🌿 Второе дыхание. Часть 3. Серафимов подарок

Девушка вздрогнула и вскинула голову. Глаза её ошеломлённо распахнулись, губы сложились нежной буквой 'о'.

— Ты?! — прошептала она. — Феликс, это ты?..

Моргнуть один раз: 'да!'

Принцесса выдохнула сквозь слёзы и порывисто наклонилась к зверю:

— Силы Небесные! Как я тебя ждала!

Она протянула руку к горностаю, и то, каким несмелым и медленным было её движение, яснее слов говорило: она отчаянно боится, что волшебный зверь — плод её воображения. Многоликий уткнулся шершавым чёрным носом в доверчивую девичью ладонь, потёрся об неё, подставил уши, предлагая их погладить.

Что Эрика незамедлительно и сделала.

— Как я ждала тебя! Как ждала!.. — твердила она. Слёзы текли ручьями, но теперь это были слёзы восторга и облегчения. — Я думала, ты никогда не придёшь. Я себе говорила, что так и надо, что я на это и рассчитывала... но всё равно... изо дня в день... — она всхлипнула, подняла его с пола, обхватила двумя руками и прижала к груди, — ...всё равно ждала! Ты мне снился каждую ночь. Просыпалась — а тебя нет. Знаешь, я хотела там остаться насовсем — во сне, где ты у меня есть!..

Сердце у неё билось часто-часто, как у птички. Она держала зверя так крепко, что ему было трудно дышать. Но вырываться он не смел — ждал, когда утихнет первый взрыв эмоций, и наслаждался её теплом и долгожданным запахом, исходящим от её платья.

— Иногда мне казалось, я сошла с ума. Увидела картинку в газете и спятила... Может, мы с тобой никогда не встречались и вообще ничего не было? А это... — она ослабила хватку, благодаря чему Феликс сумел нормально вдохнуть, и вытянула из-за воротника-стойки перламутровую подвеску на кожаном шнурке, — ...это просто чья-то глупая шутка. Но целая жизнь в моей голове — откуда тогда она взялась? Я что, от начала до конца сама её сочинила?!

Он моргнул два раза: 'нет!' — и с состраданием подумал: 'Насколько же мне было проще, чем ей, пропади оно всё пропадом! Я хотя бы точно знал, что не спятил и ничего не сочинил!'

— Нет, — кивнула Эрика и улыбнулась, вытирая глаза и стараясь выровнять дыхание. — Конечно, нет, любимый. Сейчас-то я не сомневаюсь, что это были воспоминания, а не выдумки. Я так соскучилась по тебе. И так хочу увидеть тебя... настоящего. Можно?

'Да'.

— Погоди немножко!

Она посадила горностая на постель, вскочила и выбежала из комнаты. Щёлкнул замок: сообразила, умница, запереться изнутри. Вернулась не сразу — должно быть, проверяла, плотно ли сдвинуты шторы в гостиной и в кабинете. Многоликий тем временем слез на пол и опять устроился на свободном месте посреди комнаты. Как только Принцесса, весь облик которой выражал предвкушение чуда, показалась на пороге, маленький белый зверёк превратился в крайне взволнованного молодого мужчину в меховых сапогах, толстых перчатках и присыпанных снегом шапке и куртке с поднятым воротником.

Эрика ахнула и оперлась рукой о косяк, ноги её не держали.

А Феликсом вдруг овладели сильнейшие растерянность и смущение, которых не было, покуда он пребывал в зверином теле. Ему стало стыдно за свой громоздкий уличный наряд, нелепый в этом чистом и тёплом доме — и за само своё появление здесь, в спальне наследницы трона, где выходцу из трущоб, человеку без роду и племени делать совершенно нечего.

Вернее, было бы нечего, кабы не странные коленца Судьбы и не завещание волшебницы, скончавшейся семьсот лет назад.

Оборотень словно увидел себя со стороны. Он запоздало испугался собственного нахальства, побагровел и севшим голосом пробормотал:

— Здравствуйте, ваше высочество.

Взгляд у Принцессы стал удивлённым, соболиные брови согнулись укоризненным домиком.

— Эрика, — мягко поправила она. — Говори мне: ты, Эрика.

