Это хитрая часть всего дела: груз должен быть расчекован, когда самолет снижается на свой конечный заход, но если он столкнется с турбулентностью воздуха в этот самый момент, большая часть груза может вывалиться преждевременно. С другой стороны, плавный заход на посадку, конечно, дает противнику хороший шанс навести любые зенитные пушки, которые у него могут быть в этом районе. Но, по-видимому, выбора нет, особенно когда у вас такая узкая зона выброски, как Бан-Бан. Вот мы и добрались. Самолет заходит в неглубокое пикирование, и как только мы попадаем в зону выброски, резко задирает нос вверх. Два такелажника, предупрежденные зуммером, отпрыгивают к бортам самолета, и весь груз в реве лязгающего металла и свисте вытяжных фалов, покидает самолет за несколько секунд. Внезапно картина неба в кормовом люке сменяется картиной пышной растительности, того, что выглядит как небольшой город с несколькими огромными белыми и желтыми цветами, которые, кажется, расцветают под нами: открываются грузовые парашюты.

Для такелажников работа еще не закончилась. Теперь все четверо прыгают вперед, чтобы втащить вытяжные фалы, бешено треплющиеся в потоке. Теперь небо снова появляется в корме 'летающего вагона', но только в его левом углу, когда пилот кладет самолет на одно крыло, чтобы 'убрать' его с пути падающих грузов. Еще один крутой поворот и я чувствую, как гравитация толкает меня обратно к стене грузового отсека. Я забираюсь обратно в кабину, откуда открывается лучший обзор. Теперь на траве видны белые грузовые парашюты, облепленные черными муравьями, выбирающимися из желтоватого зигзага траншей, отрытых вокруг деревни. Сверкающая белая 'Т' в центре позиции обозначает центр зоны выброски. Кусак проделал отличную работу — все легло внутри наших линий.

Потом это случается: легкое дрожание левого крыла и в нем, словно из ниоткуда, появляются какие-то дыры. Зенитка коммунистов. Это странное чувство, потому что я никогда не был в самолете в зоне боевых действий и не чувствовал себя настолько чертовски голым. 'Товарный вагон', освобожденный от всего груза, снова ложится на крыло и круто набирает высоту. Кусак тянется назад, хлопает меня по плечу и показывает большим пальцем вниз. Я смотрю в иллюминатор, но ничего не вижу. Он кричит: 'Истребители!'. И действительно, далеко под нами были два французских истребителя, выглядевшими крошечными, как игрушки, на фоне джунглей. Они выполняли задачу прикрытия и наш штурман сообщил им о зенитке. Их переговоры отчетливо доносились по интеркому, так как наш штурман переключился на канал истребителей.

— Ну и как это тебе нравится? Убери свою задницу с дороги. Я хочу сделать заход над деревней.

— Ни черта ни вижу. Ты видишь что-нибудь?

— Я тоже ничего не вижу, но давай врежем им на всякий случай.

Еще один рывок двух маленьких пташек и вдруг позади них вырастает большой черный вал. Это был напалм — загущенный бензин, один из самых милых ужасов Второй мировой войны. Он превосходит обычные зажигательные составы тем, что гораздо лучше прилипает ко всему, на что попадает.

— Ага, видишь, ублюдки бегут?

Теперь деревня яростно пылала. Два истребителя по очереди спикировали вниз и обстреляли местность из пулеметов. Когда мы отвернули, черное облако как раз достигло нашей высоты. Одна лаосская деревня была стерта с лица земли — и мы даже не знаем, была ли эта деревня за коммунистов или нет.

Обратный путь проходит без происшествий. Шутки идут по кругу, Кусака поздравляют с идеальным сбросом — некоторые грузы действительно попали в 'Т' — а затем штурман переключается на 'Голос Америки' в Маниле ради их воскресного джем-сейшена. Вернулись в Ханой как раз к позднему ланчу в офицерской столовой ВВС: красное вино для желающих, мясное ассорти, стейк из филе с картошкой по-французски, зеленый салат, пирожные и кофе; тридцать пять центов. Ах да, разбор полетов. Офицер французской воздушной разведки и американский 'гражданский' из 'CAT'.

