"Сволочи!" успел я подумать, прежде, чем отключится. Больше всего это напоминало быстрый ксеноновый наркоз. Раз — и ты в бездне тьмы, словно ничего и не было. Ни Вселенной, ни Времени, ни Тебя...

Барабан издал гулкий звук и я откинулся назад, налегая на весло всем телом, делая мощный, отработанный годами, гребок, возможно уже стотысячный. Или даже миллионный. Это невозможно было узнать. Никто не считал. Было бессмысленно. Все равно не имело значение. На берег не выпускали. Никогда. Только как труп ты мог покинуть корабль. Да и то, это чаще происходило в открытом море, когда труп умершего гребца просто скидывали за борт. Отвратительное зрелище.! Словно собаку, даже молитву никто не удосуживался прочесть. Не по христиански это. Я проклинал их мысленно за это сотню раз, призывая все возможные кары господни на головы этих нечестивцев.

Но это не возымело никакого действия. Проклятые венецианцы в дорогих, шитых серебром и золотом камзолах, как ни в чем не бывало прогуливались на верхней палубе. Лузгая семечки или попивая вино. Через щели в верхней палубе это было прекрасно видно. Иногда кто-то из матросов сплевывал табак прямо на палубу и я брезгливо отодвигался от слюны свисающей в щели. Первое время. Потом мне стало наплевать. Я был и так грязный. И до самой смерти уже не помоюсь.

Разговаривать с соседом по веслу также не хотелось. Я уже обо всем возможном с ним поговорил. Десять раз минимум. Да и говорит особо было нечего. Со мной за одним веслом сидел мой младший брат — Руперт. Я знал его как облупленного. Научил его всему что знал. Защищал, оберегал. Пока мы оба не вступили в орден. Первое время когда нас захватили в плен, он меня сильно ругал. Я мог сбежать тогда, но сдался, когда понял что ему не уйти. Не мог оставить брата им. Нехристям! Впрочем, нехристей среди них было не так уж много. Венецианцы к магометанской вере не относятся. Все 'добрые' христиане. Только торгуют. С турками. И экипажи турецкие с капитаном, нанимают тоже. Так безопаснее. Нарвутся на французов, можно по христиански разойтись. А на османов, можно и капитана подключить. Проклятые торгаши!..

Барабан который отбивал ритм для гребцов неожиданно смолк. Я с наслаждением зафиксировал весло в уключине. Чувствуя как натруженные мышцы отзываются болью. Скоро наверное и мой придет черед. Умереть здесь. К нам вниз спустился надсмотрщик. Бородатый и одноглазый. Со страшной змеиной плетью, так хорошо мне знакомой. По ней можно было очень много сказать. И настроение надсмотрщика, и погоду, и сколько мы уже плывем. Столько вещей в простой боли! Никогда бы не подумал, что она может быть такой разнообразной.

Надсмотрщик остановился напротив нас. Я сжался в ожидании удара. Но его не последовало. Вместо этого он отомкнул замок нашей цепи и махнул нам плетью, коротко бросив:

— К капитану, отродье!

Я переглянулся с братом, но он только пожал плечами, давая знать что не понимает причину столько странного вызова. Гребцов к капитану никогда не водили. Не было таких проблем, чтобы их не мог решить надсмотрщик на месте. Даже шкипер был недосягаемым для гребцов.

В каюте капитана было много свечей. Окна были занавешены. Что было странно. Словно для какого-то дьявольского ритуала, требовавшего темноту, для успеха. Зачем? Я не успел додумать эту мысль, как сидящий за столом тучный и смугловатый с густыми бровями капитан, поманил нас пальцем, чтобы мы подошли ближе. Надсмотрщик грубо подтолкнул сзади.

Я с трудом удержался от того чтобы не опустить взгляд на яства на его столе. Жаренная до золотистой корочки курица, вина в узорчатых кубках, здоровенная краюха белого хлеба, маринованные оливы горкой на серебряном блюде — такие сочные. Я так и чувствовал на расстоянии их вкус, знакомый с детства. Тысячу лет их не пробовал. Руперт не удержался. И в отличии от меня не мог оторвать взгляд от стола. Он всегда отличался слабой волей. Я учил его биться на мечах. И кулачному бою тоже. В детстве он всегда плакал в конце от обиды, что не может меня достать. Ни единожды!

Капитан конечно видел 'тонны' слюны, что я непроизвольно глотаю. И вдруг сказал нечто совершенно неожиданное:

— Ешьте.