— Эрика, — послушно повторил он, сам не свой от неловкости. — Ты. Эрика.

Девушка сладко вздохнула:

— Совсем другое дело, — и снова ему улыбнулась, той самой трогательной, слегка застенчивой улыбкой, о которой он тосковал все эти дни.

Она приблизилась к нему — бедняга так волновался, что даже не понял, подошла ли она, или проплыла над полом, зато почему-то отметил, что её платье и атласная лента в косе — одинакового розовато-коричневого цвета. Чуть настороженно заглянула ему в лицо и, кажется, осталась вполне довольна тем, что высмотрела. Опустила углы воротника и ладошкой смахнула с них снег.

— Не успел растаять. Ты давно в Замке?

— С ужина. Никогда не мог понять, где меня дожидаются мои вещи, когда я... не человек.

— Где бы ни были, там сегодня тоже зима, — хмыкнула Принцесса. — А здесь ты давно?

— Недавно. Послушал, как ты играешь...

— В самом деле? — обрадовалась она. — И как, понравилось?

— Не то слово! — горячо воскликнул Многоликий. — Я, кажется, понял... о чём.

Эрика сделала ещё полшага, оказавшись совсем рядом, склонила голову, прижалась щекой к воротнику и шепнула:

— Верно, Феликс. Это было о нас.

Он догадался, наконец, снять шапку и теперь держал её в одной руке, не зная, куда девать. Другой рукой осторожно обнял девичьи плечи.

— И куртку, — попросила Принцесса, — куртку тоже сними. У меня слишком сильно натоплено.

Нехотя отодвинулась и начала расстёгивать квадратные курточные пуговицы. От этого простого действия смущение её гостя только усугубилось.

— Не надо, Эрика, я сам. Петли тугие.

Одну за другой он стянул перчатки, торопливо освободился от куртки, в волнении уронив на ковёр и её, и всё остальное. Собрал вещи и пристроил их в кресло.

— Ну что, так лучше?

Принцесса не ответила, стояла перед ним неподвижно и молча — лучистый синий взор вдруг обратился внутрь, стал сосредоточенным и задумчивым. Затем тряхнула головой, словно приняла решение.

И тогда тонкие сильные руки взлетели, оплетая шею Многоликого. Розовые губы-лепестки пылко прильнули к его губам и раскрылись, приглашая, заманивая, требуя. Он положил ладони ей на талию, привлёк её к себе, обнял так крепко, как ещё ни разу не обнимал, и принял приглашение.

— Вот так — лучше! — выдохнула Эрика, когда смогла от него оторваться. — Так намного лучше, любимый!

Осыпая быстрыми невесомыми поцелуями его щёки и подбородок, двинулась ниже, к шее, туда, где совсем недавно брал своё начало шрам. Обожгла дыханием кожу, зашептала сумбурно и жарко:

— Как раньше... стало, как раньше. Ты целый, Феликс. Ты здоровый. Этого ужаса больше нет... У тебя не болит больше, правда ведь? Не болит?..

— Правда, не болит, родная. Как иначе-то?

— Не знаю. Я боялась, вдруг что-то пойдёт не так, и он останется... — лепетала она в ответ, а её пальцы распутывали шейный платок, который Многоликий так долго выбирал сегодня утром и неизвестно зачем так старательно завязывал.

Клетчатый шёлковый лоскут был отброшен в сторону. Девушка коснулась губами тех мест, где пульсировали сонные артерии, затем опустилась ещё ниже, к ложбинкам над ключицами. Добралась до подвески, мимолётно поцеловала и её тоже — и принялась за рубашку.

У Многоликого голова шла кругом, он едва понимал, что происходит. Когда он сегодня шёл в Замок, то вообще не собирался показывать себя Принцессе. Хотя, должно быть, и мечтал убедиться, что та помнит его и по-прежнему любит. Лелеял волшебную грёзу, таясь от самого себя, боясь самому себе в ней признаться. Потом, когда грёза внезапно осуществилась, поддался порыву утешить плачущую возлюбленную. Намеревался поговорить с ней, подержать её за руку, поцеловать, если она позволит. Но даже в самых смелых своих мечтах не предполагал, что сразу же, в тот же час угодит в водоворот принцессиной страсти.

