А пока же я подводила Костю то к одной картине, то к другой, и мы обсуждали их. Но вот в конце галереи открылась дверь — и минут через десять уже Костя повёл меня к столику, за которым сидела сухопарая, но очень ухоженная женщина. Я не сразу поняла, что она гораздо старше Аркадия, зато чуть позже сообразила, что эта женщина — его мать: так они похожи! Церемонию моего знакомства с Еленой взял на себя Костя, но я сама почему-то очень быстро разговорилась с нею обо всём. Женщина оказалась очень... мила. Она так мягко высмеивала Костю, который в этом клубе, как оказалось, был редким гостем, что я даже пыталась его защищать, оправдывая занятостью на работе.

Полчаса за кофе, который был подан в тончайших кофейных чашечках, банально пролетели незаметно.

Потом мы все вместе поднялись и вышли в главный зал, в котором Елена повела меня к небольшому кружку молодых женщин, о чём-то негромко разговаривающих. А Костя подошёл к ближайшей группе людей в креслах, и я за спиной успела услышать незнакомый мужской голос, словно насмешливо намекнувший:

— Веру ты сюда не приводил.

— Ты можешь себе её здесь представить? — в тон ему насмешливо сказал Костя.

Что ответил его собеседник, я уже не услышала. Меня знакомили с "дамами", при виде которых, скромно, но "ой как шикарно!" одетых, мне стало как-то не по себе — будучи сама в одежде, которую я даже при Елене считала довольно элегантной. Но доброжелательность молодых женщин, которую я, обострённо всё в этом клубе воспринимающая, ощутила как искреннюю, дала возможность успокоиться...

На улице, вместо пропадающего в чёрной пропасти звёздного неба, — низкие облака, вяло освещённые городскими огнями. И предчувствие дождя.

Уже в машине Костя спросил:

— Тебе понравилось?

— Да-а... Только... Не обижайся. Не хотелось бы часто сюда ездить.

— Вот как? — засмеялся он. — Не бойся. Я тут, в клубе, и впрямь бываю редко. Просто захотелось показать его тебе. Пусть он будет для тебя одним из мест, где можно вместе провести свободное время.

— А почему ты-то в клубе бываешь редко?

— Не люблю статики. Мне здесь движения не хватает.

Я промолчала, что мне-то показалось — он проверял меня. Только вот на что?.. А что движение — это я и сама заметила, что ему легче идти, чем сидеть. И усмехнулась: интересно, а в детстве он тоже был таким... гиперактивным?

— Время не позднее, — между тем заметил он. — Давай съездим на залив? Минут на десять? Вечерами там хорошо — у перил постоять, ближе к воде.

— Давай, — после некоторой запинки — глянула на часы мобильника, откликнулась я.

Если б не Костя, я бы сейчас сидела дома. Сердце тихонько стукнуло: как там рисунок с Валерой? Костя видел, что я смотрю на время, но не знал, что заодно я проверяла, не звонил ли Женя. Мобильник-то у меня, чтобы не мешать, "поставлен на тишину"... Потом решила, что Женя некоторое время справится и без меня. А мне... Мне хотелось хотя бы просто сидеть рядом с Костей.

Машину оставили на небольшой автостоянке у супермаркета и спустились к городскому заливу. Взявшись за руки, медленно пошли по дороге вдоль воды, прислушиваясь к еле слышному плеску. Гуляющих мало. Редкие фигуры появлялись на свету и снова пропадали. Наверное, как мы с Костей. Фонари освещали часть залива, но ведь не выходные — и света было маловато. Зато мерцание чёрной воды, с рассыпанными по поверхности залива бегучими белыми бликами, успокаивало...

— Замёрзла? — спросил Костя на мосту, когда я начала мелко дрожать от вкрадчиво подползающего к ногам сырого холодка от волн, а затем, вспомнив, вынула-таки из сумочки шарф и закуталась в него.

— Есть немного.

— Постоим, ладно?

