Тринадцатая звезда (Возвращение Звёздного Волка)

И здесь действительно было очень тепло и сухо (насчет веселья покуда не знаю), но главное — жутко величественно и красиво. Повсюду, сколько хватало глаза, висели старинные иконы, картины, триптихи, панно и гобелены, а на постаментах и прямо на полу громадных залов стояли мраморные, бронзовые, медные, чугунные, железные статуи, в том числе даже конные, а массивные резные тумбы увенчивались великолепными вазами разных эпох, цивилизаций и географических регионов Земли. Кроме того, тут было полно и всякой другой раритетной художественной всячины — от антикварной мебели, люстр, бра, прочих подсвечников до посуды, мелкой пластики, кукол и изделий, извиняюсь, народно-прикладного творчества и ремесел.

Ну и опять же — оружие, куда без него! Наверное, самое-пресамое эксклюзивное и знаменитое: в основном холодное и метательное, а огнестрельного — чуть-чуть: десятка три кремнёвых стволов, от дамских пистолей до длиннющих аркебуз. Но мне-то надо найти Кунсткамеру. Сперва белую дверь, а потом и саму Кунсткамеру. Ага, ага, нашел... Нашел — и вошел...

Господь-Абсолют, и здесь, и здесь всё-всё было страшно здорово и замечательно! Правда, несколько удивили сперва висящие на стене чёрно-белые гравюры с изображением больших и маленьких странных уродов и уродцев, по сравнению с которыми оба новых знакомых Ганса выглядели просто красавчиками, но я вспомнил слова архивариуса о том, чем эти апартаменты служили ранее. А еще абсолютно некуда было не только прилечь, но даже присесть, не говоря уже об иных немаловажных атрибутах бытового обеспечения проживания в этой великолепной Кунсткамере, ну, вы понимаете.

Озадаченно осмотрелся по сторонам, и...

— Что?! Ноженьки устали? — раздался вдруг ехидќќный тоненький голосок.

Великий храбрец Мартин испуганно приземлился мне на макушку. Я согнал его и, оглядевшись повнимательнее, увидел выползающую на четвереньках из темного зева громадного камина маленькую, тщедушную, кособокую фигурку с чумазой головкой, тощей шейкой, юркими глазенками, острыми ушками, носом-пятачком и, в придачу к этому весьма колоритному набору, трогательными, как у молодой косули, рожками и вертлявым хвостом с пушистой кисточкой на конце.

Творец-Демиург!.. Я-то вообразил, дорогие друзья, что после берегини, заговорившего Мартина, зубастого дверного молотка и особливо этих чумовых Гансов меня уже невозможно ничем удивить, тем более — испугать.

Ошибся. И удивился, и испугался. Ну, не очень, разумеется, сильно, не до упору, как порой выражаемся в экстремальных ситуациях мы, тёртые Звёздные Волки. Но — испугался. А оригинальный пришелец, прыгнув к ближайшей стене, забавно затанцевал под древними киотами и, приветливо виляя хвостиком, затянул во всю свою тощую глотку:

Новенький, новенький!..

Гоп, приехал новенький!

Кому скушно — дуйте к нам.

К нам приехал новенький!..

— Но-но! — взбеленился я, махом позабыв про все страхи. — Щас так дуну — рогов не соберешь! И хвост с корнем выдерну, понял?!

Можете не поверить, однако столь риторическая угроза подействовала! Этот чертёнок моментально замер на месте и вытянул руки по швам, как игрушечный солдатик. Я же, грозно насупив брови, сердито-досадливо проскрежетал:

— Безобразие! У вас тут и присесть негде! — Помолчав, уже мягче добавил: — Не зли меня. Убью!

И представляете...

— Ды махом сварганим! — Чертёнок стремглав кинулся в противоположный конец Кунсткамеры, заќпрыгнул на антикварный резной столик из красного дерева с перламутровой инкрустацией в стиле рококо и, ухватившись за нижний край позолоченной рамы, суча копытцами и вибрируя от напряжения хвостом, подтянувшись, нырнул в небольшую картину на стене — живописный пейзаж с озером среди деревьев, водяной мельницей и домиком на берегу.