— Как прошло, Ал?

— О, обычное дерьмо, довольно точный пулеметный огонь. Они становятся лучше, ты в курсе?

— Сегодня надо сделать еще один рейс, Ал.

— Господи, чувак, дай мне хотя бы прикончить мой ланч. Я выжат.

Так мы и сделали, а позже Ал вернулся с новой командой французских десантников-такелажников для еще одного раунда 'рутинной' работы.

Кусак и 'CAT' остались с французами до самого конца. Особенно запомнился Эрл Макговерн, великан с огромной бородой, такой крупный, что ему пришлось поставить специальное кресло пилота в самолет. Ласково прозванный 'Землетрясением Макгун', он летел крылом к крылу с Кусаком в ад Дьенбьенфу в апреле 1954 года, когда его самолет, нагруженный боеприпасами, был подбит зенитным огнем коммунистов. Возможно, Макговерн мог бы спрыгнуть и спасти свою шкуру, рискуя увидеть, как его самолет разбивается в центре французских позиций с эффектом бомбы особой мощности. Кусак услышал через интерком голос 'Землетрясения Макгуна', сказавшего 'Я иду на них'. На горящем самолете, выжимая последние капли мощности из двигателей, Макговерн врезался на своем 'летающем вагоне' во вражеские позиции. Самолет взорвался при ударе.

Зачистка

2 июня. Возвращаемся с операции на рисовых чеках — одной из зачисток. Как и большинство зачисток, эта была провальной. Весь день ползали под палящим солнцем по рисовым полям и дамбам, пытаясь 'запереть' деревню, предположительно бывшую штабом партизанского батальона коммунистов. Все зловония природы, казалось, вырвались на свободу. Есть слои запахов, кусочки запахов, пакеты запахов, запахи для моего носа и для всех остальных в мире. Если бы можно было перевести эти запахи в цвета, самые дикие абстракции Пикассо выглядели бы как картины бабушки Мозес. Валяться в воде в на рисовых чеках не так плохо, как лежать в наполовину высохшей грязи. По крайней мере, пока есть вода поверх грязи, есть определенное ощущение прохлады, даже если вода имеет температуру 30 градусов по Цельсию.

Конечно, коммунисты знали об операции, как это обычно и бывает, либо из-за масштаба наших приготовлений, либо из-за шпионов, проникающих под видом вьетнамских поваров, чистильщиков обуви, подружек и другой параферналии, которой всегда забиты французские части в Индокитае. Как по часам, каждая такая операция по зачистке начинается с воздушной разведки, которая только дает коммунистам понять, что что-то происходит; затем следуют длинные колонны грузовиков, перевозящих войска, необходимые для операции. И, как будто всего этого было недостаточно, чтобы разбудить всю округу, обычно появляются несколько танков, для обеспечения артиллерийской поддержки, лязг которых, я полагаю, слышен за пять миль вокруг.

Это напоминает мне о барабанах и тарелках, которые вьетнамцы традиционно берут с собой для охоты на тигров. Как говориться, барабаны и тарелки не могут помочь поймать тигра, но, по крайней мере, они его пугают. И для них это цель всего дела. Они считают, что напуганный тигр также хорош, как и мертвый. Боюсь, что напугать Вьетминь недостаточно.

Наконец, к четырем часам мы были достаточно близко от деревни, чтобы видеть что происходит. Деревня совершенно затихла в нависшей летней жаре. Вокруг не было ни души, даже собак было не видно. А ведь люди должны были работать в поле! Но поля кажутся такими же пустыми. Люди вокруг меня обменялись понимающими взглядами: еще одна неудача. Коммунисты были предупреждены.

