Ксенос и фобос

«Взбледнул чего-то подполковник», — медленно подумал Виктор. Даже и мысли у него были больные, тяжелые, медленные и самые простые, короткие.

— Вот что, Сидорчук. Врачи сказали, что выкарабкиваешься ты. Что, скоро — не скоро, но будешь на ногах. А я тебе так скажу: очень ты мне здесь нужен. Здесь и сейчас, понимаешь. Поэтому лечись, дорогой ты мой майор, выздоравливай, ни о чем лишнем не задумывайся. И… Вот еще что.

Уже вставая, Клюев нырнул рукой во внутренний карман и, оглянувшись на дверь, подсунул под подушку, прижав рукоятку вялой рукой Виктора, тот самый ПСМ, заслуженный, наградной.

— Но я же…, — прошипел Виктор, смаргивая выжатую слабостью слезу, сквозь не вовремя навалившийся и выбивший дух кашель. — …И еще безопасность…

— Забудь, — уже распрямляясь, похлопал подполковник по руке, охватившей привычно рукоятку пистолета. — Нет больше твоего дела, и нет того отдела. Совсем нет. А ты — береги себя. Ну, выздоравливай.

Он повернулся, как на плацу, и пошел, прямой, пружинистый, вколачивая каблуки в пол, к двери, из которой уже появились на натужный кашель какие-то фигуры в синем.

— Вы мне его как следует, как следует тут лечите! — раздался в последний раз голос Клюева из коридора.

Уколы, питье, давление, температура. Уже привычные действия. Но под подушкой — он, родной. А это значит совсем не тот статус, о котором думал Виктор поначалу, после той ночи, когда его сюда привезли и резали ножами и ножницами шнурки на берцах и комбез.

Но, видимо, он и правда начал выкарабкиваться, потому что получился сегодня настоящий день посещений.

— К вам тут еще девушка. Вы сможете разговаривать? Недолго?

— Да не знаю же я тут у вас никого…

Но опять стукнула белая с квадратиками стекол больничная дверь, а в комнату вошла, сутулясь и неуверенно улыбаясь, незнакомая девчонка в белом халате. Похоже, в том самом, в котором только что был Клюев. Местные-то все больше в синем ходили.

— Здравствуйте, вы меня не узнаете?

Виктор с трудом повел глазами. Узнавать? У него профессиональная память, но…

— А мы разве знакомы? — прошептал почти.

— Я Даша, вспомните же... Ну, Даша Аникина, помните, возле набережной…

Он вспомнил. Это было больно — вспоминать. Видимо, она увидела невольную гримасу, заметила что-то, потому что заторопилась, зачастила:

— Я тогда сразу военных нашла. Они меня сюда потом и привезли. Я рассказала все командиру, он сказал, что найдет вас. И вот, нашел. Вы же меня спасли тогда… Ну, помните?

— Даша… А где же…— он повел слегка левой рукой, как бы обводя ее фигуру. Да, вспомнил. Она такая черная была. Готы — так это называется у них, что ли?

— Да фигня все это, — она даже покраснела немного. — Детство это было и полная фигня.

Посидела, постеснялась немного, водя пальцем по краю табуретки.

— Я теперь у них на связи тут.

После почти незаметной паузы:

— А вас как зовут?

— Виктор. И можно на «ты», я не такой уж и старый, как выгляжу. Просто больной и усталый.

— Виктор…, — разулыбалась сразу Дашка. — А можно я к вам… к тебе, то есть, тогда еще приду?

— Не знаю, — уже почти шепотом — так устал — ответил он, в прищур, опустив веки, смотря, как она бесшумно проскальзывает за дверь, оставляя за собой только какой-то едва уловимый свежий, не больничный запах.

Сегодня Виктор впервые за последний месяц уснул спокойно, правой рукой накрыв под подушкой пистолет, от которого привычно пахло даже сквозь толстую подушку машинным маслом и металлом.