Вот тут я действительно обомлел, а весь домик вскорости заходил ходуном, как при землетрясении. Наконец с грохотом распахнулись узорчатые ставни, и из окна показалась табуретка, а вслед за ней взъерошенная рогатая голова:

— Сгодится?

— Ну-у-у, сгодится, — смущенно протянул я. — Но это же непорядочно, это же воровство...

— Держи-и-и!.. — Табуретка полетела в залу с такой силой, что едва успел увернуться.

Через минуту:

— Держи-и-и!.. — раздался опять тоненький голосок, и из окна полетели пуховая перина, подушки, простыни и одеяла. Слушайте, в тот момент я действительно почувствовал себя соучастником преступления и самым настоящим сообщником самого настоящего преступника-вора!

На время всё стихло, а минут через пять (пока собирал в кучку разбросанные по кунсткамерному полу спальные принадлежности) в домике медленно открылась дверь, и на крылечко еще медленнее выползла огромная деревянная кровать. Рогатый благодетель, кряхтя и бормоча себе под пятак явную нецензурщину, подтащил кровать к краю позолоченной рамы, с истошным воплем: "Зашибу!" столкнул в зал и следом выпрыгнул сам. А из открытого домикова окошка еще с минуту доносились истошные вопли и проклятья — видимо, обобранных жильцов. Но, впрочем, вскоре они стихли.

Мы с чертёнком долго думали, куда поставить кровать: сон и ночной отдых же — дело глубоко личное, даже интимное, а эта Кунсткамера в определенном смысле — похоже, просто какой-то проходной двор. Наконец я присмотрел вроде бы самое укромное местечко: в дальнем углу, за уменьшенной копией индейского вигвама в комплекте с красивым столбом пыток, аккурат под развешенными на стене пышными головными уборами из орлиных, страусиных, гусиных перьев и разными там вампумами, ритуальными масками, трубками мира и специальными ножами для скальпирования (т.е. сдирания с головы кожи вместе с прической или же лысиной; последнее, естественно, труднее. — Прим. Публ.). Попытались, правда, засунуть сперва кровать в вигвам, однако не вышло: слишком уж уменьшенной оказалась копия.

А постель застелили прямо по-царски! Роскошная перина, хрустящие душистые простынки, мягчайшие подушки, теплое одеяльце... Да уж, не то что спартански суровая жесткая койка-полуторка с продавленной сеткой и старым матрацем в космоголической больнице!

— Ну? Кажись, всё? — забегали глазки у чертёнка.

Хвостатый явно собрался улизнуть.

— Как всё?! — возмутился я. — Прикажешь тут воздухом искусства питаться?! Есть хочу!

— Эх, чтоб тебя!.. Ладно, выбирай...

Он потащил меня в соседнюю галерею, стены которой покрывали разноцветные и разноформатные натюрморты. Дичь и мясные продукты любых видов, рыба и прочие дары рек, морей и океанов, овощи с фруктами обычными и экзотическими, ягоды, орехи, грибы... М-м-м, от такого гастрономического изобилия вмиг сладостно скрутило живот и истомно засосало под ложечкой, а рот наполнился тягучей слюной. Мартин же принялся бестолково порхать над полотнами и восторженно клекотать:

— Ух ты! Да ёлки ж-палки! Ну ни фига себе!

— Выбирай! — нервно повторил чертёнок.

И я выбрал. Указал пальцем на сладостно манящие пустое чрево полотна:

— Это... это... еще вот это... Да не это, вон то!..

В итоге рогатый кормилец стянул с одного натюрморта страшно аппетитный, с кровяными прожилочками свиной окорок, с другого — филе осетра, с третьего — сдобные, еще горячие, булочки, а с четвертого, особо не мудрствуя, умыкнул целую вазу яблок, апельсинов, винограда и груш. (Кстати, обратил внимание: ни на одной из картин этой галереи не присутствовало горячительных и тонизирующих напитков. Видимо, потому, что у здешних отдыхающих и так мозги набекрень. Хотя, забегая вперед, скажу, что имелись в недрах Пинакотеки, друзья, галереи и менее пуританские, правда-правда.)

