Но Алексей Михайлович зятя не бросил.
Писал Ордин-Нащокин, писал и о том, что направит к ней еще мастеров, кое-каких учителей и вообще интересных людей. Благодарил за зелье, интересовался, нельзя ли еще получить... надо было опять озадачить сэра Исаака, чтобы к весне еще пара десятков килограмм зелья была. Но ведь дело-то хорошее! Крым брать надобно! Такая корова нужна самому!
А еще Софья переживала за брата. Ну и за сестру тоже. Окажись Марфа в турецком плену — ничего особо страшного ей не грозит. И статус, и характер, и навыки — все есть. Но сколько ж труда даром пропадет?
А Алексей?
Там такое войско, а ведь он не станет отсиживаться за чужими спинами — и ничего-то она сделать не может.
Или может?
Здесь — приглядеть за школой. Ну и по мере сил повлиять на политику. А в остальном — делай, что должна и будь что будет. Самое главное она сделала для брата. Она дала ему шанс. Но не мало ли?
Это она может узнать только по результатам военных действий.
* * *
Пятнадцатое августа 1672 года...
Ян Собесский смотрел со стен на турецкое войско. Сначала появились всадники. Конные татары Селим Гирея. Потом горизонт покрылся черными точками. А потом они приблизились — и стало видно, что все это люди.
Хоть и не стоило, но Ян втихорца перекрестился под плащом. Страшновато...
Вот сейчас вся эта волна нахлынет, будет биться о стены — и рано или поздно...
Но Каменец защищать было удобно. Сам старый город, который расположен на возвышении, был сейчас как следует укреплен и хорошо оснащен пушками. Новый же город планировалось сдать и садиться в осаду, коли так получится. Были уже подготовлены все возможные ловушки. Была укреплена напольная часть нового города, но не так, чтобы уж сильно. Новые пушки сосредоточили в старом городе. В новом же было то, что не жалко будет и врагу сдать — мучайся, гад, с такими трофеями! На и подавись!
Ян и не рассчитывал удержать Новый замок. Но и сдавать его без боя не собирался. А потому укрепляли его именно так, как надо было Собесскому. Этим занималась примерно половина его войска. Вторая же половина, под командованием Лянцкоронского, устраивала туркам сюрпризы, используя, где только можно, рельеф местности.
А в остальном...
Полубастион святого Михаила отдать Мыслищевскому, святого Юрия — Гумецкому. И дать каждому по пятьсот человек под командование. Эти справятся.
А вот старый замок...
Длинную южную сторону держал Лянцкоронский. Укрепили Папскую и Ласкую башню. Западную же часть поделили между Владиславом Вонсовичем, который закрывал Новую Западную и Денную башни и майором Квашиборским, которому доверили башню Рожанка.
Зазвенели колокола.
Это Краковский епископ Анджей Тшебинский служил молебен о даровании победы над язычниками. Придя с добровольцами, в количестве пятисот человек, он так и остался в Каменце, сказав, что в Кракове и без него найдется, кому помолиться. Защитники это оценили...
Пока татары перемещались под стенами, создавали массу, то подступали почти вплотную, так и вынуждая сделать хоть один выстрел, то наоборот, горячили коней, отходя от стен. Кричали что-то оскорбительное, пугали...
Ян не шевелился. Это все было нормально. Напугать, ошеломить, предложить сдачу... только вот ему отступать некуда.
Хорошо его подловил молодой король.
Коли отказался бы он сюда идти — тут и голова с плеч, как изменника. Даже если и нет — никто б его более не поддержал и не уважал вовек. Ну да ладно. Будет и на его улице праздник тут главное — победить. И Ян готов был даже положить здесь все свое войско, лишь бы ушли басурмане...
Он прождал так до вечера. Но в этот день ничего более не произошло. Турки подходили всю ночь, устраивались, ставили палатки, жгли костры, время от времени из лагеря долетали шум и крики...