Он родился уже после всех тех событий, которые произошли в середине пятидесятых. Детство прошло под двумя основными лозунгами: за советский космос и за советскую демократию. Причем, что было главнее — кто его знает. Для мальчишек главнее и понятнее был космос и герои, возвращающиеся из страшной черной пустоты.

А демократия, да еще советская… Виктор помнил еще, как буквально недавно целыми классами принимали в октябрята и пионеры, целыми классами потом вели школьников в райкомы для вступления в комсомол. И говорят, что без комсомольского билета зачастую было трудно поступить в престижные институты. Но как раз когда он перешел в восьмой класс, что-то изменилось. Без особого шума или, вернее, без показной шумихи, потому что шум-то как раз был все равно, плавно и медленно, как огромный корабль, партия со своим мощным, спаянным крепкой партийной дисциплиной аппаратом отошла чуть-чуть в сторону, отпустила, казалось, вожжи.

Потом, уже в институте, им вели курс современной политологии, где подробно рассказывали, что на самом деле все это делалось еще медленнее, а начиналось раньше, даже до его рождения, и каждый шаг проверялся и обсуждался. Какие были схватки, как догматики остервенело боролись с теми, кто ратовал за дальнейшее развитие теории социализма и коммунизма. Предмет был интересным, дискуссионным и дискутабельным. Пожалуй, только здесь, на политологии, можно было спорить с преподавателем, пытаясь доказать свою точку зрения.

Ну, а потом…

Потом Виктор все-таки вступил в комсомол. Сам, без толчков, без давления со стороны на третьем курсе вступил в организацию, которая теперь не гарантировала никаких льгот, но зато требовала строгого исполнения устава. Писали, что чистка комсомола и чистка партии в 1961-м, после съезда, сократили их численность более чем на треть. Это очень много. Это миллионы и миллионы.

После института, как и все, он был на сборах. У них была военная кафедра, давали после окончания воинское звание, но надо было кроме лекций и конспектов еще и отпахать лето в степи, в палатках. Там учили подчиняться. Хмурые сержанты и прапорщики в выцветших на спинах гимнастерках гоняли будущих лейтенантов, как первогодков.

Виктору дисциплина была привычна. Дома отец обычно не уговаривал, а «ставил задачу». Мать не просила, а «поручала». Такие уж у них были привычки, у подполковника запаса и военврача в отставке. Ему еще повезло, что детство пришлось на те годы, когда родители уже перестали разъезжать по всей стране. А некоторые друзья хвалились гарнизонными городками и десятком пройденных школ.

И жара ему была не страшна, сухому и не очень высокому. Кроссы бегал легко. Уже на второй день сборов назначили командиром отделения и спрашивали за каждого — лично с него. А по окончании сборов, когда всем официально вручили дипломы и пару погон, к Виктору подошли, отвели в сторону и долго расспрашивали о всем подряд. О семье, о планах, о дальнейшей работе — куда, мол, предполагаете, Виктор Сергеевич? В коммерческие структуры или в государственные предприятия? Есть ли предпочтения по месту работы?

Он был тогда слегка пьян. И от водки, которую пили все, традиционно доставая звездочки из стакана губами, и от ощущения свободы, внезапно нахлынувшее на него, и просто от хорошего настроения, когда вокруг все свои. Поэтому разговаривал откровенно и открыто. Улыбался широко. Жестикулировал, что-то доказывал упорно.

А на другой день ему сделали предложение, от которого он не смог отказаться.

Была комиссия по распределению тех, кто учился на бюджетной основе. Каждый заходил по одному, каждому предлагали на выбор несколько предприятий по всему огромному Союзу, а потом он выходил, немножко глупо улыбаясь, держа в руке бумажку-направление. Впереди ждала поездка, общежитие, подъемные, новый коллектив, карьера, жизнь…

А Виктору сказали, полистав его бумаги, пока он переминался перед длинным столом комиссии, что на него уже есть запрос, и ему нужно зайти в сто первую комнату. Не предлагали ничего, а сказали, смотря на него с интересом: вам — в сто первую.

