Интендантуррат

— Мы тебя, Элька, выдадим замуж только за министра! — говорил брат. — Ты у нас такая красивая, что жених меньшего ранга не годится. Правда, пап?

Отец улыбался в ответ. Эльза притворно сердилась, но чувствовала себя польщенной. Когда Эльза привела в дом избранника, брат перестал поминать министра и сразу подружился с Сашей. Отец зятя тоже принял. И вот...

Изгнанная из комсомола и института, разом потерявшая всех родных, Эльза боялась выходить на улицу. Ей казалось, что встречные прохожие смотрят на нее с презрением. Разумеется, это только казалось, но знакомые, увидев ее, или переходили на другую сторону улицы или проскальзывали мимо, опустив голову. Сидеть сутки напролет в пустом доме было тоскливо, Эльза стала гулять вечерами. Выбирала отдаленные, пустые улицы и бродила без цели и смысла, унимая сжимавшую сердце боль. Как-то, проходя мимо высокого, деревянного строения, Эльза услышала пение. Она удивленно посмотрела в ту сторону. На небольшом пригорке стояла деревянная церковь. Эльза видела ее много раз, но не обращала внимания — она ведь была комсомолкой. Двери церкви были открыты, внутри горел мягкий, теплый свет и доносилось пение. Эльза мгновение поколебалась и зашла.

Людей в церкви было немного, почти сплошь пожилые, они усердно молились и пели. Трепещущий жар свечей выхватывал из мрака суровые лики святых, строго смотревших с темных икон. Эльза стала в сторонке и стала слушать. Ее крестили в детстве, но молиться она не умела. Нянька пробовала ее учить, но отец, заметив, запретил. Поэтому Эльза стояла молча, слушая покаянные слова молитв. Внезапно она заплакала. Горько и сладостно. Вечерня закончилась, люди расходились, а Эльза все стояла и плакала в своем уголке. К ней подошел священник, старенький, седой, в потертом подряснике.

— Что случилось? — спросил он участливо.

Эльзу как прорвало. Торопясь и запинаясь, она рассказала обо всем. Священник слушал молча.

— Молись! — сказал тихо. — Господь милостив.

— Я не умею! — сказала Эльза.

— Если сердце тянется к Богу, слова найдутся.

— Кому мне молиться?

— Сама выбирай! Какая икона глянется, той и молись!

Назавтра Эльза пришла в церковь задолго до службы. Обошла храм, внимательно глядя на стены. Возле одной иконы замерла. Молодая, красивая женщина с ребенком на руках, смотрела на нее. Глаза у женщины были добрые, участливые. Эльза минуту постояла и побежала в церковную лавку. Узнала, как называется образ, купила свечей и затеплила их перед Богородицей. Затем купила бумажную икону в лавке. Дома повесила ее в красный угол и стала молиться. Слова находились. Они были простые, неуклюжие, но искренние. После молитвы приходили облегчение и надежда...

Ранее Эльза мало задумывалась о деньгах, в доме их хватало, но теперь вдруг кончились. Надо было зарабатывать, но на работу ее не брали. Никто не хотел связываться с родственницей врагов народа. К счастью, Шмидтов осудили без конфискации, у Эльзы остался дом со множеством вещей, которые можно было продать. Торговать на рынке Эльза стеснялась, ходила по соседям. Те покупали охотно: Эльза не дорожилась. Первым делом она сбыла дорогую фарфоровую посуду, затем лишнюю мебель, настал черед одежды. Эльза быстро распродала свои платья, но долго не решалась продать костюмы отца. Однако нужда подпирала. Прикинув, кто из соседей подходящего размера, Эльза постучала в дом Пеккера.