Я опешил. На секунду подумал, что нас хотят отравить. Потом понял насколько глупа эта мысль с точки зрения логики. Руперт же вообще не думал. Тут же схватив куриную ножку жадно ее запихнул в рот. Я сделал страшное усилие, чтобы не последовать его примеру.

— Что вы от нас хотите, сеньор капитан? — сказал я.

Капитан одобрительно усмехаясь моей выдержке, произнес странную и бессмысленную фразу:

— Расскажи мне что ты делал в американском посольстве двадцать восьмого августа две тысячи шестидесятого года.

— Простите, сеньор капитан!

Его фраза была такой странной. Но почему-то беспокоила меня. Вроде бы набор непонятных и не сочетающих друг с другом слов, но что-то внутри задвигалось. Беспокойно и щемя душу. Что за дьявольское наваждение!

— Расскажи мне что тебе говорили в американском посольстве, мальтийский рыцарь по прозвищу Канис. Если расскажешь все. Я тебя отпущу. Вместе с братом. И денег дам. Мальта не далеко.

Я совсем смутился. Америка? Это же испанская колония за тысячи лье отсюда! Причем здесь это место?

— Я, я... — я запнулся не сумев договорить. Что-то начало буравить мозг не давая сосредоточится. Что за глупости! Тело начало непроизвольно подрагивать мелкой дрожью. Как от возбуждения перед битвой. И в холодный дождь, когда только холстина отделяет тебя от металла кольчуги, но не спасает от смертельного холода что он проводит к намокшему телу.

— Можешь не говорит, — сказал капитан видя мою реакцию, словно понимая всю глубину моего смущения и растерянности. — Напиши. Тебе не обязательно говорить. Это трудно вспомнить, я понимаю. Но в глубине ты все знаешь. И все помнишь.

— Эй там!

Он щелкнул пальцами кому-то за моей спиной. И меня тут же усадили за стол, бесцеремонно отодвинув изысканные яства, сунув в руку перо и пергамент. Желтоватый и упрямо сворачивающийся в трубочку. Капитан тут же решил эту проблему, придерживая его положил на край тяжелый кубок с восхитительным венецианским красным вином. Как человек живущий впроголодь я прямо нюхом чувствовал его вкус и мельчайшие пары аромата и букета что он издавал.

— Пиши, — сказал повелительно капитан. — Потом поешь. Вдоволь. Грести больше не придется.

Что я мог поделать? Тринадцатифутовое весло и кусок небо в щели палубы в обмен на свободу и деньги? Получить свободу. С братом! Я начал писать. Сам не понимая, по прежнему дрожа мелкой дрожью я выводил странные символы. Не иначе как дьявол водил моей рукой:

'Двадцать восьмого августа сего года я был вызван с работы в американское посольство. Со мной хотел поговорить триллионер из США Альберт Росфеллер. По закрытому каналу связи. Дело касалось его дочери, которую похитили, вернее заперли в виртуальной игре под названием...'

Я писал какую-то непонятную фигню. Гусиное перо так и летало в моей руке, выводя каллиграфически правильные буквы. Но не успел я даже как следует начать. У меня что-то щелкнуло в голове. Я поднял взгляд и понял причину изменения. За спиной капитана, словно призрак замаячило какое-то создание. С худым, почти кожа да кости, лицом. С печальными впалыми глазами в глубоких глазницах черепа. В балахоне мага. Маг сделал какой-то жест. И в этот же миг я все вспомнил. Удивительно. Мне даже не потребовалось время, чтобы очухаться. Как после сна. Раз и я все помнил. До чего же быстрая вещь человеческий мозг. Делая вид, что я буду писать дальше, я не мог побороть искушения. Дурацкая попытка, но она того стоила. Я встал скомкал папирус, швырнул его за плечо и прежде чем капитан успел что-то понять, схватил его за воротник, перетянув через стол и повалив, начал дубасить его по лицу. Им потребовалось секунд десять, прежде чем они вырубили виртуал и вернули меня обратно. Симуляция в этой гэбешной программе была на высшем уровне. Столь глубокие проникновения в подсознание вообще-то запрещены всемирной виртуальной хартией. Тем более запрещены такие манипуляции там, могущие вызвать психический сдвиг и многолетнюю депрессию минимум. Я успел увидеть в кровь разбитое от моих ударов лицо капитана Бабаджаняня, слабо надеясь, что он как истинный фанат своего дела не выключил ощущения боли в столь наглядной и реальной симуляции...

Очнулся я на столе. Привязанный толстыми ремнями. Рядом возились техники, но видеть их я не мог. Голову держал какой-то механизм. Не позволяя смотреть по бокам, только в белоснежный потолок с светодиодными панелями. Уроды! Ругался я мысленно.