Не совсем поняла его. Мы и так стояли у перил моста, тянувшегося на другую сторону залива. Но Костя объяснил без слов. Он шагнул ко мне, стоявшей лицом к воде, и обнял. Прижатая спиной к его чувствительно горячему даже сквозь одежду телу, скоро я перестала дрожать. Приподнятые от напряжения согреться, плечи опустились, и я с облегчением сама прислонилась к Косте. И — снова напряглась. Правда, так, чтобы он не заметил. Это когда моих волос, уже в машине распущенных, коснулась его ладонь и медленно погладила меня по голове. Стараясь не показать, я почувствовала: будь я одна — прогнулась бы от удовольствия от этого его простейшего прикосновения. А его ладонь спустилась к моим плечам, и я осмелилась чуть наклонить назад голову: не убирай руку! А получилось, что склонилась удобно для него. Тёплые губы Кости мягко проехались по линии моего подбородка. Я ощутила его тёплое дыхание на своей коже и замерла от странной и мучительной ласки.

— Иди ко мне...

Послушно повернулась на шёпот — ухватил за плечи, всмотрелся — и... Промелькнула странная мысль о том, что посещение закрытого клуба стало для него спусковым крючком... Промелькнула, а что началось дальше — помнилось плохо, потому что будто осенний вихрь закрутил нас в единое целое.

Костя целовал меня так, словно дорвался до запретного плода, — жадно и требовательно. Не сразу я поняла, что он поднял мой жакетик, поднял мою блузку, но не для того, чтобы прямо здесь, на виду у всех, лапать меня. Нет, он обнял ладонями меня за талию — плотно-плотно, будто прикосновение — да что там прикосновение! — странное объятие кожа к коже до опасного необходимо ему, чтобы жить. Мне — тоже необходимо, но — не для того чтобы жить. Я бы упала от его напора, не держи он меня. Упала бы, потому что не держали ноги... Я таяла в его горячих ладонях и задыхалась от беспощадных поцелуев, таких жадных, что иной раз казалось, прекрати он целоваться — умрёт мгновенно. И пила сама его дыхание, всхлипывая, потому что вдруг обнаружила: мне этого мало! Я оказалась тоже жадной, и я страшно боялась, что вот это опасное, кружащее голову и делающее тело невесомым, не моим, не подчиняющимся мне, тоже безрассудной, вот-вот кончится...

А потом я взлетела — в прямом смысле: Костя усадил меня на перила, обдёрнул на мне жакет и снова обнял, уткнувшись мне в плечо. Осенний шторм закончился... Я осторожно укрыла его голову руками, будто от невидимого дождя. Тепло... Уютно... С трудом приходила в себя. Дышала прерывисто, то и дело вздрагивая, и долго не могла успокоить дыхание. А Костя словно притаился. Словно выжидал чего-то.

Довыжидался... Я, уже успокоившаяся, провела своей щекой по его голове, обласкала, будто кошка, — и отстранилась взглянуть в глаза: а вдруг ему не понравилось? Только разве взглянешь? Всё ещё стоит лбом мне в плечо...

Он, всё не двигаясь, тихо хмыкнул и только потом поднял голову. Глаза сияют в свете ближайшего фонаря. Ни слова не говоря, легко снял меня с перил и так, на руках, донёс до машины.

— Рано, — странно сказал он, уже сидя за рулём и глядя на дорогу.

Я притаила начатый было вздох, но ничего не сказала.

Он довёз меня до дому, но сразу не высадил. Я сидела смирно и старалась ничем о себе не напоминать, пока он, откинувшись на спинку кресла, задумчиво смотрел на ветровое стекло. Смирно... Хотя чувствовала, как время от времени по телу проходит крупная дрожь, едва вспоминаю его поцелуи. Губы сухие и горячие — аж пылают, и пульс в них бешеный, бьётся тоненько — словно крупными горошинами перекатывается... Только сосредоточишься на губах, сразу или плакать хочется, или трогать их, не доверяя: им ли такое счастье досталось?.. Не выдержала. Осторожно накрыла ладошкой его ладонь. Остыл уже. Ладонь прохладная, но пульс почувствовала. Тоже частый... Он перевернул ладонь и сжал мои пальцы. Не глядя, тихо сказал:

— Ничего не бойся. Обещаешь?

Ничего не поняла, но кивнула:

— Обещаю.

