот ликвидировать неграмотность в огромной стране... Здесь было, отчего за голову схватиться. При этом в дело просвещения тут же полезли разнообразные новаторы. Которые кричали, что их при старой власти зажимали, а вот у них-то имеются самые лучшие методы. На 90 процентов это была такая сволочь...

А в деле ликбеза наши с Луначарским интересы переплетались. Мы пропагандируем — ребята Луначарского учат.

— Сергей Алексеевич, я не понимаю вашего отрицательного отношения к сторонникам новой педагогики.

— Анатолий Васильевич, а они имеют хоть какой-то педагогический опыт? Они детей учили? Они в армии служили хотя бы унтер-офицерами или помкомвзвода? У них хоть свои дети есть?

— Нет, — согласился Луначарский.

— Так почему сволочь, у которых нет даже своих детей, лезет в педагогику? Теории, знаете ли, все могут придумать.

— Но ведь надо попробовать...

— Я совсем не гуманист, если вы знаете, когда надо, я ставил людей под пулеметы. Но давайте на детях не будем экспериментировать. Я понимаю, царская система образования никуда не годится. Гимназии с изучением никому не нужных латыни и древнегреческого не нужны. Но вот реальные училища — от них можно плясать.

— Всё вам не нравится. Ведь латынь развивает логическое мышление.

— Куда лучше его развивает математика. Тем более, что, артиллерийскому командиру или инженеру — латынь поможет? Математику ему точно надо знать. А Овидия Назона и "Записки Цезаря" можно читать и в переводе.

Надо сказать, что я, поглядев программы царских школ был в полном отпаде. В гимназиях, о которых любили скулить в моё время, уровень образования был просто чудовищным. Конечно, там изучали латынь и древнегреческий, которые нафиг никому не нужны. Кстати, все без исключения мои знакомые, учившиеся в гимназии, вспоминали уроки греческого и латыни с искренней ненавистью.

А вот преподавание физики и математики было в выпускном, восьмом классе, на уровне моего пятого.

Про тригонометрию, к примеру, гимназисты вообще ничего не знали. Я бывал в нескольких разных школах. Время было милитаризированное, да и что могут ждать ребята от парня с боевым орденом и пистолетом на поясе? Так что я задавал "военную" задачку, с которой во времена моей школьной юности, разумеется, имея под рукой тригонометрическую таблицу, мог справиться любой вменяемый семиклассник: вычислить "мертвую зону" для пулемета "Максим", установленного на крыше пятиэтажного дома. Дано: Угол вертикального наведения пулемета на станке Соколова -15 градусов. Высота этажа дома в центре города примерно 3,5 метра, плюс метр фундамента и три метра чердака. Гимназисты буксовали. Реалисты более-менее справлялись.

Так что реальные училища можно было брать за основу. Но, конечно, это не решало дела. Миллионы людей надо было хотя бы научить читать печатный текст. Тут более всего годился "ланкастерский метод". Суть его в том, что "научился чему-то сам — учи другого". А в пропагандистском варианте: "если ты умеешь читать, а твой товарищ не умеет — тебе должно быть стыдно!"

Но в деле привнесения культуры в широкие народные массы было много разных подводных камней. И дело было не только в оголтелых экспериментаторах. Об этом-то и шел разговор.

— Сергей Алексеевич, я вот вашу позицию не всегда понимаю. С одной стороны, ваши издания защищают бывших царских офицеров. Вы привлекаете к сотрудничеству представителей старой интеллигенции. Ваша сотрудница Светлана Баскакова всюду пропихивает стихи Николая Гумилева. Но с другой стороны вы поддерживаете сторонников "рабочего ценза".

А дело-то было вот в чем. Хотя ещё и продолжалась Гражданская война, но было уже понятно, кто победит. И партийные массы задумались о мирной жизни. Одним из вопросов было то, как организовывать высшее образование? При царе оно было платным. Это не коммунистический метод. Кто-то предложил сделать его доступным для всех. Но тут вылезли леваки, которые заявили, что, дескать, это не дело. Человек для поступления в вуз должен иметь рабоче-крестьянское происхождение. А если его нет — то стаж работы на заводе.

Так вот, РОСТА эту идею полностью поддержало, только добавив конкретики: происхождение фигня, а вот на заводе ты точно два года должен поработать. Или послужить в Красной Армии, милиции или ЧК.

— Да, такая моя позиция. Я не желаю, чтобы у нас снова появилась потомственная интеллигенция. Разумеется, из этой среды вышли многие революционеры. Но это исключение. А большинство таких господ — меньшевики и кадеты. Вот кто больше всех кричал о войне до победного конца? Тот, кто к фронту и близко не подходил. А что может говорить о государстве человек, который никогда не видел, как люди работают? И ведь вся эта интеллигентская публика полагает себя умом и совестью народа. Хотя реально они хотят всех поучать и не нести за свои слова никакой ответственности. Как это было в Государственной Думе или при Временном правительстве. И они всегда в душе будут нас ненавидеть. Просто потому что мы посмели сделать то, что мы хотели — а у них кишка тонка.

— Но ведь они защищают определенные идеалы...

— Анатолий Васильевич, как говорят в Одессе, не делайте мне смешно. Вспомним князя Львова. Он был толстовцем. А потом был готов сдать Россию Корнилову, который и не скрывал, что собирается залить Россию кровью. Теперь Львов сидит в эмиграции и выступает за прямую интервенцию против нашей страны. Вот такие идеалы у интеллигентов, если задеть их личные интересы. Или взять наших творцов. Вы сами видели, что натворили "левые" художники, когда им дали волю. Интеллигенция может работать на общество только тогда, когда либо над ней стоит буржуй, либо милая девушка Света Баскакова с наганом. В противном случае она будет работать исключительно на себя.