Цветы корицы, аромат сливы

Цунами-сан приплелась в кимоно с морскими огурцами, как определил это для себя Сюэли, вся несчастная, с головной болью. К изумлению Саюри, ей сунули в нос бумаги. Судя по виду этих бумаг, на них ставили кружки с чаем и стряхивали пепел. Они проштампованы были печатью штаба Пятой армии.

— "Сегодня господин полковник Кавасаки... проявил великодушие: он разрешил родственникам похоронить труп, который валяется здесь у нас около ворот. По этому поводу господин Аоки Харухико сложил хайку, которое непременно останется в веках", — с трудом подбирая слова, медленно перевела Саюри. Перевести само хайку она уже не смогла. Там было что-то про коршуна в восходящих потоках воздуха.

— Я и без этого знал, что японцы — очень странные люди. Спасибо. Я узнал это достаточно давно благодаря тебе, — ласково сказал Сюэли. — Давай пропустим это хайку.

— Это личные и исторические записки лейтенанта Итимуры Хитоси... Он... хотел достичь бессмертия.

— Что? — Сюэли подумал, что ослышался.

— Нет, не так. Он думал, что ведет историческую хронику большой важности.

— Знаешь, есть разница небольшая.

До поздней ночи они сидели над "Заметками об истоках величия Японии", возвращались назад, находили более ранние куски, объясняющие смысл более поздних, склеивали сведения об отдельных людях в по возможности связную картину работы отряда "Курама Тэнгу" на территории Китая.

Странно. Дедушка чинил часы, разные пружинные механизмы... делал многоярусные вертушки, кукол-бонз, которые кивают головой... Один такой хэшан до сих пор сидит у бабушки на туалетном столике, кивает.

Никогда Сюэли не предполагал, что дедушка был хранителем Императорского театра теней.

...Саюри, скрестив ноги, сидела на кровати Сюэли с записками Итимуры в одной руке, другую она слюнявила и листала японско-русский словарь. В электронном сдохла четвертая пара батареек.

— "Накадзима Хидэко по приказу командования и по указаниям Аоки-сан составил подборку свидетельств различных людей о том, что театр теней видели у Ли Сяо-яо, чтобы он не мог отпираться. Сам Аоки-сан в это время составил точную и доказательную бумагу о том, каким путем Императорский театр теней оказался у этого человека. Это был путь несложный: в Пекине Ли Сяо-яо владел мастерскую..."

— Держал мастерскую. Владел чем, пятый падеж, — механически поправил Сюэли. У него ни кровинки в лице не было.

— "...держал мастерскую кукол, механизмов и резьба по дереву. В Императорском театре теней расшатались головы у некоторых кукол и попортилась немного обивка сундука. Незадолго перед изгнанием и отъездом императора из Запрещенного города...". Странно. Мне стало лучше. Я так скверно себя чувствовала, но пять дней просидела тут скрюченная со словарем, — и стало лучше! Почему? — спросила Саюри.

— Потому что ты Цунами-сан, — Сюэли никогда не трудился подыскивать логичные ответы и определения, да и вообще не раздумывал над репликами в разговорах с японкой: годилось что угодно. — "Из Запретного города".

Cо вздохом Саюри уткнулась опять в бумаги.

— "...Из Запретного города Ли Сяо-яо принесли и вручили на починку весь целиком Императорский театр теней только на один месяц. Но за этот месяц император и императорский двор уехал в некоторой суматохе из Пекина, и театр забыли забрать. Он аккуратно сохранял предмет, чтобы возвращать. Когда позднее, в 1935 году, Ли Сяо-яо переехал в Хунань..."

— Я понял, — сказал Сюэли.

— "Этот комплекс сведений отряд "Курама Тэнгу" имел в своих руках, чтобы невозможность для Ли Сяо-яо вывернуться и отговариваться, что он ничего не знает".

— Наступление начнется 14-го января. Только с шести часов утра этого дня придворный институт онмёдзи в состоянии обеспечить поддержку нашей локальной операции, — сообщил полковник Кавасаки. — До этого они призывают и просят о содействии по другому поводу очень сильного ками, который, наоборот, может развалить всю нашу операцию, если услышит о ней.