Высадив меня, он должен объехать наш дом. Я помчалась по лестницам на свой этаж, влетела в квартиру и, наскоро сбросив ботильоны в прихожей, выскочила на балкон — он у нас с кухни. Тёмная машина пролетела мимо дома, коротко просигналив. Я помахала ему вслед — когда ехали к дому, показала, где, примерно, находится наш балкон. Неужели увидел-таки меня?

Постояла немножко на балконе, глядя на двигающуюся в темноте мелкими огнями и время от времени блескучими линиями дорогу, и снова вошла на кухню. Прошла мимо мамы в свою комнату, стягивая с плеч палантин.

— Алёна, нам надо поговорить. — Мама на пороге моей комнаты возникла неожиданно.

Я прикусила губу. Не хотелось на слова о чём-то другом развеивать настроение, в котором ещё живо чувствовалось крепкое объятие Кости.

Но, кажется, что-то и в самом деле случилось. Придётся говорить. Мама выглядит не просто обеспокоенной — вон как сомкнула брови.

— Поговорить? О чём?

Быстро сбросив свой осенний наряд и спрятав его висящим на вешалке в шкаф, я накинула халатик и села на кровать, напротив мамы — она устроилась в кресле. Тяжело вздохнув, мама спросила:

— Дочь, ты была сегодня с этим человеком? — И кивнула на ватман с Костей.

— Да, — уже насторожённо ответила я.

— Как его зовут?

— Мама, ты... Ладно. Его зовут Константин.

— На домашний телефон звонили. Хорошо — подошла я, а не папа, — устало сказала мама. — Ты знаешь, что этот Константин — женатый мужчина?

Я медленно подтянула ноги к подбородку. Съёжилась. На меня будто свалили гору льда. Здоровенными обломками.

— Женатый? Нет. Я не знала.

— Правда?

— Мама!..

— Ты человек взрослый. Сама понимаешь, что к чему... — Мама помолчала, нервно сжимая руки, и добавила: — Не хотелось бы, чтобы ты влюбилась в человека, жизнь с которым началась бы со скандала.

"Он сказал — рано! О чём он так сказал?! О разводе?!"

Мама молча посидела ещё немного со мной и вышла из комнаты.

Кровать как-то странно поехала перед глазами. Я проморгалась. Наверное, голова закружилась... Все предметы снова замерли на своих местах. В комнату вошёл Мурзила, остановился при виде меня, сидящей на кровати, а потом запрыгнул ко мне, боднул мою ладонь — погладь! Машинально подняв руку, я погладила кота. Рука застыла на тёплой шерсти: "Представь, что гладишь меня по голове..."

Вспомнилось, как я обнимала его голову...

Показалось, внутри постепенно образовывается странная пустота... Снова машинально скользнула ладонью по коту и встала с кровати. Подошла к столу.

Костя уже привычно стремительно шёл на меня в вихрях разноцветной листвы. Мне думалось — мой. Мой мужчина-осень... Но осень изменчива.

Коротко — женат. Как обухом по голове.

Я часто-часто задышала, стараясь вдохнуть воздуха, которого вдруг стало не хватать. Зачем?.. Зачем он это сделал?! Или... А если виновата я? Если своими рисунками, которыми — думала, спасаю его! — я привязала его к себе, а потом, не посмотрев, что он не свободен, влюбилась в него сама?! И... Если у него есть жена — я развожу их?!

Но тогда при чём здесь Вера?!

Или она что-то знает о Косте? Например, что он собирался разводиться, и тоже претендовала на будущее свободное место спутницы его жизни?

Я схватилась за голову, которую внезапно начало рвать на части резкой болью. Сдавила виски. Закрыла глаза. Нет... Нет, только не это. Сорвать портрет со стены и... А если опять сделаю что-то не то?! Если, после того как сожгу портрет, с Костей снова что-то случится?! Господи, что же делать?! Как жить дальше?! Я же сама жить после этого — без него! — не смогу!

Заглянув в его сосредоточенные глаза, я передёрнула плечами — показалось, они живые. Но нет. Это оттого, что слёзы выступили на моих глазах...

Женька! Он должен знать!