В сто первой комнате было тесно. И в той тесноте сидел знакомый секретарь комсомольской организации, дружелюбно улыбающийся Виктору, и незнакомый сухощавый военный с майорскими звездами на погонах.

— Мы обсудили с товарищами, и рекомендуем тебя в спецназ, — сказал комсомолец.

— Да я же не спортсмен и не самбист какой-нибудь, — только и вырвалось у Виктора.

— Это ничего, — прогудел негромко майор. — Это не страшно. Спортсменов ты сам себе отберешь. Нам командиры нужны. Умные. Выносливые. Политически подкованные. Он же подкованный? — повернулся он всем телом к секретарю.

— Виктор Сергеевич Сидорчук, из семьи военных, вступил в комсомол на третьем курсе, был активен на собраниях, показывал личный пример в учебе и в личной жизни, — привычно отбарабанил тот.

— И в личной жизни? — деланно удивился майор. — Ну, вот… А ты еще сомневаешься. Нам нужны такие люди. Армия защищает завоевания социализма. А спецназ — костяк нашей армии. Ну?

— Раз комсомол говорит — надо…

— Да, он так именно и говорит.

И уже на следующий день Виктор заполнял анкеты и проходил психологические тесты в центральной поликлинике министерства обороны.

Родители гордились им. Отец даже прослезился, когда Виктор рассказал все на вечерней кухне. Мать смотрела с тревогой, но потом, как всегда, сказала, что ей главное — чтобы Виктору было хорошо, чтобы он не раскаивался потом в выбранном пути.

Вот уже двадцать лет.

И уже майор. Вернее — все еще майор. Просто, когда надо было двигаться вверх, согласно выслуге и карьерной лестнице, Виктор оказывался в командировке, или просто не мог бросить «своих», или как раз был в таком настроении именно бросить все и всех, что срывался на начальство… Так он и остановился.

Говорили еще некоторые, что именно о нем, о майоре Сидорчуеке в историю спецназа вошел анекдот. Ну, та самая история, когда вел он своих бойцов в колонне по двое со стадиона в казармы. Как положено вел, по тротуару. И на перекрестках — как положено. То есть, зеленый свет светофора — можно идти. Да еще и регулировщики впереди и позади колонны. А на «зебре» на переходе через магистраль кто-то из нынешних «крутых» свой членомобиль сунул чуть не за перекресток, чтобы пораньше рвануть. А Виктор, говорят, спокойно отдал приказ — «прямо», и весь взвод, все тридцать человек в тяжелых подкованных ботинках прошел прямо. По капоту, в ногу, вбивая металл все ниже и ниже. Пока сам командир в это время стоял на крыше автомобиля и следил, чтобы никто не тронулся и бойцов не задавил. На тротуарах, слух был, аплодировали…

Так вот, это не о нем. Он сразу говорил: не было этого. Хотя, с чего бы иначе его погнали в майорском звании по всей стране? Или, может, действительно послал кого из начальников подальше? Вроде, спокойный такой всегда… Некоторые даже говорили — «серый».

Он был на Кавказе. Он был в Прибалтике. Он был в Средней Азии. Вот как раз после Средней Азии, после Узбекистана, его и «убрали» из войск. Но тут же нашли место в параллельных структурах, в спецназе внутренних войск.

Это, кстати, было одной из причин развода. Жена не выдержала разъездов и того, что другие, вон, уже полковники давно, при папахах и личных водителях, а то и полные генералы.

А он вот — вечный командир спецназа. Майор Сидорчук. Знаменитый «везунчик» — до этой дурацкой совершенно неподготовленной операции на Кислотном. Раньше у него не было таких «безвозвратных потерь». Нигде, ни разу.

Виктор проснулся среди ночи. Полежал, обдумывая ситуацию. В голове было пусто и звонко. Мысли летали по прямым, не пересекаясь и не сталкиваясь друг с другом. Под подушкой лежал теплый надежный пистолет.

Он понял, что выздоравливает.

И снова уснул.