К полуночи Ян плюнул, оставил наблюдателей и ушел спать.
Чтобы проснуться с утра, глядя в испуганные глаза оруженосца.
— Посыпайтесь, ясновельможный пан! Там эти... басурмане! Ихний главный подъехал, белым флагом машет, требует старшего...
Ян чертыхнулся, плеснул в лицо выстывшей за ночь воды из стоящего рядом кувшина, побыстрее оделся, накинул плащ, натянул сапоги и направился на стену.
Хоть и враги да вежество соблюдать надобно. Не могли они еще подождать...
Султан, конечно, на переговорах не явился — невместно это королю, хоть и нехристю. Зато были под стенами Селим Гирей и был там подлец Дорошенко, при виде которого скрипнул Ян зубами, мысленно обещая, что коли попадется мерзавец ему в руки — получит смерть на колу. А нечего предателей разводить! Не-ет. Коли предал ты своих и к нехристям на службу пошел — смерть твоя такой должна быть, чтобы все остальные сорок раз задумались — и отказались от своих планов.
— Я — комендант крепости. Коронный гетман пан Собесский.
— Прошу ясновельможного пана спуститься для переговоров! — подал голос Дорошенко. Ну да, крымчаку говорить не с руки, а кому помельче — тоже невместно. Ранг уже не тот, это не Жванец... — Обещаем неприкосновенность...
Ян сплюнул вниз со стены.
— Чтобы тебе, предателю, поверить — безумцем быть надобно!
Дорошенко от оскорбления побагровел, так бы и вцепился в глотку, да вот беда — он здесь был не лучше слуги.
— Мое слово!
Селим Гирей явно забавлялся. Ян Собесский махнул рукой, чтобы ему поднесли люльку — пара сбитых досок на веревках, на которых можно и со стены спуститься, не открывая ворот. Ну и спустился. Сошлись неподалеку...
— Государь...
А на Дорошенко ни взгляда. Много вас таких... подлипал турецких, мразей продажных... Кто больше заплатит, тому и продадитесь, подстилки. Обозные девки — те честнее будут, те чужие жизни за свои услуги не берут.
— Ясновельможный пан, — по-польски Селим Гирей говорил хорошо. А то ж, почитай, соседи... — В нашем войске более ста тысяч человек. В вашем же и двух тысяч не наберется. Наше войско неисчислим, как листья на деревьях, как песок в пучинах морских, и ежели вы сопротивляться будете, то погибнете без славы и чести.
Ян слушал молча, только в глубине темных глаз разгоралось пламя то ли гнева, то ли удовольствия. Не знал Селим Гирей, что почитай, десять тысяч человек здесь. Что идут на помощь войска русские... не знал! И выдавать этого поляк не хотел, а потому слушал, чуть усмехаясь — и только когда татарин предложил сдаться и уйти из крепости, чуть покачал головой.
— Пусть не обижается султан — мы не ему присягали. Мы королю верны, и стоять в Каменце будем до смерти...
— Тех, кто сопротивляться будет, мы не помилуем. Вы будете мертвы — все. Ваши женщины, дети...
— Пусть так. Все ж это лучше, чем в турецком плену, — Собесский пожал плечами, развернулся и пошел обратно.
Говорить было не о чем.
Драться?
Да, именно это им и оставалось.
* * *
Таня на небо смотрела — и куда как ласковее ей казались сейчас степные звезды.
Домой она ехала, домой...
Да как!
В телеге, со всем удобством — только и беды было кашеварить, да за детьми малыми приглядывать. Но то не в тягость было. Зато за время пути порасспрашивала Таня обозников о том, что с ней будет и куда везут — и выходило так, что лучше и не надобно.
Поедут они спервоначалу до Азова, потом вверх по Дону на казачьих судах поднимутся, а там и до Царицына рукой подать. А в Белопесоцком монастыре уж и место приготовлено. Да не для монашек вовсе. Коли не захотят женщины — никто их приневоливать не будет. Передохнут, найдут себе либо мужа по сердцу, либо еще какое дело — и уйдут оттуда. И никто их неволить не будет.