Но... Я бросилась к стопке листов, прикрытых другими листами. Быстро разыскала нужный лист — один из последних. С набатно бьющимся сердцем заглянула уже в глаза Валеры... Живые. Чуть не заплакала. Из-за себя бессовестной: вспомнила о Валере, только после того как мне понадобился его брат! Бессовестная...

Звонок мобильника, недавно переключённого с "тишины".

Нет, только не от него... Пожалуйста, Господи... Только не от него!

Женя.

— Да!

— Алёна, я не звонил, но... — торопливо заговорил Женя. — Сегодня нам позвонили: Валера в больнице с ожогами — тяжёлыми, но не опасными. Глаза — в норме!

Я затряслась от рвавшихся наружу слёз, но снова проморгалась.

— Женя! Женя! — горячечно зашептала я, чуть не в панике оглядываясь на дверь, которую только что лихорадочно закрыла. — Женя, у меня... У меня... Нас с тобой сфоткали, когда мы были у тебя в машине. Меня шантажируют, Женька! Что делать?! И ещё... Не сочти меня дурой и сволочью, у тебя несчастье, а я о своём... Женя, не обижайся, пожалуйста, не обижайся, только не бросай трубку! Женя, он женат?! Пожалуйста! Женя, я тут с ума сойду!

— Закрой. Рот, — размеренно и чётко, как глухой, сказал Женька.

Я замерла. Прислушиваясь к тишине в трубке, я безнадёжно думала: сейчас он скажет что-нибудь матом и отключится. Услышала — или показалось, что услышала, как он учащённо дышит. Потом Женька сказал:

— Не уходи далеко. Я сейчас позвоню и узнаю. Хорошо?

— Ага...

Меня трясло так, что я бросила трубку, мокрую от пота, выступившего на пальцах, — так её сжимала... Села на кровати и качалась из стороны в сторону, ни о чём не думая, только механически повторяя: "Он сейчас позвонит и всё узнает... Он сейчас позвонит..."

Звонок, негромкий и привычный, раздался так вдруг, что я отшатнулась, а потом кинулась на мобильник, словно боясь — он взлетит и удерёт от меня, если я не успею его поймать. Женя. Неужели он уже знает?.. Трубка выскользнула из мокрых пальцев — так я испугалась, что он сейчас скажет — всё правда!

— Алёна, не психуй. Он никогда женатым не был.

Я посидела, успокаивая дыхание и сердце, подошла к окну, открыла раму. Холодный ветер налетел успокаивающей сырой прохладой, напомнившей о будущих дождях, и я смогла вздохнуть полной грудью. Хотя горло всё ещё чувствовалось зажатым до боли. Подняла мобильник. Трудно выговорила:

— Женя, прости... И спасибо.

— Вместо спасиба ты мне сейчас расскажешь про шантаж. Всё и в подробностях.

За этим деловито сухим тоном я увидела холодные глаза Жени.

Как ни странно, они меня успокоили быстрее, чем произнесённая им благая весть, что Костя не женат. Теперь я поняла, что происходит. Если после слов мамы мелькало рядом с громадным потрясением неуверенное: "Неужели звонила жена?!", то теперь я точно знала, кто звонил.

И рассказала Женьке всё, без утайки.

Он выслушал, не перебивая, и лишь по окончании уточнил:

— Снимали на телефон? Фотошопом не объяснишь.

— Жень, что делать? — с тревогой спросила я. — Не уверена, люблю ли я его, но уж точно не хочу потерять его.

— Ну... Ты права в одном. Я не хочу, чтобы о моём автописьме знали. Это моё — и только моё. Может, скажешь ему, что я тебя подвёз, а на прощанье поцеловал? Это же нормальное движение людей, которые давным-давно друг друга знают.

— Примерь ситуацию на себя, — предложила я, почти успокоившись и включив всё своё воображение. — Твою девушку поцеловали. Воспримешь как дружеский жест?

— ... Тогда надо придумать что-то нейтральное. — Женька, наверное, снова задумался, потому что замолчал надолго. Я представила, как он с досадой морщится: дурацкая проблема, а приходится решать! И виновато опустила голову. — Придумал, — наконец сказал он. — Как ты относишься к идее совместной выставки? Моя акварель — твой карандаш?