Консерватория:музыка моей души

В открытую створку постучала секретарь.

— Маркас, я чай заварила. Будешь? — спросила она.

— Давай, — согласился, не открывая глаз, мужчина.

Милдред, с чашкой в руках приблизилась к столу, поставила перед начальником сосуд и опустилась в кресло для посетителей.

— Что-то олламы раньше времени стали фортели выкидывать. Обычно только к зимним экзаменам разогреваются, — отметила с улыбкой женщина.

— Милдред, не напоминай, — открывая глаза и протягивая руку за чашкой, поморщился первый проректор. — Хотя меня удивляет, что сцепились два, по сути, беспроблемных молодых человека.

— Маркас, ты же сам понимаешь: когда речь идет о девушке, беспроблемность мужчин тает, словно роса под палящим солнцем.

— Еще бы мне этого не понимать! Ты сама-то в курсе, кого они там не поделили? Ту вчерашнюю барышню, которую Грейнн, как там мастер Имон выразился, 'усадил на клавиши инструмента филеем'? — поинтересовался лорд Двейн, делая первый глоток травяного сбора.

— Нет, дорогой. За ту девочку Кеннет не стал бы сбивать кулаки, — с улыбкой ответила Милдред. — Тут дело в том, что Грейнн состоял в постоянных отношениях с Орнией Бэрк, вокалисткой-третьекурсницей. Ты знаешь ее. Очень светлая девочка. И близкая подруга оллама Кеннета. Новости о вчерашнем происшествии разлетелись быстро. Мастер Имон ни от кого не скрывает своей злости. Вот мальчик и решил вступиться за честь подруги.

— Взыграло ретивое, — понятливо кивнул Маркас.

— Что-то вроде этого, — подтвердила Милдред и после небольшой заминки спросила. — Как прошли беседы с олламом Грейнном и олламом Кеннетом?

Проректор ухмыльнулся. Воспитательные беседы он всегда проводил за закрытыми дверьми, но Милдред была истинной женщиной и тайн, кроме собственных, не переносила ни в каком виде. Да и скрывать тут особо нечего.

— Грейнн выказал раскаяние и получил распоряжение в ближайшую неделю во внеучебное время помогать в библиотеке, а Кеннет был угрюм и совершенно не считал себя виноватым, так что отправился в распоряжение мастера Имона, — ответил Маркас.

— Не знаю, дорогой. Кеннет мне нравится гораздо больше Грейнна, — с сомнением протянула секретарь.

— Это потому, что он представляется тебе окруженный светлым ореолом рыцарства? — приподняв бровь уточнил лорд Двейн.

— Может быть, — не стала спорить женщина. — Но Грейнну ты дал наказание легче.

— Он свое получил, Милдред, тебе не кажется? — спросил начальник.

— Нет. Я бы добавила, — тряхнула рыжей шевелюрой секретарь, блеснув изумрудными глазами.

— Я и не сомневался в твоей доброте, — улыбнулся Маркас.

* * *

Грейнн Бойл сидел на своей кровати и изредка шипел, когда оллема Идаоин, свежезачисленная вокалистка, меняла ему примочки под левым пострадавшим глазом и на еще более пострадавшем носу.

Мрак побери этого Кеннета! Какого драного вепря он вообще полез не в свое дело?! Раскатал губу на солнечную Орнию? Подумал, что если отстоит ее честь, она посмотрит на него с большей благосклонностью? Мразь!

Зато теперь понятно, почему Орния была с ним так холодна. Странно только то, что она отбрила его раньше, чем поползли сплетни. Это может значить только одно: она видела его с Идой собственными глазами. Это плохо. В этом случае заставить поверить его словам будет куда как трудней. Но он справится. Эта девочка всегда верила ему, даже когда друзья говорили ей обратное, она не ставила его честность под сомнение. Да, ее было легко обманывать, но какой у него был выбор?! Ему нужна Орния Бэрк. Нет, не конкретно она. Ему нужна оллема со средним уровнем дара из хорошей семьи. Но он, Грейнн, всегда привык выбирать самое лучшее, а лучшей в консерватории была именно она, солнечная девушка, в лучах которой грелись не только студенты, но и преподаватели. Ему нужна достойная партия с безукоризненной репутацией, представительница его круга, располагающая к себе. Орния Бэрк именно такая. Ну а приятным бонусом к прочему прилагался тот факт, что солнечная девушка нравилась всем вокруг, с естественной легкостью вызывая в мужских душах крепкую привязанность и даже любовь, что могло бы быть ему крайне полезно в будущем.