Соломон Пеккер в N был личностью известной. Сколько его помнили, он управлял гостиницей. Он занимался этим задолго до октябрьского переворота, позже переименованного в великую революцию, продолжил при новой власти. До революции в гостинице "Савой" останавливались богатые купцы и дворяне. В двадцатые гостиница стала "Советской", теперь в ней ночевали и питались руководящие работники партии. Сам Пеккер был беспартийным, в конце двадцатых на это обратили внимание. Пеккера от руководства отстранили. Чистая и аккуратная гостиница, попав под начало члена партии, мгновенно превратилась в свинарник. Горничные хамили постояльцам, официантки обливали супом галифе партийных руководителей, да и сам суп по вкусу напоминал помои. От недовольных партийцев посыпались жалобы, Пеккера в гостиницу вернули. "Советская" мгновенно обрела чистоту и порядок, жалобы прекратились, и вопрос о партийной принадлежности управляющего как-то сам собою увял. Семьи у Пеккера не было. Говорили, что некогда юный Соломон горячо влюбился в русскую девушку, но родители, правоверные евреи, жениться на гойке запретили. Пеккер, скрепя сердце, подчинился, но от брака с невестами, которых подыскивали родители, неизменно отказывался. Так и остался бобылем. Однако дом его не пустовал. В нем постоянно жили дети родственников, желавшие выучиться в большом городе. Пеккер не только давал им кров, но и помогал деньгами. Выучившись, родственники горячо целовали дядюшку на прощание, их место занимали другие. Со Шмидтами Пеккер дружбу не водил, но и не враждовал; раскланивались вежливо при встрече — и только

Пеккер встретил Эльзу на удивление радушно. Предложил чаю, а к чаю пирожные. Отвыкшая от таких лакомств Эльза съела их все.

— Многое продала? — спросил Пеккер, когда Эльза перешла к делу.

— Многое! — подтвердила Эльза.

— Что будешь делать, когда вещи кончатся?

— Не знаю.

— Работу искала?

— Не берут. Родственница врагов народа.

— Мне нужна горничная, — сказал Пеккер (он по старой привычке именовал уборщиц горничными). — Пойдешь?

— Вы не боитесь? — спросила Эльза.

— Чего? — удивился Пеккер. — Какая разница, кто будет полы мыть: родственник врага или член партии? Главное, чтоб мыл хорошо. Приходи в "Советскую" завтра к семи...

Эльза пришла, и год добросовестно убирала в комнатах. Работа была тяжелой и грязной, но Эльза старалась. Плакать себе позволяла только дома. Будущее казалось беспросветным. Вместо большой счастливой семьи — тоскливое одиночество, вместо чистой и почетной работы преподавателя — заплеванные, грязные полы. За что? Чем провинились перед советской властью отец и брат? О муже Эльза старалась не думать. Она догадывалась, почему Поляков оговорил родственников, но простить не могла: мужчина обязан был выстоять. Терпеть. Так же, как терпит она, слабая женщина. То, что она хоть и женщина, но далеко не слабая, Эльза не догадывалась.

Как-то убирая комнату, Эльза нашла на полу сто рублей. Деньги были большие, ей в гостинице платили меньше. Эльзе и ранее приходилось находить ценные вещи: постояльцы "Советской" много пили, а, напившись, теряли все подряд. Эльза поступала по инструкции: клала вещи на тумбочку, возле которой случалась находка и тут же о ней забывала. В этот раз было сложнее. Во-первых, деньги очень большие. Во-вторых, обнаружились под столом; понять, кому из постояльцев (номер был трехместный) принадлежат, не понятно. Что делать? Положить на стол? Вдруг заберет кто другой? Подумав, Эльза отнесла деньги Пеккеру. Тот, выслушав, бросил купюры в ящик стола.

— Найдем хозяина!

Эльза повернулась к двери, но Пеккер остановил.

— Не надоело полы мыть?

Эльза удивленно обернулась.

— Сегодня я уволил заведующего столовой, — сказал Пеккер. — Распустил подчиненных. Возьмешься?

— Я?

— Во-первых, у тебя незаконченное высшее образование, — стал перечислять Пеккер. — Во-вторых, ты человек честный. В-третьих, работы не боишься. Согласна?

