Дочь кузнеца

— Как тебя зовут? — купец решил, что молчание затягивалось, а у него на вечер еще слишком много дел, чтобы тратить время на какую-то девчонку.

Занила внимательно смотрела на купца. Где он был прежде чем прийти сюда? Чем занимался? Его темно-коричневая свита, расшитая по горловине узором, его седая, аккуратно подстриженная борода, его волосы были покрыты какой-то странной красноватой пылью. И запах... Занила никогда не ощущала ничего подобного. Какой-то сладкий и одновременно острый...

— Сколько тебе лет? — купец понял, что ответа на первый вопрос так и не дождется. Его голос все еще звучал ровно, но в нем уже отчетливо звенели металлические нотки. Любой его служащий сейчас уже мчался бы подальше от горницы, лишь бы только не испытать на себе гнев хозяина, а девчонка все также стояла и смотрела на него. И думала о чем-то своем, о чем-то гораздо более важном — он понял это! О чем-то настолько далеком от какого-то там купца и его вопросов!..

Гнев, не сдерживаемый больше, выплеснулся наружу. Купец стремительно шагнул к рабыне, в два шага преодолев разделявшее их расстояние, схватил пальцами тонкий подбородок, дернул вверх, заставив девчонку запрокинуть голову.

— Ты почему молчишь?! — его голос не звучал больше ни ровно, ни тихо. — Ты маленькая жалкая рабыня! Я заплатил за тебя пять золотых монет, потому что мне сказали, ты в состоянии разговаривать! И тебе придется заговорить! Или ты дорого заплатишь за свое упрямство! Ты можешь притворяться сколько угодно, но я знаю, ты можешь говорить: язык-то у тебя на месте, тебе никто его пока не вырвал. Или ты так мечтаешь, чтобы я это поскорее исправил?

В глазах рабыни не отразилось ничего: ни тени страха, ни отголоска боли, а ведь он знал, как сильно сжал пальцами ее лицо. Любая другая девчонка на ее месте уже залилась бы слезами, она же даже не пыталась освободиться. Что ж, значит он будет учить ее по-другому!

Варох схватил рабыню за руку и почти выволок ее из горницы, протащил сквозь сени, на задний двор, резко толкнул от себя, рассчитывая, что она не устоит на ногах и свалится на растаявшую за день, а теперь успевшую подмерзнуть на вечернем морозце землю. Занила споткнулась в своей непривычной неудобной обуви, но устояла, вцепившись руками в бревенчатую стену конюшни. Варох стремительно, словно и не было седины в его бороде, ворвался в конюшню, чтобы через секунду вновь выйти во двор, держа в руке свернутый тугими кольцами хлыст. Упругое кнутовище заскользило, распуская по земле темные кольца, хищно зазмеился тонкий кончик. Занила, словно завороженная, следила за ним, пристально, внимательно, как минутами раньше разглядывала самого купца, молча.

Варох замахнулся. Хлыст взвился над его головой, со свистом прочертил полосу в стремительно темнеющем зимнем воздухе и впился в бревна конюшни, справа от прижавшейся к ним крошечной человеческой фигурки. На потемневшем от времени дереве осталась свежая светлая полоса.

Рука Вароха поднялась вновь. Из дверей конюшни осторожно показались работавшие там холопы, привлеченные шумом. На крыльцо также успели уже выбежать почти все обитатели дома купца. Хлыст высоко взвился над головой Вароха и стремительным, неуловимым глазом движением понесся вперед, с пронзительным свистом впился в деревянную стену, на этот раз все-таки задев рабыню, прижавшуюся к стене. Основной удар пришелся на плечо, кое-как защищенное платьем, и только самый кончик скользнул по руке, распоров кожу на тыльной стороне ладони. Занила вздрогнула от резкой боли, опустила глаза на свою руку, еще ниже, на быстрые алые капли, стекавшие по пальцам вниз, на землю. Она чувствовала боль, но она чувствовала ее также, как и тепло собственной крови, струившейся по пальцам, также как пронзительный холод морозного зимнего вечера, как твердость смерзшейся земли под ногами.

Занила внимательно смотрела на капли крови, одна за другой стекавшие на землю, словно стремилась разглядеть в них что-то новое. И ей это удалось. Капли, еще секунду назад бывшие темно-алыми, у нее на глазах посветлели, медленно, но неумолимо превращаясь в жидкое серебро. То самое, что (она точно знала) текло по ее жилам. Теперь она могла видеть его, не только потеряв сознание и находясь на грани смерти. Занила также внимательно посмотрела на свою руку, и кожа под ее взглядом стала прозрачной. Было отчетливо видно, как змеятся под ней ниточки живого серебра, переплетаясь, охватывая все ее тело призрачным кружевом силы. Занила внимательно проследила взглядом за тем сосудом, что был рассечен хлыстом купца: вот здесь одна из его стенок была разрушена, отсюда серебристые капли стекают на землю, вот он уходит выше по запястью, а вокруг него обвивается словно паутина, дрожащая и пульсирующая. Занила задумалась: что это может быть, и ответ пришел к ней сам — боль. Дрожал и пульсировал нерв, наливаясь нездоровым темным свечением — именно здесь в ее руке поселилась боль. Занила сосредоточила все свое внимание на этом сгустке энергии, вспомнила серебристый шарик, танцевавший на кончиках ее пальцев среди тьмы, и не только одной мыслью, всем своим существом приказала: "Стоп!". Боль исчезла. Словно погасла задутая порывом ветра свеча. Как будто ее и не было никогда раньше, а хлыст купца не рассекал ее кожу.