— Этот институт придворных онмёдзи вертится там, как флюгер, — тихо заметил Аоки. — Что за люди!..

— А что, собственно, дает вам ваше сотрудничество с лисами? — отвлек его вопросом доктор Накао, который вообще не слушал, что говорит полковник.

— Многое. Ну, например... В ноябре 1930-го года на Идзу я погиб бы в землетрясении, если бы меня не вывели из опасной зоны лисы. Они буквально тянули меня за одежду. Деревня, которая осталась позади меня, как только я вышел за окраину, рухнула в руины. Но ваш вопрос, доктор, не вполне корректен. Обычно мы спрашиваем себя не что может нам дать наша дружба с лисами, но что мы можем дать лисам.

— Господин Аоки! Насколько быстро вы сможете подтвердить подлинность театра теней? — обратился к нему Кавасаки.

— Грубую подделку я отличу сразу. Я читал много описаний этого произведения искусства, очень детальных. Но, в любом случае, мы ведь собираемся проверить действие театра на месте?

— Безусловно.

— Тогда действие театра скажет само за себя.

— Мы хотим от него, чтобы он продемонстрировал работу театра, а это невозможно сделать под давлением. Нельзя за сутки написать пьесу из-под палки, — сказал доктор Накао. — Поэтому нашим оружием должно стать... во всяком случае, не оружие, — и лапка каппы обвела двух до зубов вооруженных часовых, сидевших на полу у дверей, как учитель обводит грубую ошибку.

— Если я правильно вас понимаю, мы хотим, чтобы ядовитая змея аккуратно и осторожно, в атмосфере взаимного доверия и доброжелательности поделилась с нами ядом, — сказал Кавасаки Тацуо.

— Да, ваше образное сравнение довольно точно, — кивнул доктор Накао. — Предоставьте мне контроль над ситуацией.

— Господин Аоки! — когда все расходились, к Аоки Харухико подбежал лейтенант Накадзима или как-то еще, — откровенно говоря, Аоки не помнил его фамилии. Он вел протокол совещания, кажется.

— Господин Аоки, как мне лучше записать — что такое Императорский театр теней? — спросил он, используя самые вежливые формы. — Боюсь, я... моя прискорбная необразованность не позволяет мне...

— Императорский театр теней династии Мин — это театр, который проецирует на реальность все, что было показано в разыгранной в нем пьесе, при соблюдении определенных правил постановки.

"О, наконец-то у нас эротическая сцена!" — сказали все, когда на репетициях капустника дошли своим чередом до первой встречи студента Чжана с Ин-Ин.

— Это предельно целомудренная сцена. Вы... как это? — отозвался Сюэли. — Как это говорят по-русски? Пришел лейтенант...

— ...И всё опошлил, — сказал Ди, выходя в костюме и в гриме. — Не лейтенант, поручик. А не пошли бы они, не обращай внимания.

Они начали.

— Uh-oh. Внезапно струны порвались.

Что по примете означает: кто-то

Подслушивал игру мою сейчас.

Дай выгляну-ка, что ли, за ворота?

— Оставил цинь. Какая жалость!

Я тихо вроде бы подкралась.

Потихоньку начну перекличку в стихах,

Только спрячусь получше вот здесь, в лопухах.

Кто так дивно талантлив в искусстве одном,

Тот, конечно, искусен во многом ином...

Да перестаньте вы все ржать! Ну что вам, смешинка в рот попала? — посетовал Ди. — Детский сад какой-то. Абсолютно в унисон будем говорить "Ах, какой юноша!" — "О, какая девушка!" или разнесем? — спросил он.

— Как тебе кажется лучше?

— Чуть-чуть разнести, я чуть раньше.

— Давай.

— Ах, какой юноша!

— О, какая девушка!

Осмелюсь ли спросить я, чья вы дочь?

— Цуй — скромная фамилия моя.

Знакома ль вам она, не знаю я...

