Так они раздували друг в друге недовольство, собираясь по укромным углам корабля, сперва по двое — трое, затем все более крупными и грозными ватагами. Они вслух называли Адмирала честолюбивым безумцем, решившимся ради славы на отчаянную затею. Что ему их страдания к опасности, если он готов и свою жизнь положить ради славы. Плыть с ним далее — значит содействовать своей погибели. Где те условия, которые обязывают их повиноваться, и когда можно считать условия соглашения выполненными? Они давно уже оставили позади те рубежи, которых дерзали достигать люди прежде, они плывут по морям, где не бывало кораблей. Сколь далеко еще плыть им в поисках мнимой земли? Должны ли они идти вперед, пока не погибнут, либо пока не станет невозможным возвращение? Да и кто осудит их, если озабоченные опасностью, они возвратятся, пока не поздно? Не заслужили ли они одобрения уже за то, что совершили такой поход и достигли столь дальних краев? Что же до претензий, которые Адмирал мог предъявить по поводу возвращения против своей воли, то к ним не станут прислушиваться — он чужестранец, человек без друзей и влияния. Выдумки его были отвергнуты учеными людьми как досужие и пустые, люди всех званий отвернулись от них. Сторонников, стало быть, у него нет, однако немало есть таких, кому по душе придется его провал.
Такими речами раззадоривали себя те, кто готовился открыто выступить против продолжения плаванья, и если учесть природную горячность испанцев, их необузданный нрав, да еще то, что команды состояли в значительной части из путешественников поневоле, мы легко представим себе постоянную опасность самого настоящего бунта. Некоторые из смутьянов не гнушались подстрекательством к преступлению. Дабы не опасаться впредь жалоб Адмирала короне, они предлагали, если он откажется повернуть обратно, бросить его в море, а по возвращении в Испанию доложить, что он упал за борт ночью, наблюдая светила или изучая небесные знаки с помощью астрономических приборов, ибо ни желания, ни средств опровергнуть такой доклад ни у кого не будет.
Колумб не оставался в неведении о зреющем заговоре, но сохранял спокойствие и непоколебимость, одних успокаивая смягчающими речами, у других возбуждая гордыню или жадность и откровенно угрожая самым строптивым примерным наказанием, если они станут чинить помехи плаванью.
Двадцать пятого сентября снова установился попутный ветер и можно было лечь на прежний западный курс. Под легким бризом, по спокойному морю корабли шли рядом друг с другом, и Колумб подолгу совещался с Мартином Алонсо Пинсоном о морской карте, которую тремя днями ранее передал на борт "Пинты". Пинсон полагал, что судя по карте, они должны находиться уже недалеко от острова Сипанго и прочих островов, нанесенных Адмиралом на карту. Колумб отчасти склонялся к той же мысли, но не исключал того, что корабли оказались снесены с курса течениями, либо же экспедиция не проделала в действительности того расстояния, которое выходило по расчетам кормчих. Он попросил возвратить карту, и Пинсон, привязав ее к концу веревки, перебросил ее к нему на корабль. Колумб, его кормчий и несколько опытных моряков склонились над картой, как вдруг на "Пинте" раздался крик; взглянув туда, они увидели Мартина Алонсо Пинсона — поднявшись на корму своего судна, он громко провозглашал: "Земля! Земля! Сеньор, награда за мною!", и указывал на юго-запад, где и в самом деле виднелось подобие земли на удалении лиг в двадцать пять. Тогда Колумб опустился на колени и вознес к Богу благодарственную молитву, а Мартин Алонсо Пинсон запел "Gloria in exсelsis"* (* Слава в вышних (лат.).), причем к нему присоединилась его собственная команда и команда Адмирала.
Моряки взбирались на верхушки мачт, карабкались по корабельным снастям, напряженно вглядываясь в горизонт, и все утверждали, что видят на юго-западе землю. Убежденность эта была столь глубока, а всеобщая радость столь безудержна, что Колумб почел необходимым отклониться от постоянного направления и всю ночь идти юго-западным курсом. Свет утра рассеял, однако, все их надежды, точно сон. Давешняя земля оказалась не чем иным, как вечерним облаком, которое за ночь исчезло. Обескураженные, они снова повернули корабли на запад.