Занила подняла глаза. Варох стоял перед ней, и кнут только что свернул свои послушные кольца возле его ног, а купец уже поднимал руку в новом замахе. Никто не ждал, пока она сумеет успокоить боль, просто с момента предыдущего удара успела пройти лишь доля секунды! "Время — то же серебро. Осталось только найти сосуды, по которым оно течет!" — поняла Занила, но хлыст взвился в воздух, не удерживаемый ничем, готовый остановиться, только встретившись с живой плотью...

— Хозяин! — пронзительный женский крик, раздавшийся откуда-то со стороны крыльца, удивил Занилу не меньше, чем самого купца. Она и Варох обернулись одновременно, отыскивая глазами источник шума, посмевший отвлечь их.

— Господин Варох! — к ним с крыльца через весь двор неслась пожилая рабыня, та самая, что кормила и мыла Занилу. Девочка отметила, что узнала ее. Голос Вароха был холоднее стылого зимнего воздуха:

— Чего тебе, Вельха?

— Хозяин, — женщина бухнулась на колени у ног купца, прямо на смерзшуюся комьями землю. — Не бейте ее! Она всего лишь ребенок! Вы же убьете ее!

Остальные рабы и слуги, столпившиеся вокруг, молчали. Варох и сам на долю мгновения потерял дар речи: никогда еще ни один раб не смел перечить ему или останавливать его руку. Но пожилая рабыня валялась на земле у его ног.

— Не бить ее?! — в голосе купца пронзительным льдом зазвенела усмешка, от которой всем вокруг сразу стало не по себе. — Не бить ее? — повторил свой вопрос Варох, указывая рукоятью хлыста на Занилу, по-прежнему стоявшую, прислонившись спиной к стене конюшни. — Посмотри, девчонка, эта глупая старая рабыня валяется у меня в ногах и умоляет не убивать тебя! Чем же ты так ей приглянулась? Посмотри, как она глупа! Она даже не понимает, что тебе наплевать на нее! Или нет?..

Рука купца взвилась в мгновенном резком замахе, который никто не сумел ни заметить, ни отследить. Только пожилая рабыня, скорчившаяся на земле, успела вскинуть руки к голове, прикрывая лицо от со свистом опустившегося на нее хлыста. Женщина вскрикнула от боли, а по ее рукам зазмеилась глубокая красная полоса. Купец взмахнул хлыстом еще раз, и снова темный жадный кончик с пронзительным звуком рассек воздух, впиваясь в тело беззащитной женщины, валявшейся на земле. Еще раз... На этот раз удар пришелся по спине, разрывая старую ткань грубого серого платья.

— Ты смотришь?! — Варох на минуту оторвался от своей жертвы и обернулся к Заниле. — Она просила не бить тебя!

Девочка вдруг отделилась от стены и шагнула вперед, высоко вскинув голову:

— Чего ты хочешь от меня?

Рука купца опустилась. Вот так. Никаких детских воплей. Никаких просьб не бить. В пяти словах, произнесенных голосом, в котором не было ничего детского, вся суть того, что здесь происходит.

— Ты назовешь мне свое имя? — Варох, казалось, забыл о пожилой рабыне, валявшейся у его ног.

— Занила.

— Сколько тебе лет?

— Зим? — переспросила девочка, переводя времяисчисление в привычные ей понятия. — Одиннадцать.

— Ты будешь говорить?

— Если ты будешь спрашивать.

Хлыст резко взвился в руке Вароха, с визгом впился в ледок, сковавший землю у самых ног маленькой рабыни. Та не отшатнулась, только на долю секунды инстинктивно прикрыла глаза.

— Ты должна говорить: "Да, хозяин"!

-Да, хозяин.

Лишь эхо его собственных слов. Ее голос прозвучал ровно. Тихо. Ровно, спокойно, послушно... Но ни на долю секунды это послушание не отразилось в ее взгляде! Как раньше она двигалась, выполняла то, что ей приказывали, так теперь она будет говорить. Варох-купец понял это, скручивая хлыст ровными тугими кольцами, пока рабы расходились со двора. Добился ли он хоть чего-нибудь?