С победой, как триумфаторы, мы вернулись в спальню-Кунсткамеру и вывалили трофеи на антикварный столик. Ужин получился, конечно, поздний, но, ей-ей, славный. Мы с Мартином умяли практичеќски всю добычу; чертёнку я тоже милостиво предлагал присоединиться, однако он с застенчивой улыбкой помотал головой:

— Благодарствуйте, барин, мы на особом пайке.

(А вот молодец же, правда? Не зря говорят: и в рубище почтенна добродетель! В данном случае — клочќковатой шерсти, с рогами, копытами и хвостом, но ведь не экстерьер же главное. Главное — отзывчивость, человечность, верно? Иной вон на вид вроде и человек, а копнешь поглубже — такой чертила!)

После трапезы рогатый благодетель тщательно собрал огрызки с объедками, отнес их в неизвестном направлении, а потом еще сбегал с ведерком за водой, насколько теперь уже было понятно, — к деревенскому колодцу на какой-нибудь пасторальной картине.

Дабы уж окончательно расставить все точки над "i", я, естественно, поинтересовался насчет туалета.

— Удобства в Пытошной, — сообщил чертёнок и показал, где находится эта самая Пытошная. Разумеется, не настоящая, не для реальных издевательств над отдыхающими, а реконструкция, весьма аутентично-наглядный элемент экспозиции.

Ну, и я отпустил кормильца. На данный момент нужды в этом чуде больше не было. Пожелав спокойной ночи, чертёнок нырнул обратно в свой камин, а я разделся, потушил свет, с наслаждением вытянулся на страшно удобной и мягкой трофейной кровати — и точно провалился в небытие. Отрубился без задних ног, как выражаемся иногда мы, Звёздные Волки, — совершенно без каких-либо ночных грёз и волнительных сновидений.

Куда пристроился спать Мартин — понятия не имею. Лишь бы на виду, где попадя не гадил, я очень его просил: храм искусств всё-таки.

А для этого дела можно же найти укромное местечко и не в храме, ведь верно, ведь правильно?

Глаголь седьмая

Пробуждение было по-детски светлым и удивительно идиотски-радостным. Наверное, потому, что само утро было радостным и светлым. Вот если б оно выдалось хмурым, как вчерашний вечер, то и пробуждение стало бы пасмурным. Хмурое утро — такая пакость, потому что предвещает и такой же поганый день! Похоже, сегодня мне явно везло.

Слушайте — и дополнительный маленький поводок для маленького счастьица: на краснодеревно-перламутровом антикварном столике уже заботливо возвышалась аккуратно прикрытая розовой салфеточкой горка бутербродов на блюдечке, а в кофейнике призывно томился духмяный кампучино... Милый чертёнок — наверняка его забота, чья кроме? Уж точно не этих звезданутых Гансов!

Короче, я очень недурственно позавтракал (Мартин отсутствовал и потому — пролетел), но, увы, еще не умылся, да и прочих главных утренних таинств не произвел.

Ох, не стал я, друзья, расшифровывать вчера отдельные скользковатые бытовые моменты гостевания в Пинакотеке в частности, да и Мусейоне в целом, однако ж куда от этой расшифровки денешься — жизнь есть жизнь.

"Удобства в Пытошной!.." Ну, не знаю, что новый рогатый приятель подразумевал под "удобствами". По-моему, в так называемой Пытошной никакими удобствами и не пахло. Во-первых, — эмоционально-эстетическая компонента облика и самого помещения, и размещенных в нем экспонатов... Бр-р-р, ни малейшего желания конкретизировать, но представьте всё ж хотя бы на миг комнату, заваленную и заставленную либо орудиями и приспособлениями для сотворения акта мгновенной смерти, либо инструментарием, способствующим смерти медленной, постепенной, мучительной. Плюс пол, стены и сам инвентарь для еще большей полноты впечатлений отдыхающих-экскурсантов были щедро забрызганы сочно-алой, очень реалистично имитирующей кровь краской. А главное — разбросанные повсюду, разумеется, столь же густо "окровавленные" "тела" и фрагменты "тел" манекенов, изображающих клиентов этого заведения. Признаться, лично я узрел в таком доскональном натурализме еще и некий скрытый намек посетителям экспозиции: вы, мол, возможно, недовольны каким-нибудь там качеством обслуживания, питания, сервиса и т.п. в санатории — а вот поглядите-ка, уважаемые, какая всё это ерунда и мелочь по сравнению с тем, что случалось с подобными протестантами в седые, давно былинные времена и эпохи.