Следующие несколько дней опять дули те же благоприятные ветры, море было безмятежно и стояла мягкая, ласковая погода. Вода была так спокойна, что моряки развлекались купанием. Появились во множестве дельфины; летучие рыбы, взлетая в воздух, падали на палубы. Все новые предвестья суши занимали внимание команды, на время позабывшей свои тревоги.
К первому октября, согласно расчетам кормчего "Санта-Марии", они удалились от Канарских островов на пятьсот восемьдесят лиг. Цифра, которую Колумб довел до сведения спутников, составила пятьсот восемьдесят четыре лиги, однако в тайных его записях значилось семьсот семь. На следующий день водоросли плыли с востока на запад, а еще днем позже не стало видно птиц.
Моряки теперь опасались, что проплыли между островами, с одного из которых на другой и летали птицы. У Колумба также возникали сомнения такого рода, но он отказывался свернуть с западного курса. Среди матросов опять послышались ропот и угрозы, но на следующий день появилось такое множество птиц и такое обилие признаков суши, что уныние сразу сменилось живейшим ожиданием.
Тому, кто первым увидит землю, была от испанского правительства обещана пенсия в тридцать крон. Поэтому моряки то и дело подавали голос, едва появлялось хоть малейшее подобие земли. Чтобы положить конец этим ложным сигналам, порождавшим постоянные разочарования, Колумб заявил, что если после первого же сигнала земля не будет найдена в течение трех дней, он станет лишать претендентов права на награду.
Под вечер 6 октября Мартин Алонсо Пинсон высказал сомнения в правильности курса и предложил свернуть несколько к югу. Колумб не согласился и по-прежнему держал курс на запад. Видя, однако, перемену во мнении столь важного участника плаванья и опасаясь случайного или причиненного умыслом разделения флотилии, он распорядился, чтобы любая из каравелл, потеряв флагмана из виду, следовала на запад и старалась как можно скорее воссоединиться с остальными судами, а также чтобы оба других судна держались рядом с ним на восходе и закате солнца, так как в это время состояние атмосферы особенно благоприятствует обнаружению удаленной земли.
Утром 7 октября, на рассвете, нескольким морякам на "Санта-Марии" показалось, будто они различают на западе землю, но так неясно, что ни один не посмел заявить об этом, боясь в случае ошибки утратить право на награду; однако быстроходная "Нинья" отправилась вперед. Вскорости на ее топ-мачте взвился флаг и раздался выстрел из пушки — то были условленные сигналы обнаружения земли. И снова маленькую эскадру охватило ликование, все взгляды обратились на запад. Но и эта призрачная надежда истаяла, как облако, еще до наступления вечера.
Моряки впали было в уныние, равное недавнему воодушевлению, когда произошло событие, вселившее в них новые надежды. Наблюдая большие стаи птиц, тянувшиеся на юго-запад, Колумб заключил, что они направляются к расположенной неподалеку земле, где находят пищу и приют для отдыха. Он знал, какое значение придают португальские мореплаватели полету птиц — наблюдая его, они открыли большинство своих островов. Он прошел уже семьсот пятьдесят лиг; по его расчетам, пора было показаться острову Сипанго. Никаких признаков его пока не было, но, возможно, они миновали его из-за ошибки в определении широты. И Адмирал решил вечером 7 октября сменить курс на западно-юго-западный, по преимущественному направлению птичьих перелетов, и следовать ему не менее двух дней. В конце концов, не столь уж велико было это отклонение от основного курса, но однако оно удовлетворило бы пожелания Пинсонов, да и все его спутники будут вдохновлены новыми надеждами.