Весна. Глава 8

Статистика свидетельствует, что по числу совершаемых преступлений Прикамье чуть ли не впереди России всей.

«Звезда-Онлайн»

С.Говорухин: «Я немножко знаю этот край, и даже там родился. Там столько придурков, которые могли проголосовать за СПС… Надо уже совсем ничего не понимать и не помнить недавнюю историю, чтобы голосовать за СПС! Говорю же, там очень много идиотов! Я абсолютно уверен, что там существует какая-то аномалия»

Интервью с артистом и режиссером

В инопланетян почему-то не поверили сразу.

Вернее, не так. Не сразу, а сначала пошумели немного, чуток совсем, посмеялись некоторые, покричали на кухнях, размахивая руками и с огнем в глазах. Потыкали в газетные буквы, разыскивая нестыковки. Но нестыковок вроде как не было. Правда, не было и тех, кто этих самых инопланетян вживую видел.

Ну, да, есть в области места странные, куда, то корреспонденты, то ученые всякие в командировки из Москвы приезжают регулярно. Ну, видели, говорят, разные там тарелки и прочие НЛО. И заводов таких, которые, опять же по слухам, притягивают и интересуют инопланетян — полным полно в городе. Но кто лично видел этих зелененьких человечков? Кто сам видел? Опять же, сколько случаев, что человек просто пропадал из закрытого помещения. Просто из собственной спальной. Из, извините, туалета… Это как, тоже инопланетяне постарались? Специально подкараулили и через канализацию утащили? Не смешно даже!

Вскоре про инопланетное нашествие и про тарелки летающие все как-то само собой потихоньку затихло. Это если не считать рвущихся в город уфологов, которые только в пришествие инопланетного разума и верили.

Зато многие сразу заговорили, что все дело не в инопланетянах, а в тех закрытых и опутанных колючкой заводах и лабораториях, которых полно в самом городе и вокруг него. Мол, снова ученые какую-то хрень выпустили на волю. Снова власти проморгали. Снова, как не раз бывало раньше, что-то напутали в этой своей науке. А потом, мол, прикрыли свои грешки инопланетянами… Народ-то у нас опытный, знает, если что, откуда ветер дует.

Поэтому в городе сразу смели с полок магазинов водку. С очередями, с битьем витрин и морд, с милицией…

Когда в стране что-то случалось страшное, и непонятно было, как от него спастись, то в первую очередь всегда скупали водку. Так было сразу после взрыва на Чернобыльской АЭС, так регулярно случалось в Питере, когда всех пугали Сосновым бором, так было не раз в Туле, в Саратове…

Теперь так же было здесь.

На вечерних кухнях мужики в майках с пьяным смехом разъясняли друг другу, что инопланетяне — они же, небось, только чистеньких берут. Трезвых, небось. Им же для опытов, наверное, для экспериментов подопытные разные нужны. А пьяных они брать не будут. Пьяных да грязных даже милиция не всегда берет. Милиция! Что там — инопланетяне? Поэтому — пить надо!

Что интересно, те, кто считал во всем виноватых «умников», которые что-то натворили в своих лабораториях, тоже покупали водку. Водка, говорили они, спасает от всего — и приводили примеры, когда и от облучения, и от заражения крови спасала водка, а то и чистый спирт, который еще полезнее в таких ситуациях. А, в крайнем случае, говорили они, если уж не спастись нам никак, так хоть удовольствие получить. Опять же — с водкой не так страшно.

А где водка — там сразу и драка. Водка с дракой всегда ходят рука об руку. Ах, не так смотришь? Не одобряешь? И — в глаз с разворота. Или уже двор на двор, потому что в том дворе смотрели косо на их праздник души с протяжными песнями и с пьяными разговорами «за жизнь» чуть не до утра. Двор на двор, улица на улицу… Точно так, как это было в давние времена, когда поселки, разросшиеся и ставшие постепенно районами большого промышленного города, были еще деревнями, гордящимися своей историей и своими «богатырями».