Эльза, поколебавшись, кивнула. Скоро она пожалела о своем решении. В столовой воровали. Бессовестно. После работы поварихи тащили домой тяжелые сумки, набитые продуктами. Наворованное компенсировали "недовложением" в блюда, отчего не только уменьшались порции, но и сама пища становилась невкусной. Эльза решила бороться. Для начала строго предупредила. Поварихи пропустили мимо ушей. Тогда вечером Эльза стала у дверей и потребовала показать сумки.

— Кто ты такая, чтоб нас обыскивать? — нагло сказала старшая повариха, толстомордая Глафира. — Милиция? У самой родня враги народа, а она следователя корчит. Только тронь сумку, напишу, куда следует! Пригрели тут!..

Эльзу словно по лицу ударили. Она повернулась и вышла. Вернувшись к себе, она немного поплакала, затем вытерла глаза и пошла к Пеккеру.

— Говоришь, каждый вечер? — спросил Пеккер, выслушав ее рассказ. — Ладно...

Назавтра поварих, шествовавших с полными сумками, встретили люди в штатском, но с красными удостоверениями. Все уворованное из сумок вытряхнули, переписали, составили протокол, а самих поварих, разом присмиревших, погрузили в "черный воронок". Состоялся суд, скорый и правый. Гостиница была государственной, продукты в ней принадлежали государству, количество украденного государство не волновало. Поварихам дали по пять лет, Глафире, как старшей по должности, — семь. Эльзу потрясла жестокость приговора, но чувства она не выказала.

— Молодец! — похвалил ее Пеккер. — Начальник не может позволить подчиненному сесть на голову. Дела не будет. Добрым надо быть дома, на работе об этом лучше забыть. От добренького начальника проку никакого, над ним подчиненные смеются...

После суда над поварихами Эльзу стали бояться. Это шло на пользу делу, но отдаляло ее от людей. Она все больше замыкалась в своем одиночестве. Именно тогда она приобрела маску холодной надменности, словно говоря всем своим видом: "Вы меня не любите, а мне плевать!"

Пеккер ее хвалил. Столовая "Советской" славилась далеко за пределами области: здесь кормили вкусно, сытно и недорого. Партийные начальники любили проводить здесь банкеты, свадьбы детей, просто забежать на вечерок, дабы отдохнуть душой и телом. В буфете был богатый выбор коньяков и вин, их, как и водочку, продавали в розлив, что ценил чиновный люд. Начальники знали о репрессированных родственниках заведующей столовой, но их это не волновало. Однажды Эльза спросила управляющего почему.

— Пеккер тоже не старый большевик, — ответил тот. — По происхождению из буржуев, в симпатиях к революции замечен не был. Ну и что? Я не умею говорить лозунги, зато у меня лучшая гостиница в области. Одни говорят, другие — делают. От старой власти осталось немало людей, которым, по меркам большевиков, надо сидеть за проволокой, но они живут и благоденствуют. Ты спросишь почему? Потому, что они умеют то, что не под силу говорунам.

Эльза вздохнула.

— Старый Пеккер давно живет, и знает: все меняется, — утешил правильно понявший вздох управляющий. — До семнадцатого года в тюрьму сажали одних, после семнадцатого года те, кого сажали, стали сажать тех, кто их сажал. Через десять лет опять пришло время первых сидеть. Увидишь, придут времена, когда твоего папу и брата выпустят, а тех, кто их обвинил, посадят. Не будь я Пеккером!

Возможно, такие времена наступили бы, но грянула война. Ее приближение ощущалось во всем — в тоне газетных статей, выступлениях руководителей государства, фильмах и книгах, прославлявших мощь Красной Армии. Но война все равно пришла неожиданно. Из гостиницы почти исчезли штатские, зато появились люди в военной форме. Они вечно куда-то спешили, в столовой торопливо, жадно ели, забывая поблагодарить. В N ввели светомаскировку, а на улицах появились вооруженные патрули. Город стали бомбить. Преимущественно деревянный, он горел долго и жарко. А потом пришли немцы...