Три дня держали они этот курс и, чем дальше, тем больше было поводов для ожидания близкого берега. Стаи мелких птиц различной расцветки, среди которых были и такие, какие оглашают пением поля, приближались к кораблям и потом улетали на юго-запад; ночью было слышно, как пролетают и другие стаи. В спокойном море резвились тунцы; цапля, и пеликан, и утка летели по небу тем же путем. Плававшая вокруг судов трава была Свежа и зелена, словно недавно только росла на земле, а воздух, замечает Колумб, был сладок и благоуханен, как апрельские ветерки в Севилье.
Однако моряки смотрели на эти явления как на обманчивые соблазны, увлекавшие их к гибели. Вечером третьего дня они увидели, как солнце опускается за безбрежный горизонт, и тогда негодование их выплеснулось наружу. Они шумно требовали прекратить испытывать судьбу и повернуть к дому, отказавшись от безнадежного плаванья по морю, ибо ему нет конца. Колумб пытался умиротворить их ласковыми речами и богатыми посулами, но убедившись, что этим лишь разжигает возмущение, перешел на решительный тон. Он заявил, что ропот их бесполезен, что экспедиция предпринята по решению государей для отыскания Индий и что бы ни случилось, он исполнен решимости продолжать поиски, пока, с благословения Божьего, задание не будет выполнено.
Колумб оказался теперь в открытом противоборстве с командою, и положение его было отчаянным. К счастью, однако, на следующий день доказательства близости земли уже не оставляли почвы для сомнений. Кроме речных водорослей, была замечена зеленая рыбка той породы, иго обычно водится у скал, проплыла недавно отломленная ветка колючего растения с ягодами; наконец, они выловили тростниковый стебель, небольшую доску и, что важнее всего, украшенное резьбою древко. Злоба и смута сменились радостным ожиданием, и на протяжении дня каждый без устали озирал горизонт в надежде первым увидеть долгожданную землю.
Вечером, когда по обычаю, установившемуся на флагмане, моряки пропели "Salve, Regina"* (* Радуйся, царице (лат.).), Адмирал произнес прочувствованную речь. Он говорил о том, что Всемилостивейший Господь, ниспослав им спокойное море и мягкие попутные ветры, вел их к земле обетованной, все время поддерживая в них надежду новыми и новыми знаменьями, умножавшимися, когда они падали духом. Он напомнил им о своем приказе, отданном, едва они покинули Канарские острова, чтобы, пройдя на запад семьсот лиг, корабли на ночь ложились в дрейф. Нынешние события оправдали эту предосторожность. Он полагает вероятным, что еще до рассвета они увидят впереди берег. Посему он приказывает вести с полубака тщательное наблюдение и обещает от себя вознаградить заметившего землю бархатным камзолом сверх пенсии, пожалованной государями.
Весь тот день дул свежий ветер, волнение было сильнее обычного, и корабли покрыли немалое расстояние. На закате они опять двигались курсом на запад, ходко рассекая волны, и впереди шла "Пинта". Величайшее оживление царило на кораблях, никто в ту ночь не смыкал глаз. Когда стемнело, Колумб занял пост на баке, т.е. на высокой корме с рубкою. Как ни бодро и уверенно держался он днем, теперь настало для него время самого жгучего беспокойства; скрытый покровом тьмы, он беспрестанно и напряженно обводил глазами горизонт, ища хоть малейших признаков земли. Внезапно около десяти часов он как будто приметил вдали мерцающий огонек. Не будучи уверен, не обманывает ли жгучая надежда его зрение, он кликнул Педро Гутьерреса, королевского постельничьего, и спросил, видит ли он в том направлении свет; тот ответил положительно.
Все же сомневаясь, Колумб позвал Родриго Санчеса и задал ему тот же вопрос. Пока Родриго поднимался в кормовую рубку, свет пропал. Еще раз или два видели они неожиданные и слабые его вспышки, будто это был факел на рыбачьем челноке, попеременно поднимавшемся и опускавшемся на волнах, или в руке человека на берегу, который, переходя от дома к дому, то скрывался, то показывался. Столь коротки и неявственны были эти сполохи, что им мало кто придал значение. Колумбу, однако, они представлялись верным признаком земли, и, более того, земли обитаемой.