Да как у Цоя пишется точь-в-точь!

— Знаешь, Ди, ты и сам не прочь похулиганить, по-моему.

— Но Цуй — фамилия девушки у Ван Ши-фу, а это действительно соответствует фамилии Цой, я же не виноват.

— Давай по тексту. Как знак "высокий" пишется точь-в-точь.

— Слушай, а зачем мы этот маразм?.. Он же образованный человек, — что он, в самом деле, иероглифы писать не умеет?

— Ну давай выкинем.

Я вспоминаю, что в "Саде фамилий"

Вашу я тоже встречал.

— А ты что, реально читал этот "Сад фамилий"? — спросил Ди своим обычным голосом.

— Ты что? Хэ Чэн-тяня? Это же исследование утеряно.

— А, давай тогда добавь еще:

Доблести ваших почтеннейших предков

Просто разят наповал.

— Знаете что? Надо вместо капустника просто выпустить вас и показать ваш обычный разговор между собой, — предложил Сюй Шэнь.

Эти драные красные фонари на верандах, промозглый ветер, "заплаканный" бамбук, развалины ворот позеленелого камня с опасно накренившейся табличкой 莲花 наверху — с пяти утра они были в марш-броске, хотелось всех убить. В поселке жизнь шла по-прежнему, были люди и на рынке, и в лавках, и в кабаках, и в гостинице, поскольку из-за особенностей предстоящего задания при захвате Ляньхуа в действие приводился вариант "добрые покровители". С этой целью поселок брали не кроваво, с этой же целью лейтенант Хитоми, окончивший переводческие курсы, вещал по-китайски в рупор с грузовика:

— Не надо все разбегали кто куда. Под расстрел только люди предатели. Мы принесли вам еды фрукты одежды консервары ширпотреб, если вы будете хорошо нас послушать...

Доктор Накао поморщился, но на грузовик подниматься не стал. "Через три-четыре дня нас отсюда выбьют, какая разница, как все это прозвучит".

Когда они в полном облачении шли через поселковый рынок, доктор Накао сказал полковнику:

— Простите, к вам прилепилась этикетка — "Стоимость 3 юаня". Это очень немного. Но я не думаю, что кто-то сделал это нарочно, — остановил он Кавасаки, который резко обернулся и потянулся к мечу.

С другой стороны громадной глинистой лужи, из толпы перепачканных детей, совместными усилиями создающих посреди лужи остров с небольшой глиняной статуей Будды, доносился беспорядочный гомон.

— "К нам снова пришла вся японская армия?" — перевел Накао, помогая шоферу откинуть борт и вытащить из грузовика свой харлей. — "Смотри, это какая-то новая армия, в прошлый раз была не такая". — "У меня есть две японские военные иены!" — "А у меня — половинка рисового пирожка с поминок". — "Не может быть, чтобы у тебя, Ляо, она залежалась!"

В уме у Накао Рюити сейчас же сложилось пятистишие:

Сильной холодной волной

Смыло страну в океан.

Поверху плавать остались

Только военные иены.

В полдень растаял туман.

Ему постоянно приходили на мысль такие стихи, но он никогда не произносил их вслух. Недавно в Японии переписали "закон об опасных мыслях" и что-то в него добавили.

Ли Сяо-яо вышел к ним — одет был в серое, и лицо тоже серенькое. Шел он очень медленно и сосредоточенно глядел в землю. Он был худенький и мелкий. Совершенно точно можно было сказать, чего в нем нет совсем: в нем не было ни капли хитрости. Один раз за весь разговор можно было заметить такое движение глаз, как будто он хотел кинуть взор поверх деревьев на небо, но не решился.

— Мы представляем собой лучшее, что есть сейчас в японской армии, — коротко представил подразделение доктор Накао. В дальнейшей своей речи он обрисовал то поведение, которого, вероятно, обязывает придерживаться Ли Сяо-яо в этой ситуации его воспитание и культура — презрев свою жизнь, спасти от врага бесценный театр теней и так далее, — и почтительно просил его погодить реализовать вот эту внутреннюю программу, не выслушав его подробнее.