— Ну как? Не вышло? Уроды! — сказал я громко, со злорадством, как мне показалось.

Тут же в обзор моего угла зрения всплыло лицо техника. Очкастый ботан, прямо ходячая иллюстрация с какого-то аниме про сумасшедших ученых в белых халатах.

— Ого! Крепкий у нас материал сегодня, — заметил он обращаясь к кому-то невидимому мной.

Второе лицо тут же всплыло рядом с первым. Этот был уже более приземленным. Длинноволосый. Похожий на хиппи. И без очков. Даже чем-то напоминал изображения Исуса-Христа.

— С юморком, товарищ, — подтвердил он.

— Облажались сосунки! Как там ваш Бабаджанян? Или это был лейтенант Удмуртов? А может, ты очкастый прыщ? — продолжал я, пытаясь вывести их из себя. Что в общем-то в моем положении было бравадой. Они могли меня достать и сделать что угодно. Чуть не сделали. Если бы не дошло то, сообщение. Из трех букв. Га-Ноцри взломал их систему и предотвратил мое признание. Интересно, теперь, как долго до них будет доходит, что у них в системе что-то неладно. И поселилась, чудовищная электронная бяка.

— Ненормальная реакция, — констатировал еще один голос. — Должен быть получасовой шок. У него крайне высокий соматический барьер.

— Да нет, у него никакой высокой соматики! Он как супергеймер даже более воспримчив, чем обычные клиенты! — отозвался очкастый. Они по прежнему игнорировали мои слова. Словно врачи, которые не обращают внимание на то, что болтают пациенты под наркозом.

— Есть. Он понял лажу и нейрограмма пошла вниз. В аккурат здесь. Чем еще ты это объяснишь тогда?

Оба лица куда-то уплыли. По видимому, смотреть 'ушедшую вниз нейрограмму'. Я начал думать что делать. Но ничего придумать не мог. Это было безвыходное положение. Пока им не надоест или пока они не решат, что выжали из меня все — мне не уйти. А когда они узнают о прививке. То уйти мне не удастся вообще. Обычных людей с такими знаниями не оставляют в живых. Максимум какая-то виртуальная тюрьма с гибернацией, говорят есть такая на камчатке для секретной службы. А скорее всего меня банально кокнут.

Га-Ноци, Га-Ноцри проклятое разумное виртуальное существо из проклятой игры! Что мне делать? Спаси меня!

— Может попробовать 'подвалы святой инквизиции'? — предложил неожиданно голос хиппи.

Черт! А я думал он из них самый добрый! Как же!

— Да ну на фиг. Ребячество! — отрезал тот что не показался вообще. — Интересный материал. Нам бы 'поисследовать' его. Тут что-то не так. Никто не держит 'галерного раба'. 'Весту' могут. И даже 'пришельцев'. Но 'галерного' на моей памяти никто не выдерживал. Здесь явно что-то не так.

Умный черт! Наверняка 'черный пояс программирования', обычно так называют супер программистов. В России их несколько десятков всего. В Китае сотни. Я начал его опасаться. Хиппи не такой уж продвинутый, да и очкарик всего лишь на подхвате. Самый важный и умный — этот. Лицо которого я так и не увидел. Если он попробуют следующую симуляцию с глубокой блокировкой памяти я смогу снова войти в контакт с Га-Ноцри. Он должен найти какой-то выход. Он супер компьютеризованный разум. Какой выход — без понятия. Выбить им освещение или гробануть на это здание самолет. Что угодно, что могло мне помочь выбраться. А там попробую добраться до посольства. Хоть американского, хоть голландского. Фантастический побег, если вообще возможен.

— Давай тогда 'тысячелетнего узника' попробуем?

Голос очкастого. Что за хрень интересно? Несмотря на такую опасность, мне было любопытно, что они попробуют в следующий раз. Такие реальные симуляции запрещены для публики. И судя по гребцу не зря. Я до сих пор не отошел от идеи что я — мальтийский рыцарь и у меня есть брат по имени Руперт. Они даже не потерли эти фальшивые воспоминания, словно мусор зависшие в мозгу и подавленные теперь моей настоящей личностью. Уроды, гребанные! Как можно так калечить человеческую память и сознание...

Пока я так ругал их всеми плохими словами что знал, они включили следующую симуляция для взлома данных из моего мозга. Я снова нырнул в небытие и проснулся...

— Вы помните за что вы сидите?

Я ожесточенно потер виски. Голова почему то немного побаливала. Дурацкий вопрос! Конечно не помню. Я знаю! Знаю, но не помню.