Корабли продолжали идти своим курсом до двух пополуночи, когда пушка на "Пинте" подала радостный сигнал. Землю увидел матрос по имени Родриго де Триана, хотя награда позднее и была присуждена Адмиралу, еще ранее приметившему свет. Теперь земля ясно виднелась на расстоянии двух лиг. Паруса были спущены и корабли легли в дрейф до утра, которого все ждали с величайшим нетерпением.
Немало, должно быть, чувств изведал Колумб в небольшой отрезок времени, остававшийся до рассвета. Наконец-то, наперекор всем тяготам и опасностям, осуществил он свой замысел. Раскрыта великая тайна океана, его теория — посмешище ученых мужей — блестяще подтвердилась, и он стяжал славу, которая не поблекнет, доколе стоит этот мир.
Трудно и представить себе, какие чувства обуревали такого человека, когда он ступил на самый порог величественного своего открытия. Какие фантазии о той земле, что лежала перед ним за завесой тьмы, роились в его голове! Земля эта была плодородна — это показывали растения, приносимые водой от ее берегов. Он, казалось, обонял в сладком воздухе ароматы благовонных рощ. Виденный им движущийся огонь доказывал, что перед ним обиталище человека. Но каковы же обитатели? Похожи ли они на жителей других стран? Или же тут жило племя невиданного, чудовищного обличья, каким воображение наделяло в те времена население дальних, неведомых краев? Оказался ли он у одного из дикарских островов Индийского моря, или же это та самая прославленная страна Сипанго, к которой он стремился в золотых мечтах? Тысячи таких мыслей наполняли, должно быть, его голову, пока он, вместе со всеми возбужденными моряками, дожидался исхода ночи, гадая, увидит ли в свете утра дикую пустыню или заросли пряностей и сверкающие храмы, утопающие в золоте города и все великолепие восточной цивилизации.
Книга четвертая
Глава 1
Первая высадка Колумба в Новом Свете
(1492)
Новый Свет впервые явился взору Колумба поутру в пятницу, 12 октября 1492 года. Когда рассвело, он увидел перед собою ровный живописный остров в несколько лиг протяженностью, обильно поросший сочной зеленью и напоминавший необозримый сад. При первозданной пышности нетронутой природы остров явно имел немалое население: повсюду из леса показывались островитяне, они сбегались к берегу и во все глаза разглядывали каравеллы. Все были совершенно наги и своими жестами и позами выказывали крайнее изумление. Колумб подал знак бросить якоря и снарядить шлюпки. Он сошел в свою шлюпку в роскошном багряном одеянии и с королевским штандартом в руке; Мартин Алонсо Пинсон и брат его Висенте Яньес отчалили каждый в своей шлюпке под знаменами экспедиции с изображением зеленого креста и инициалов государей Кастилии, увенчанных коронами.
С отрадой взирали они, приближаясь к берегу, на буйные леса, необыкновенно пышные в южных широтах. На склонявшихся к морским волнам деревьях они видели неведомые им, но заманчивые плоды. Благовонный воздух, кристально прозрачные воды, омывающие эти острова, придавали им необычайное очарование и не могли не затронуть душу чувствительного Колумба. Едва сошел он на берег, как сразу же бросился на колени, поцеловал землю и со счастливыми слезами принес благодарения Богу. Его примеру последовали и его спутники, сердца которых преисполняла та же искренняя признательность. Поднявшись затем на ноги, Колумб извлек из ножен меч, развернул королевский стяг и, призвав к себе капитанов, а также нотариуса флотилии Родриго де Эскобадо, Родриго Санчеса и всех остальных, совершил церемонию торжественного вступления во владение от имени государей Кастилии новооткрытым островом, дав ему название Сан-Сальвадор. Выполнив все, что положено, он призвал всех присутствующих присягнуть на повиновение ему как Адмиралу и вице-королю, выступающему в качестве представителя государей.