Царевна Ирина Михайловна, говорят, все это организует. Дай ей Бог здоровья!
Таня спервоначалу побаивалась, что ей копейку дадут, а рубль спросят, но потом поняла кое-что из объяснений мужчин.
Отработать она все отработает. Уже начала — о детях заботится, кашеварит, стирать, если что надобно — стирает, одним словом — женская работа. И там, рядом с монастырем приют будет, в нем детей несчитанное множество — и всем им забота требуется. Так что пока не найдет она куда уйти — там работать будет. За крышу над головой, за еду и одежду. Ну и какую-то мелочь деньгами, конечно, дадут.
Вот это было уже честнее.
Таня, хоть и чувствовала у груди узелок заветный с монетками, но все ж сразу уйти не решилась бы. Оглядеться надобно, себя найти...
А то и мужа?
Детей она хотела. Семью, дом свой... чем она не пара? Коли на то пошло — ее по рукам не пускали, все, кто хотел — не лапали. Был у нее один хозяин — и все тут. Почти как замужество, кстати говоря. И можно сказать, что она честно овдовела.
А почему бы нет?
Обоз тащился не слишком быстро, и Таня всласть глядела по сторонам.
Степь...
Какая она в августе?
Золотистая. Пожухлая, пыльная... всегда — ненавистная. Вот это — да. Хотя сейчас уже не настолько. Ненависть стихает быстро, если впереди надежда на лучшее, а позади осознание свершившейся мести. А месть свершилась.
За телегами тащились и пленные — их башкиры заставляли идти своими ногами, а если кто-то падал без сил — просто перерезали глотку. И среди них шли младшая жена Таниного хозяина — опозоренная и измученная, и шел среди них его же старший сын. Раненый, сломленный, избитый, но живой. Таня ходила, смотрела — ей не препятствовали. Вот начни она умолять убить мучителей, бросься на них сама — воспротивились бы, нечего чужую собственность портить. А пока просто ходила и смотрела — да ничего страшного.
И младшие дети нашлись тоже — в одной из телег. И Таня думала, что все справедливо. Еще десять дней назад мучили ее — теперь издевались над ее мучителями. И поделом им.
Самой мстить как-то и не хотелось.
Хотелось смотреть вперед и предвкушать, как из туманной дымки возникнут высокие башни Азова.
Русь, милая Русь манила берегами речек, золотыми куполами церквей, малиновым колокольным звоном, песнями соловья...
Дом...
* * *
Турки обустраивали лагерь вокруг крепости. Их становилось все больше и больше. Собесский посмотрел на одного из артиллеристов, которые, припав к своим грозным пушкам, изнывали от желания выстрелить!
— Не стрелять без приказания. Пусть думают, что нет у нас дальнобойных пушек...
Никто и не стрелял, пока турки разбивали лагерь, пока расставляли палатки... Пушки заговорили, когда войско турецкое отдыхало в шатрах — вот тут и настал для них ад.
Ядра срывали палатки, калечили людей, турки с криками носились по лагерю — пока не начинали вновь свистеть ядра.
Повезло осажденным не только в этом случае, нет. Разъяренный двумя неудачами — на переправе и со Жванецким замком, султан приказал штурмовать сразу — и растереть неверных! В порошок, в пыль, в ничто...
И турки ринулись на приступ Нового города под пушечным огнем. Они приставляли к стене лестницы, забрасывали крюки с кошками, они непрерывно стреляли...
Ян Собесский был везде. Он был на бастионах, вдохновляя своих людей, он был на стенах, он был на валах, он сражался на куртине — и вот уже голос его разносился по бастиону святого Юрия.
— Картечью бей! Картечью!!!
И полякам-таки удалось отбить первый приступ, хотя и ценой больших потерь.
Турок они не считали, а защитников крепости полегло не менее тысячи. И все же первый штурм они отразили.