Просто для того, чтобы успокоить свою профессиональную совесть и не сделать операцию совершенно бесполезной, люди поползли дальше и наконец, поднялись на гребень последней дамбы. На одном фланге капитан, командовавший ротой, поднял и опустил руку. Примкнув штыки, все пустились усталой собачьей рысью. Очевидно, то же самое проделали и другие роты, образовавшие кольцо вокруг деревни. Подходим к деревенским воротам и вдруг, как по сигналу, из домов высыпает население. В основном старухи и дети во главе с деревенским старостой и его свитой, узнаваемые по туго намотанным черным тюрбанам. Сейчас мы находимся возле дина, общественного дома на деревенской площади. Офицер французской разведки, по-видимому прекрасно говорящий на вьетнамском, допрашивает деревенского старосту с видом усталого раздражения.

Его ответы многословны, но явно отрицательны. Нет, он давно не видел партизан коммунистов. Нет, их деревня не уплачивает налог коммунистов рисом; нет, всех их мужчины и молодежь учтены и если их сейчас здесь нет, то это потому, что они работают в полях (мы, конечно, не видели, чтобы кто-то работал в полях). И он пошел дальше.

На заднем плане слышались крики — солдаты обыскивали дома в поисках потайных входов и тайников с оружием. Некоторые из них чрезвычайно изобретательны. Вход вполне мог находиться под огнем открытого очага, тогда длинный туннель соединял бы его с деревенским прудом, а само убежище находилось бы под самим прудом. Или вход будет в пруду, через сифон, в результате чего убежище будет надежно защищено даже от ищеек или металлоискателей. Другими словами, найти склад Вьетминя или убежище в такой деревне, было бы вопросом чистой удачи или пыток, поскольку очень редко разведке удается получить прямую информацию о существовании такого убежища в деревне, контролируемой коммунистами.

В данном конкретном случае пытки оказались не нужны. Один из немногих молодых мужчин в деревне, очевидно, потерял самообладание и побежал. Последовала дикая стрельба. Люди должны были дать выход своей сдерживаемой враждебности после этого бесконечного подползания с полудня. Крики офицера разведки, требующие, чтобы парень остался жив, прозвучали слишком поздно. Когда мы добрались до него, от парня почти ничего не осталось. Конечно, при нем были какие-то листовки и естественно, все клялись, что никогда его раньше не видели, что ничего о нем не знают, что он только что приехал в деревню и что они слишком боялись мерзкого Вьетминя, чтобы что-то сказать милым французам и т. д.

Было 18.00 и нельзя было терять времени, если мы хотели вернуться на основную дорогу до темноты. Свистки командиров взводов вызвали солдат обратно из домов, где некоторые из них прихватили уток и кур. Обратный путь прошел без происшествий, а поездка на грузовиках вытряхнула из нас последние силы. Прибыл в Хайдонг весь в корке грязи с головы до ног, обгорев через рубашку, с одной-двумя пиявками на ногах, толстыми и черными. С ними не было проблем. Все что вы делаете — это прикуриваете сигарету, прижимаете ее к ним и смотрите, как они шипят и извиваются, когда падают. Слишком устал для всего, кроме душа. На следующий день мы были удостоены чести быть упомянутыми в рапорте: 'В ходе операции по зачистке нашим войскам удалось обнаружить вражеское подземное укрытие. Несколько агентов противника были убиты. Был захвачен значительный объем документации'. Конец цитаты. На этом все и закончилось.

4 июня. Блаженство дневного отдыха в Ханое: чистые простыни, потолочный вентилятор, холодный душ. Потом долгий заплыв в 'Серкль спортиф'. Высоко в темно-синем небе двухмоторные С-47 летали треугольными группами по три и девять самолетов. То тут, то там, они снижались, сохраняя строй, затем снова набирали высоту и возобновляли свои ленивые круги.

В них было что-то странное, что я в конце концов заметил: на них не было трехцветной кокарды французских ВВС, а были синие молнии авиакомпании 'Эгль-Азур' и зелено-желтые драконы 'Эйр Вьетнам', двух гражданских авиалиний, действовавших тогда в Индокитае. Но что они делали, пролетая строем над Ханоем?