Необычайно ловко справившись с застёжкой, Эрика отстранилась, распахнула рубашку и замерла, упоённо и благоговейно его рассматривая. Вновь, как молитву, шепнула:

— Целый!

Прижала горячую ладонь к его груди. Перебирая волоски, нестерпимо чувственным движением раздвинула пальцы. Ощупывая, провела ладонью до пупка и чуть ниже, будто всё ещё не верила, что искалечившая Многоликого рана пропала.

В следующий миг он обнаружил, что рубашки на нём нет вовсе, а сам он, руки по швам, стоит напротив сидящей на постели Принцессы, которая досадливо морщит нос, пытаясь совладать с пряжкой на брючном ремне.

— Эрика, что ты делаешь?! Зачем?.. — возопили остатки здравого смысла.

Она подняла на Феликса широко распахнутые прозрачные глаза и с абсолютно серьёзным видом ответила:

— Помогаю тебе снять одежду, разве не ясно?

— Перестань. Я так не могу, — вымолвил он, больше всего на свете желая, чтобы она продолжала.

— Чего ты не можешь, любимый? — поинтересовалась она; в глазах появилась усмешка. — По-твоему, я там чего-то не видела?

Если бы Многоликий был способен смутиться ещё сильнее, он бы непременно смутился. Но у него и без того, кажется, не только лицо пылало — он весь пылал, с головы до пят, так ему было неловко!

— Хотя таким, как сейчас, ты мне нравишься гораздо больше, — с лукавой улыбкой добавила Эрика.

— Неправильно так делать, — еле слышно сказал он и отвёл глаза.

— Правильно, Феликс, — возразила она, становясь по-настоящему серьёзной. Голос её затрепетал. — Ни минуты больше терять не хочу! В прошлый раз я потеряла слишком много минут, часов и дней. Неважно, что будет потом. Неважно, с кем потом буду я. Аксель, герцог или кто-то ещё... Сейчас я хочу быть с тобой. И ты же тоже... хочешь. Или нет?

'Аксель, герцог, кто-то ещё... о чём она говорит? Кто ещё? — обгоняя одна другую, полетели лихорадочные мысли. — Злыдни болотные, кто ещё, кроме меня?! Никому я её не отдам. Даже если для этого придётся по кирпичикам разобрать Замок!..'

Он снял сапоги и опустился на колени — ясное лицо Эрики стало вровень с его лицом. Поцеловал её долгим, вдумчивым поцелуем. И взялся за верхнюю пуговичку наглухо застёгнутого домашнего платья.

* * *

В замке Эск многие не спали в эту ночь. Стражники обходили капканы в ожидании незваного гостя, прислушивались и присматривались, костеря королевские причуды. Придворный маг, кашляя и бранясь сквозь зубы, искал ошибку в своих предсказаниях и расчётах. Герцог Пертинад изнывал от страсти, и весь его скудный ум был занят обдумыванием способа завладеть её объектом. Горничная Принцессы, нарядившись в лучшее из своих домашних платьев, ждала, когда в дверь постучит её поклонник. Кто-то из неспящих мог заметить, что у Эрики почти до утра горел свет. Кто-то мог услышать звук, неуместный в покоях наследницы трона — голос мужчины или сладкий любовный стон. Влюблённые хоть и беседовали вполголоса, и старались не шуметь, но иногда забывались. А погасить лампу и лишиться возможности видеть друг друга и вовсе было выше их сил.

Но сама Зима, должно быть, оберегала их в эту ночь — как в толстый пушистый мех, укутала Башню Наследницы в снежный кокон. Ветер, воя в печных трубах, скрадывал прочие звуки. Снег шёл всё гуще и гуще, всё плотней и плотней становилась его завеса. И свет в окне никого не насторожил: мелькнёт сквозь метель золотистый отблеск и снова исчезнет, был ли он, не было ли — поди разбери. Феликс и Эрика, совершенно поглощённые друг другом, об этом не знали и никакой благодарности к Зиме не чувствовали. Их почти не заботило, что происходит снаружи. То ли Вселенная для них в эту ночь сжалась до размеров принцессиной спальни, то ли, наоборот, принцессина спальня стала безграничной, как Вселенная.