И вообще, чего она ждала?! Они вместе почти год. Он здоровый молодой мужчина, близость с женщиной ему необходима. И если Орния не может ему дать, то, что ему нужно, почему бы не получить это в другом месте? Он ведь щадил ее чувства, всегда опровергал все слухи и старался быть осторожным. Все только ради нее. Ради ее спокойствия! А она, увидев как он единожды оступился, сразу вздумала отречься от него? Не выйдет, милая! Оллема Орния его по праву, на зимних каникулах он планировал представить ее родителям как свою невесту. Нет. Этой птичке он не позволит выпорхнуть из его рук. Он будет очень убедителен. Орния никогда не могла устоять перед ним, всегда верила — не сможет и сейчас. Солнечная девушка нужна ему, она выгодная партия и станет верной и преданной женой, а гулящие особы в спутницах жизни ему ни к чему, ему нужен надежный тыл, чтобы спокойно строить карьеру.

Холодный пропахший какой-то гадостью кусочек ткани сменил такой же, только нагретый, ссадина защипала, Грейнн резко вдохнул.

— Прости, милый, — пролепетала первокурсница Ида. — Тебе очень больно?

Большие влажные глаза, полные восхищения и чувства вины смотрели на Грейнна с надеждой.

— Заживет, — делано-безразлично произнес он, а сам подумал: 'Дура! Конечно больно! Чего вообще такие глупые вопросы задавать?!'.

— Ах, Грейнн, ты такой смелый. Я знаю, тебя вызывал проректор. Он определил тебе наказание? — одну руку, не занятую примочкой, девушка в порыве чувств прижала к вздымающейся груди

— Да. Неделя в библиотеке, — коротко ответил студент, отмечая, что вздымается оная весьма и весьма аппетитно.

— Но ты не назвал моего имени... — глаза Иды стали лучиться таким неподдельным восторгом, что парень неосознанно приосанился. — Ты мой герой, Грейнн! — возбужденно произнесла девушка громким шепотом, наклоняясь ближе нему.

— А герою полагается награда? — загадочно приглушенным голосом, стараясь, чтобы отек в носу не резонировал, создавая гнусавый звук, поинтересовался Грейнн, подаваясь ближе к оллеме.

Идаоин робко улыбнулась и первой приникла к губам парня. Глупая, неумелая, наивная, но очень и очень благодарная. И почему бы ему не принять эту благодарность, раз уж он действительно не назвал ее имени проректору, да и, судя по всему, свободен сегодня от отношений. Нет, давнишняя занятость его не останавливала, но сегодняшние обстоятельства только добавляли пикантности.

Мысленно благодаря коменданта мужского общежития, господина Лью, вовсе не такого строгого, как госпожа Кин, и справедливо полагающего, что если девушка приходит к парню в комнату, то это ее репутация и ее право, и сквозь пальцы и монеты глядевшего не только на дневные, но и гораздо более поздние посещения прекрасной половиной вверенной ему территории, Грейнн резким движением переместил оллему Идаоин к себе на колени. Благодарность обещала быть сладкой.