Ну, а если ближе к вопросу об удобствах, то в Пытошной не было ничего, абсолютно ничего, что обычно необходимо всякому порядочному человеку в определенной специфической и не больно-то красящей его ситуации. Из сантехнического набора имелось лишь помойное пожарное ведро и тощий рулончик лощеной туалетной бумаги. Самое же неприятное — там были крысы! Огромные, серые, толстые, просто лоснящиеся от жира крысы, очень наглые и очень противные. Крысы появлялись внезапно, точно молнии, и деловито шныряли между ног, пользуясь полной моей в данное время беспомощностью. Ну и, возвращаясь к предыдущему абзацу, уж конечно, никоим образом не способствовало нормальному течению всяких процессов невольное созерцание виселиц, гильќотин, дыбы, плах, топоров, кусачек для носа, испанских сапог и прочих костоломок и зубодробилен.

И вот какая еще мысль посетила. Поначалу-то здорово удивился странному сочетанию: Пытошная и туалет; два в одном. Начал было даже выстраивать в мозгу заумные конспирологические теории, искать разные там подтексты и контексты. Но, слава богу, быстро понял смысл этого креатива: экскурсанты знакомятся с экспозицией, кому-то (и наверняка не одному) становится чересчур жутко — а вот вам, пожалуйте, ведро (или вёдра). Элементарно и мудро, господа.

Но довольно! Довольно о низменно-пошлых материях, хотя надо обязательно решить данный вопрос с... кем? Ну, наверное, первым Гансом, с кем же еще. (Везет Мартину! И правда — хорошо быть птичкой...)

Ладно, а вот что насчет умывания, чистки зубов и, дерзану уж мечтануть, — душа? Да небось тоже к завхозу.

Наконец заявился Мартин. Свалился прямо как метеорит на голову. Страшно довольный и сытый. Пояснил, что слетал уже на природу, где славно поохотился на здешних насекомых и слизней. Вот это, мол, жратва, не то что твой (т.е. его дорожный) сухой паек. Еще добавил, что успел познакомиться и потолковать с парой десятков аборигенов: воробьями, сойками, колибри, туканом, поползнем, попугаем и двумя странными, мутноватыми личностями — зубастым археоптериксом и чудаком, который важно представился гоацином, хотя остальная кодла дразнила его "фазаном-вонючкой". А вот ни одного мартина Мартин не встретил, да и тутошняя летучая братия подтвердила: такого кренделя, как мой кент, видит впервые. Самый болтливый из местных, сообщил Марќтин, — длинноухий попугай. Да это и лысому марсианскому тупорылу понятно. За такой "новостью" не стоило и в "Блэквуд" переться.

А кстати, о попугаях. Опять отвлекусь от главной канвы, но поведаю коротенько историю, случившуюся с моим приятелем, тоже известным в те года Звёздным Волком.

Ну, мы, Звёздные Волки, ясное дело, почти постоянно летаем — такая уж у нас востребованная, благородная и опасная профессия.

А жены нас (у кого они есть; у меня, слава Абсолюту, более или менее официальных долго не было), так вот, жены нас, Звёздных Волков, ясное дело, постоянно ждут — такая уже у них, жен Звёздных Волков, тоже востребованная (потому что у нас, помимо востребованности, очень хорошая зарплата плюс премиальные) и в чем-то не менее опасная профессия.

И представьте себе, друзья, следующую душетрепещуще-живощипательную картинку: возвращается как-то мой приятель домой из долгого дальнего звездќного плавания, жена, естественно, рада-радехонька, начинаются само-собой полагающиеся по такому редќкому семейному поводу всякие-разные амуроподобные процедуры, жарко пышущие лобзания, безумственные ахи-охи, как вдруг...