— О, это довольно просто, — сказал худощавый лейтенант-десантник, греясь на солнышке рядом со мной. — Без сомнения, через несколько дней будет большой удар, и, как обычно, нам не хватает ни пилотов, ни самолетов. Так что гражданские самолеты и пилоты будут реквизированы для участия в операции, а гражданских пилотов обучают держать строй, чтобы они не раскидали нас по сельской местности. Эти гражданские пилоты хороши, но чтобы посадить десантников в тесные 'палки', требуется особый навык, который вы не получите, перевозя молодоженов из Парижа на Балеары.

Да, чтобы вести войну, нужны особые навыки всех видов. Там, наверху, гражданские пилоты все еще летали ленивыми кругами.

Лаосский форпост

'Как Иисус с креста' было расхожим выражением в Индокитае, описывающим выживших при отступлении через джунгли. И именно так обычно они и выглядели: изможденные до скелетов от голода и дизентерии, запавшие глаза, типичная тропическая бледность контрастирующая с бронзовой кожей 'белых охотников', ставших популярными в Голливуде, изможденные лица, заросшие косматыми бородами, и кожа, покрытая гноящимися язвами и крапивницей от укусов пиявок и гнили джунглей.

Сержант Рене Новак не был исключением, когда он и два лаосских солдата, шатаясь, вошли в Фонг-Сали, последний французский форпост в Северном Лаосе, 22 мая 1953 года. Ему было всего двадцать пять лет, но выглядел он на пятьдесят; он продолжал идти, как автомат, к центру форпоста, пока его не остановили несколько человек, уставившись на него, как на привидение. В каком-то смысле Новак и был призраком, 'a revenant', как говорят французы, кем-то, кто восстал из мертвых; он и два лаосских солдата были единственными выжившими из гарнизона мыонг-Руа.

Через два дня за ними последовал еще один выживший, старший сержант Пьер Блондо, заслуженный ветеран боевых действий, добровольно оставшийся в Индокитае. Блондо провел 57 часов, укрываясь в кустах близ Мыонг-Хуа, прежде чем смог проскользнуть через кордон коммунистов; он шел один, без еды и компаса в течении трех дней, прежде чем ему посчастливилось встретить горца кха-кхо, который когда-то знал его, снабдил его едой и показал ему дорогу в Фонг-Сали. Никогда не спавший в деревне, никогда не отдыхавший на тропинке, но голыми руками сооружавший себе нору в густом подлеске и прятавшийся в ней, Блондо добрался до деревни в нескольких милях от Фонг-Сали, где один из жителей одолжил ему одного из тех маленьких пони, которыми изобилует Северный Лаос. Похожий на потрепанного Дон Кихота, Блондо добрался до Фонг-Сали 24 мая. Четверо человек совершили почти чудо. Они прошли 80 километров по территории противника, после того как пережили месячную осаду на форпосте, название которого должно было стать символом героизма в Индокитае: Мыонг-Хуа.

Когда Вьетминь вторгся в Лаос в начале 1953 года, французское верховное командование оказалось перед двумя вариантами: эвакуировать всю страну целиком, пока не будет достаточно сил для ее отвоевания, или попытаться удержать ряд опорных пунктов по всей стране, которые будут сдерживать основную массу сил противника до тех пор, пока две столицы страны, Луангпхабанг и Вьентьян, не будут готовы к длительной обороне. Поскольку король Лаоса отказался покинуть свою королевскую резиденцию в Луангпхабанге, политическая необходимость удержания Лаоса возобладала над военными факторами, которые диктовали бы полную эвакуацию, по крайней мере, северной части страны.

Десятки форпостов по всему северному Лаосу получили задание оставаться на месте и сражаться как можно дольше, чтобы задержать продвижение нескольких дивизий Вьетминя, которые продвигались в королевство. У некоторых застав не было выбора; они были изолированы на территории без дорог и в разгар сезона дождей были недоступны для самолетов или грузовиков. Другим были даны конкретные задания, продержаться минимальное количество дней, чтобы дать французскому командованию в Лаосе время для строительства второй линии обороны. Одним из ключевых форпостов, получивших такую задачу, был Мыонг-Хуа.