Застёжка на платье была очень длинной — два десятка маленьких круглых пуговиц, обтянутых коричневой тканью, — и пока Многоликий их расстёгивал, терзавшее его смущение отступило и вскоре совсем ушло. Эрика немало тому способствовала: шептала нежное, перебирала пальцами его волосы, разглаживала лоб, и брови, и сумрачную складку между ними — каждым своим словом и каждым жестом стремилась освободить его от сомнений, убедить, что он поступает как надо. К тому времени, когда пуговицы закончились, он если о чём и думал, так только о том, чтобы не спешить и не сделать ей слишком больно.

А вот Принцесса — спешила! Прикосновения Многоликого дарили ей такую радость, какой она прежде не могла себе представить — но и будили в ней дурные 'воспоминания о будущем', столь же обрывочные, как в предыдущие дни, но гораздо более яркие. Ей хотелось как можно скорее удостовериться, что все эти образы больше её не мучают, что ущерб, нанесённый её душе и телу, исчез так же чудесно, как шрам у её любимого. Она сама выпуталась из верхней части платья, сама распустила косу — длинная лента, прошелестев, змейкой стекла на пол. Феликс нырнул лицом в поток душистых шёлковых прядей и выдохнул:

— Целые, Эрика. Они целые!

Ощущение свершившегося чуда вдруг захватило его целиком. И никуда не делось потом, когда он избавлялся от остатков одежды, а на Принцессе были только милые батистовые панталончики да сорочка из тонкого белоснежного кружева. И потом, когда белья на ней уже не было и она льнула к нему, мешая собой любоваться, а он покрывал поцелуями её хрупкую длинную шею, и худенькие прямые плечи, и ладные высокие груди. И уж тем более потом, когда обнажённая Эрика, оплетя его руками и ногами, лежала под ним в ореоле разметавшихся волос, и глаза её, в этот миг не синие, а почти чёрные, смотрели на него так, как ничьи другие глаза никогда не смотрели.

Он, конечно, причинил ей боль — понял по тому, как она невольно закусила губу и судорожно втянула воздух, когда он соединился с нею. Испугался, дёрнулся, пытаясь отстраниться, но Принцесса ему не позволила. Держала его в своих путах, требуя продолжать, до тех пор, пока наслаждение не грянуло в нём оглушительным взрывом. И выпустила лишь тогда, когда последние отзвуки этого взрыва стихли далёким рокотом уходящей бури.

— Больно было, я видел, — первое, что сказал Феликс, как только смог говорить. — Извини, родная. Я не хотел.

— За что извинить? — слабым голосом блаженно отозвалась Эрика. — За то, что ты сделал меня счастливой?

Несколько дивных минут они лежали бок о бок поверх одеяла, мало-помалу осознавая то, что случилось между ними, привыкая к тому, что теперь они любовники. У Феликса глаза закрывались, но он, как мог, сопротивлялся подступающему сну — тратить на сон такую ночь было жалко!

Часы на главной башне пробили дважды. Принцесса встрепенулась и воскликнула:

— У нас ещё четыре часа. Обычно горничная приходит в половине седьмого, — после чего легко поднялась с постели. — Мне нужно привести себя в порядок.

Многоликий поднялся тоже. Кровь на одеяле — к счастью, совсем немного — они заметили одновременно.

— Как ты объяснишь это... своей прислуге? — хмурясь, поинтересовался он.

Эрика порозовела:

— Никак. Спросит, скажу, поранилась. Ножницами для шитья. Но Вальда редко задаёт вопросы, — она помолчала и продолжила, по самые плечи заливаясь краской: — Не всё ли равно, что она подумает? В конце концов, я помолвлена. И о нас с Акселем судачит весь Замок.

— Аксель... Ох уж этот Аксель, — пробормотал Феликс.

Эрика лишь махнула рукой. Меньше всего ей сейчас хотелось обсуждать свою фиктивную помолвку. Развернулась, грациозным движением оттолкнулась от спинки кровати и поплыла в ванную. Мужчина последовал за ней.