* * *

Я сидела в музыкальном кабинете за роялем и ожидала мэтра Маркаса Двейна. Расписание занятий по композиции было окончательно утверждено: они должны были проходить дважды в неделю с разрывом в три дня. Кабинет был другим, как и рояль. Нет, визуально он был очень похож на моего молчаливого учителя, почти как брат-близнец, но я знала, что он другой, и как будто чувствовала настороженно-оценивающее настроение инструмента, словно изучающего меня. Прикасаться к клавишам не торопилась, еще успеем познакомиться. Да и по какой-то неясной причине не хотелось, чтобы Маркас Двейн заставал меня за игрой. Все-таки музыка, исполняемая в одиночестве — очень личное дело, и когда оказывается, что тебя слушали, появляется ощущение душевной наготы и нервозности. А кому приятно обнажать сокровенное? Правда, я и сама грешна, но ведь Даррак Кейн не знает, что это была я, да и вообще может не догадываться, о том, что кто-то слышал его музыкальную исповедь.

Мэтр запаздывал, и мысли стали двигаться все в более хаотическом направлении, перескакивая с одного на другое, с интереса, как будет проходить урок и где может задерживаться Маркас Двейн, на недавние события. Через день закончится срок отбывания дисциплинарного наказания Кеннета. Неприветливый и грозный мастер Имон, всегда смотревший на студентов, приходящих к нему с инструментами или за ними, исключительно подозрительно, узнав, от чьей доблестной руки зажегся фонарь под глазом осквернителя Грейнна и был сломан нос, отнесся к студенту со всей душевной широтой и теплом. Так что стало затруднительно сказать, чье наказание было легче: Грейнна, дышавшего библиотечной пылью преимущественно ртом, ибо отек на носу был неслабый, от которой не только подбитый, но и здоровый глаз постоянно слезился, и таскавшего тяжеленные талмуды, а то и стопки фолиантов из одного отсека помещения в другой — по случаю выделения временного помощника мастер-библиотекарь Мазуин затеял генеральную уборку и ревизию. Или Кеннета, которого отмщенный кладовщик в дружелюбной обстановке посвящал в тонкости своего ремесла, обучая правильно определять болезнь инструментов и выбирать оптимально верный метод лечения. К тому же, мастер Имон не возражал, когда к Кеннету присоединялись после занятий друзья, чем мы с Нией, Делмой и Кейдном с удовольствием пользовались: старый Имон знал множество интересных вещей — и не только о музыкальных инструментах.

Проректор появился в кабинете с небольшим опозданием.

— Доброго утра, оллема Таллия, — поприветствовал преподаватель.

— Доброго утра, метр Двейн, — ответила я, поворачиваясь на винтовом табурете к преподавателю.

— Как продвигается знакомство с консерваторией? — спросил метр Двейн, садясь на один из двух стульев, стоящих рядом с небольшим столом напротив инструмента.

— Благодарю вас, хорошо, — улыбнулась я в ответ.

— Первые шаги всегда несмелые, оллема Таллия. Старайтесь, и у вас непременно все получится, — подытожил он обмен любезностями и продолжил:

— Итак, уроки композиции. Ближайший месяц они будут только дважды в неделю. Мне нужно оценить каждого студента. Но потом, когда ваши возможности и возможности ваших сокурсников будут для меня более ясными, и основная масса студентов-композиторов получит других кураторов, частота занятий композицией увеличится до трех раз в неделю.

Я кивнула в знак того, что информацию приняла к сведению.

— Хорошо. Теперь перейдем, собственно, к самому понятию композиции, — лорд Двейн сел поудобней, а я раскрыла тетрадь и взяла карандаш, чтобы конспектировать самые важные тезисы его лекции.

— Нет, оллема, писчие принадлежности можете пока отложить. Этот предмет больше практический, чем теоретический, так что они вам понадобятся только для записи нот, — улыбнулся моему энтузиазму Маркас Двейн.

Я слегка покраснела и отложила тетрадь и карандаш, сложив руки на коленях и приготовившись внимать. Отчего-то было слегка неловко.

— Способность создавать музыку души не часто встречается, — продолжил мэтр, отметив мою готовность короткой улыбкой. — Исполнять уже написанную музыку с продуманными оттенками и запечатленной историей всегда легче, для этого не требуется дар самого высокого уровня, нужно лишь уметь пропускать мелодию сквозь себя, насыщать ее собственными эмоциями. Музыка души не пишется, она рождается из глубины сердца оллема. Мое дело не научить вас производить на свет мелодию — судя по тому, что я слышал, вы это уже умеете — а облегчить понимание процесса, разъяснить взаимосвязи, чтобы вы понимали причины и следствия, разделяли их и могли писать так, как вам хотелось бы, но с меньшей затратой сил и большим откликом.