— Не помню, — зло и вяло ответил я, человеку в голубой рубашке с закатанными рукавами. Журналист. Древняя профессия. Сто лет не видел так одевающихся людей. Наверное с Земли. Прилетел бог знает сколько световых лет, чтобы взять это интервью.

Он от удивления раскрыл рот, пытаясь что-то сказать, но я опередил его:

— Я знаю, за что сижу.

— И за что же?

Его осторожный тон и покашливание не могли меня ввести в заблуждение. Конечно он тоже знает. Может даже видео смотрел. Древнее тысячелетнее видео.

— Говорят, я убил каких-то людей на каком-то острове в Скандинавии. Семьдесят человек.

— Детей. И не семьдесят, а шестьдесят девять — поправил он меня, почти уверенный что это уточнение меня разозлит еще больше.

Я не разозлился. Зачем? Тысячу раз это уже слышал.

— Да, детей и взрослых тоже.

— Вы это не помните? — задал он вопрос с притворным, а может и нет, удивлением.

— А вы как думайте? Может человек помнить что было тысячу лет назад, если память не может держать даже события двухсотлетней давности?

— Ну, долговременная память человека очень цепкая. Насколько я знаю. Последние исследования в этой области...

— Сколько вам лет? — перебил я его насмешливо.

— Сто шестьдесят два будет. В сентябре.

— Тогда нечего рассуждать. Я не помню это. Даже не помню когда меня на 'Висконсин' перевезли. Есть вирт-видео. Сто раз это видел, но ни так и не разу не вспомнил. Словно чужое кино смотришь. И валяйте уже спрашивайте, зачем вы пришли. У меня нет времени.

— Если у вас нет времени, то его нет ни у кого.

Это замечание меня взбесило. Сукин сын. Еще издевается.

— Охрана! Конец интервью! — я поднялся.

— Погодите! Погодите! Я не имел в виду что-то...

Я его простил. Ну и его. Идиот. Молодой еще. полторавека только.

Он почти час еще задавал мне вопросы. Тупые и одни и те же, что я уже сотни лет слышал. 'Как вы не сошли с ума, сидя в тюрьме тысячу лет?' 'Разве это возможно?' Ну и прочую хрень в этом роде. Не догоняет чувак, что ты не помнишь с течением времени. Мне дали пожизненное в далеком двадцать первом веке. За убийство каких-то детей в Норвегии. Ни черта не помню это. Какой-то терракт, говорят. Еще на Земле я досидел до глубокой старости. И к концу моей никчемной жизни придумали лекарство от старости. Курсы полного омолаживания. И понеслось. Какое-то время в обществе шли ожесточенные споры, нужно ли убийцам отсиживающим пожизненное давать эти лекарства и проводит этот курс омоложения. В конце концов, когда я уже был почти на грани смерти, принят был закон, по которому и таким как я это полагалось делать. Так я просидел еще пару сотен лет. Потом еще. И еще. Потом тюрьму для таких как я перевели на дальнюю колонию у Звезды Барнарда. Ну чтобы убийцы не жили рядом с нормальными. Вот так я стал тысячелетним узником. К счастью, память человека имела пределы. Больше чем двести-двести пятьдесят лет человек не мог помнит. Вся стиралось на фиг. Хотя были чудики что утверждали что помнят. Но это были обычные обманщики. Мозг не мог такого вынести и придумал такой защитный механизм. Механизм забывания. На Земле люди делали кучу видео, чтобы себя не забыть. Рождаемость была сильно ограничена. И знакомится можно было до бесконечности. Многие даже не помнили на ком они были женаты. Моя жизнь разделились на несколько периодов. Я 'умирал' и 'воскресал'. Говорят первые двести лет, я был известным писателем-сценаристом. Писал в тюрьме. И много. Сотни фильмов сняли по моим сценариям и кучу компьютерных игр. Потом я ударился в Буддизм и философию. Потом в 'Роботизм'. Это такая новая религия. Я это правда не помню. Ни кино, ни буддизм, ни даже Роботизм. Я даже сбегал из тюрьмы несколько раз. И тоже не помню. Но говорят побеги были неудачные. Роботы охранники все равно ловили. В общем засада. С такой колонии вообще не сбежишь. Тем более атмосфера снаружи не пригодна для дыхания. Планета со зверскими условиями жизни. Холод собачий на одной стороне. А на другой жара вулканическая. Приливной захват планеты привел к такому причудливому климату. Планета почти на вращается и всегда обращена одной стороной к Звезде. Потолок моей камеры делается прозрачным по желанию. И эту картинку можно наблюдать в живую. Я на нее смотрю, когда хочу о чем-то подробно думать. Помогает мне. Уже в привычку вошло.