* * *
Поздно ночью Ежи Володыевский смотрел в огонь. Языки пламени танцевали, переплетались... его отряд в крепость не пустили.
— Ежи, ты храбрец, но кой толк от кавалерии в крепости? Гибнуть под пушечными ядрами? Нет уж, для тебя будет иное задание. Турок более ста тысяч — и ты должен сделать так, чтобы в округе они себя владыками не чувствовали. Тревожь их, уничтожай, где только можно, нападай на обозы... ты меня понял? Здесь надобно действовать по обстоятельствам, а ты это сможешь.
И Собесский был прав. И все же сердце мужчины было не на месте.
В крепости оно осталось, в руках у Барбары, которую про себя он называл только Басенькой. Любимая, светлая моя, что ты нашла в неудачливом рыцаре, который прошел столько войн, но не нажил себе ни состояния, ни замка?
Но если уж так выпало, что ты тоже меня любишь, я все брошу. Пусть с Кристиной я связан по законам человеческим, но с тобой, с тобой — любимая, я не связан. Я — часть тебя, а ты мое сердце жизнь, душа сама....
Пусть у меня лучше сердце из груди вырвут, чем с тобой расставаться. Ни Каменец не надобен, ни отряд, ни сама жизнь моя...
Из задумчивости Ежи вывел его оруженосец Анджей, который сообщил, что тут неподалеку тащится несколько сотен турок, собираясь присоединиться к остальным...
Что ж...
Не топтать вам, мрази, польскую землю.
Вскочили в седла отчаянные воины, засверкали в ночи сабли...
К утру парой сотен нехристей меньше стало. А Володыевский распорядился отогнать их телеги в ближайшую деревню да там и раздать. Им с собой обоз не надобен, а вот доброе отношение людское — очень даже. Крестьяне теперь за них и солгут, и помогут, коли что случится, и раненого укроют...
Та война уже выиграна, когда весь народ встает. А коли все равно холопам — под кем землю пахать, так можно и не драться уже. Проиграна она.
И все же, когда прошла буря схватки, когда пришло время командовать и распоряжаться — опять перед Ежи встали голубые глаза...
Он метался со своим отрядом по окрестностям, резал турецких фуражиров, уничтожал мелкие отряды, убивал разведчиков, но что бы он ни делал, чем бы ни занимался — словно небо над головой, сияли в его душе ясные глаза его любви, его Басеньки. Мы ведь сражаемся не за абстрактную идею, нет. За своих родных и близких.
За тебя, любимая.
* * *
Примерно то же думал и Ян Собесский.
Первый штурм туркам не удался, более того, их откинули даже от Нового замка, хоть куртина и походила теперь более всего на кучу камней, а несколько пушек взорвались...
Теперь они будут осаждать Каменец. Рыть подкопы, подводить мины... продержаться бы. Ров заполнен водой. Конечно, турки могут построить плотину выше по течению и отвести воду... а могут и не отвести.
Володыевский за стенами крепости, он справится там. Ян же обязан справиться здесь.
И встают перед глазами черные очи Марии, Марысеньки, любимой...
Она верит в него, она его любит, так что не сможет он сложить здесь свою голову. Победить надобно...
Бог весть, подойдут ли русские и когда это будет. А до тех пор — держаться и драться...
Он не был бы так спокоен, коли знал бы, что сейчас среди шляхты стремительно распространяется страшный слух. Марфа предложила, а Софьины девушки творчески переработали и запустили слух, что его Марыся сейчас зарабатывает для мужа деньги и отряды во Франции... да-да, кто бы мог подумать!
Тем самым способом!
Но она ведь не невинная девушка, так что...
Да и французский король мужчина в самом соку, и куда моложе ее супруга... а говорят, у короля еще и брат есть и она и это тоже, а то и все втроем, вместе... но тссссс!
Разумеется, все это наглое вранье! Никто никогда не поверит! Такая достойная дама...