Лорд Двейн сделал небольшую паузу, убедился, что я слежу за ходом урока, и продолжил:

— Хочу сразу вас предупредить, оллема Таллия, что подобные уроки требуют определенной степени доверия, которая не может быть заслуженна за столь короткое время знакомства, но без нее никуда, — я напряглась. — Мне нужно, чтобы вы не боялись при мне играть вашу собственную музыку.

Преподаватель сделал паузу, пристально смотря на меня своими почти синими сейчас глазами. Я словно окаменела. Черно-бархатный нежный голос мужчины не вызывал опасений или страха, но настороженность перед незнакомым человеком я вот так в одно мгновение искоренить в себе не могла. Только как об этом сказать метру?

Я не успела подобрать слов или открыть рот, чтобы сказать что-то неуверенное и полное сомнений. Маркас Двейн меня опередил:

— Оллема Таллия, я не прошу вас поверять мне свои секреты или сокровенные мысли. Мне нужно, чтобы вы могли играть в моем присутствии свою музыку, идущую из вашего сердца, — голос преподавателя был успокаивающим и обволакивающим. Только присутствовало ощущение, что этот мягкий замшевый кокон не позволит мне ослушаться воли своего обладателя.

Если проректор хотел меня успокоить, у него не получилось. Музыка ведь гораздо интимней слов. Слова не могут передать чувства так же полно и всеобъемлюще, как мелодия.

Видя мою реакцию, мэтр вздохнул и произнес:

— Попробуйте, Таллия. Я не прошу вас о невозможном. Поделитесь тем, чем на данный момент можете поделиться, — вслед за этими словами он сделал приглашающий повернуться обратно к роялю жест.

Я медленно развернулась, следуя указанию, и откинула черную крышку. Поделиться тем, чем могу? А чем я могу поделиться? Я еще никому не играла своей музыки. Даже семье. Только дважды ее услышали люди, причем совершенно чужие для меня: сам Маркас Двейн и Даррак Кейн, выпускник композиторского. Насчет второго я не переживала, услышав мою музыку, он, в каком-то смысле, сквитался со мной, подслушавшей его собственную, хоть и не знал об этом. А вот при мысли, что придется обнажить душу перед проректором, внутри все сжималось от протеста. Наверное, мне было бы гораздо легче обнажить тело.

С большей, чем обычно, силой размяв пальцы, занесла кисти над клавиатурой. Несколько мгновений сомнений. Мизинец на левой руке подрагивал от напряжения. Успокаивающая черно-белая палитра передо мной не была ободряющей, но такой неизменной, такой знакомой, что поневоле напряжение стало отпускать. Быстро перебрав в голове мелодии, остановилась на той, что несла радость: радостью всегда легче делиться, чем грустью. Легко и неслышно выдохнув, коснулась пальцами правой руки клавиш первой октавы, перебирая их одну за другой с разными интервалами. Тональность Солнечный Аметист на серебряной нити расцвечивала пространство фиолетовыми цветами. По комнате разлилась весна, цветущая сиренью. Мелодия была простой, без лишних изысков, только такая и могла рассказать о простых ежедневных радостях, которые замечаешь только после того, как лишаешься их, и о том ощущении благодарности и легкости, которое приходит, когда они возвращаются. Простой аккомпанемент левой руки, путешествующий по аккордам главных ступеней гаммы, призван нежно оттенять мелодию, не привлекая к себе лишнего внимания, но и он красив в своей переливчатости и точности. По крайней мере, мне так слышится. Чем хороша игра своих мелодий для себя? Я не должна никому объяснять, почему так или иначе, убеждать или заставлять верить, я и так интуитивно понимаю, почему и как звучат именно эти ноты. Я не должна смущаться за свои ассоциации и видение. Именно поэтому мне не нравится показывать свои мелодии другим.