Ли Сяо-яо стоял молча. Смотрел вниз.

— Видите ли, Na Gao xiangsheng... Мы голодаем. Так что нет у меня сейчас ни совести, ни чести, — сказал он.

Чтобы затянувшаяся пауза не привела к потере кем-нибудь из присутствующих лица, доктор Накао сказал:

— Только не думайте, что мы заплатим японскими военными иенами. Ничего такого не случится. Мне самому они напоминают те деньги, которыми расплачиваются лисы и еноты-оборотни. При свете дня они превращаются снова в сухие листья и разную дрянь. Военные иены не обмениваются ни на какую валюту и ничего не стоят Японии. Мы заплатим вам золотыми и серебряными слитками, очень много, прямо сейчас или когда вы скажете. Не беспокойтесь об этом.

— Не осмеливаюсь вас даже и угощать тем, чем питаются мои домашние, — в обычные времена это, признаться, вовсе не почитается съедобным, — тихо сказал Ли Сяо-яо.

Он провел их с поклонами в дом. Это был слишком бедный дом для того, чтобы в нем была особо выделена женская половина; из полутемной кухни мелькнуло испуганное, совершенно детское личико. Хотя Ли Сяо-яо, представляя жену, и употребил книжно-почтительное выражение, которое Накао перевел бы примерно как "Это моя карга", по виду ей было лет четырнадцать или пятнадцать. Аоки развязал фуросики с о-бэнто, выложил простенькие инари суши на стоявшую на столе грубую тарелку со сценкой из "Сна в красном тереме".

— Аоки — милейший человек. Он лично, своими руками пока никого не убил в этой войне, — представил его доктор Накао. Аоки слегка обозначил поклон. — Он... вот здесь немного риса.

Хозяин дома двумя руками принял у него тарелку, с поклоном извинился и, отложив на ладонь несколько штук, поспешно отошел и, видимо, сунул их жене в полумраке за занавеской. Аоки не всматривался из брезгливости, но, по-видимому, на попечении Ли Сяо-яо была не только жена, существовали там и другие домочадцы — в помещении за занавеской слабо шевельнулся какой-то сверток с тряпьем и подало голос еще какое-то ветхое одеяло на кровати.

— Никому не нужны сейчас забавные механизмы и куклы, — сказал Ли.

— Почему он не попытался поправить свои дела с помощью театра теней? — спросил Накао у Аоки по-японски.

— Он пытается поправить свои дела с помощью театра теней. Продав его нам, — возразил Аоки.

— Нет, почему он не разыграл однажды вечером пьесу, в которой божество щелкнуло пальцами — и его семья сказочно разбогатела?

— Правила постановки очень осложняют эту возможность. Трое посторонних зрителей — представьте себе последствия в захолустном городке, где все знают всех и каждый дом полон бед под самую крышу.

— Представляю, — сказал доктор Накао.

— Но не удивлюсь, если он просто не касался драгоценной старинной вещи, считая, что не имеет права ее трогать, — усмехнулся Аоки.

— Я спрошу о его резонах, — объявил Накао и с холодным любопытством перевел свой вопрос.

— Единственный раз, когда умирал маленький сын, я хотел поставить в театре пьесу, в которой бы он выжил. Но не успел, — отвечал с некоторым трудом из-за набитого рта Ли Сяо-яо. — Слишком уж быстро он умер.

За занавеской послышался сдерживаемый всхлип.

— Ой, извини, так тяжко это, — сказала Саюри дрожащим голосом, остановившись, и тоже начала жалобно сопеть носом.

— У дедушки не было сыновей, — сказал Сюэли, — но это не важно. Давай дальше. Я фигею.

Лейтенант Итимура Хитоси обошел дом и присмотрелся ко всем углам. Все опрятно при невообразимой бедности. Ли Сяо-яо выдвинул из угла сундук с театром, откинул крышку и показывал Накао с Аоки то одну, то другую марионетку, держа их бережно сквозь рукава, натянутые на самые пальцы, и почтительно поднимая сначала каждую до бровей.