Гостиницу "Советскую" занял военный штаб, Эльза потеряла работу. Некоторое время она перебивалась старыми запасами, но они быстро кончились. Эльза отправилась в учрежденную немцами городскую управу — устраиваться. Там работали местные жители, ее узнали, вспомнили о немецком происхождении и предложили несколько вакансий. Эльза выбрала отдел по устройству беспризорных детей. Их много слонялось по городу — голодных, чумазых ребятишек, потерявших родных в бомбежках, или отставших от поездов. Эльза сходила на прием к немецкому коменданту, получила разрешение занять под детский дом здание пустующей школы. Сотрудники Эльзы собирали детей по улицам и подвалам, отвозили их в школу, где уже хлопотали воспитатели и санитары. Детей отмывали, кормили, одевали и определяли на ночлег. Дел хватало: следовало обеспечить детский дом койками, постельными принадлежностями, одеждой и питанием. Немцы Эльзе не мешали, но и не помогали. Ресурсы городской управы были скудными, самое необходимое для детского дома приходилось в буквальном смысле вырывать. Работы было много, но она помогала забыть о главном. Как ни обижалась Эльза на советскую власть, при немцах стало совсем плохо. "Новый порядок" предусматривал только одну меру наказания — расстрел. Обещания у немцев не расходилось с делом: расстреливали много. Кроме того, вешали; установленная на центральной площади города виселица пустовала редко. Через неделю после оккупации всем евреям велели прибыть к городской управе с вещами, оттуда их строем отвели в гетто — огражденный проволокой квартал на окраине. Вместе с сородичами в гетто переселился Пеккер. Из гетто доходили смутные слухи, все как один страшные. Вечерами там были слышны стрельба и крики.

В хлопотах незаметно наступил сорок второй год. В один из январских дней Эльзе велели явиться к начальнику местного Абвера. К тому времени Эльза хорошо знала чиновных немцев, но полковника фон Лютцова видела только мельком. Гадая, зачем она ему понадобилась и, не ожидая от визита ничего хорошего, Эльза явилась по указанному адресу. К удивлению, встретили ее радушно. Полковник галантно усадил Эльзу в кожаное кресло и угостил чашкой настоящего кофе.

— Вы немка? — спросил фон Лютцов, устраиваясь напротив.

— Мой отец немец. А также дед, и прадед. Документы сохранились. Далее родословную не знаю, — ответила Эльза. Она была наслышана, как трепетно в третьем рейхе проверяют принадлежность к арийской расе. — Прадед был родом из Нюрберга, возможно, удастся установить.

— Мы это сделали. Ваша родословная прослеживается до шестнадцатого века. Не каждый дворянский род может похвастаться подобным, — фон Лютцов самодовольно улыбнулся. Эльза поняла, что с родословной у полковника — лучше не бывает. — Итак, вы немка, вашего отца и брата большевики репрессировали за то, что они немцы. Тем не менее, вы не слишком лояльны к нам.

— Потому, что не сплю с немецкими офицерами? — сердито сказала Эльза. — Я и с большевиками не спала! Я замужем и храню супружескую верность!

— Похвально. Но ваш муж погиб в застенках НКВД.

— У меня нет на этот счет достоверных данных.

— Пусть так. Почему вы занялись судьбой маленьких большевиков?

— Потому что больше нечем. Гостиницу, где я работала, занял штаб.

— Я наслышан о вашем опыте ведения гостиничного дела, поэтому и пригласил, — сказал фон Лютцов. — Поскольку нет оснований сомневаться в вашем происхождении и лояльности к рейху, хочу предложить работу. Линия фронта на Востоке стабилизировалась, в N все больше приезжает немецких офицеров. Остановиться им практически негде. Нужно создать для них уголок фатерланда. Фронтовики заслужили. Мы обязаны сделать все, чтоб германские офицеры возвращались на фронт с горячим желанием сражаться насмерть. Сумеете?

— Если мне помогут.

— Непременно. Не только поможем, но и обеспечим защиту. Вы будете получать хорошее жалованье и процент от прибыли. Мы не большевики и умеем ценить добросовестную работу.