Занила вошла в избу, вслед за остальными рабами. В полутьме сеней она взглянула на свою руку, несколько минут назад рассеченную хлыстом купца. По светлой коже на тыльной стороне ладони змеился едва заметный красноватый след. Даже не шрам, просто воспоминание, стремительно тающее на глазах...

Когда Занила вошла в горницу для рабынь, где ее поселили, там уже собрались остальные женщины. Они окружили Вельху и, сняв с нее платье, обрабатывали раны, оставленные на ее коже хлыстом купца. Две девочки-подростка, которых Занила уже встречала на кухне, как раз выносили в сени плошку с водой и окровавленные тряпки, пропустив к Вельхе повариху с баночкой какой-то остро пахнущей мази. На Занилу никто словно не обратил внимания или, во всяком случае, все старательно делали вид, что это так. Ни одна женщина не заговорила с ней. Впрочем, как и в следующие несколько дней. А потом либо рабыни поняли, что Занила вряд ли замечает их молчание, либо им просто надоело, да и сама Вельха не держала на нее зла и не обвиняла ее ни в чем: она-то знала, что приняла решение сама. Но и общаться с ней больше не пыталась.

Все эти дни Занила провела на складе, куда на следующее же утро отвел ее купец. В просторном подвальном помещении было сухо и довольно прохладно. Занила, одетая в толстое шерстяное платье и меховую безрукавку, не мерзла, только руки, обнаженные до локтей и перепачканные красновато-коричневым порошком медленно коченели, поэтому Занила время от времени протягивала пальцы к огоньку, плясавшему на поверхности плошки с маслом, стоявшей возле нее. Кроме этого огонька в помещении были еще две лампы, подвешенные по стенам, но им не удавалось рассеять темноты, царящей в подвале. Во мраке, уютно свернувшемся по углам, прятались тяжелые окованные сундуки и полки, сверху донизу уставленные купеческим добром. К центру комнаты были стащены мешки с теми самыми пряностями, что должны были принести Вароху-купцу такие прибыли. А на деле оборачивались сплошным убытком. Маленькую рабыню посадили перебирать их: просеивать и ссыпать в чистые мешки хорошие, отделять и раскладывать на просушку то, что еще можно было спасть, сгребать в отдельную кучу в углу безнадежно испорченное плесенью.

Маленькая рабыня сидела в центре полутемного склада на выделенном ей колченогом табурете, поджав под себя ноги, в окружении развязанных и распотрошенных мешков, время от времени позволяя себе разогнуть спину и протянуть к огню тонкие руки. Но даже если она прикрывала глаза, болезненно-яркий огонек продолжал плясать перед ними, а в воздухе по-прежнему висел аромат пряностей. Этот запах... Заниле казалось, что он пропитал ее всю, сладковато-острый, будоражащий, заставляющий ее голову кружиться. Он преследовал ее, даже когда она по вечерам поднималась из своего подвала, а внизу и вовсе окутывал ее плотной пеленой.

Пару раз за день к ней на склад спускался сам Варох-купец или его племянник — управляющий. Рыжий парень не задерживался надолго и быстро уходил, дав пару коротких указаний, а купец и вовсе ограничивался одним коротким взглядом. Больше Занила не видела никого. Впрочем, Занила была скорее довольна: она была одна, она могла думать.

День за днем руки маленькой рабыни пересыпали пряности, день за днем ее мысли кружились, снова и снова возвращаясь к одному и тому же: она не может долго оставаться рабыней купца, она должна уйти, должна найти Хозяина и убить его! Пока он еще в городе, пока он не успел уехать. Потом... Что будет потом, не важно. Сейчас она должна найти способ выбраться из дома Вароха. Осталось только придумать, как это сделать.

За прошедшие дни (точнее вечера, когда она была относительно свободна, а не должна была безвылазно сидеть в подвале) Занила успела хорошо изучить место, где ей пришлось жить. Дом Вароха был окружен высоким бревенчатым забором, перелезть через который было бы сложно даже взрослому человеку, а уж для девочки одиннадцати зим и вовсе представлялось невыполнимой задачей. Хлев, конюшня и склады, вплотную примыкающие к дому, делили двор на две части. В передней его части в заборе были сделаны широкие ворота, пропускавшие въезжавшие и выезжавшие телеги, тяжело груженные добром, а также маленькая калитка для пешеходов. Занила уже представила, что могла бы проскочить вместе с каким-нибудь обозом телег, но как не попасться на глаза холопам, возчикам, парню-управляющему или самому Вароху, постоянно толкущимся во дворе? Был, правда, еще задний двор, на котором вечерами, когда рабы заканчивали всю свою работу и возвращались в дом, не оставалось практически никого. Но и калитки, обещавшей Заниле путь к свободе, там не было! К тому же двор купца вплотную примыкал к чужому двору, а забор лишь служил границей двух владений. Так что даже если бы Заниле и удалось перебраться через него, она оказалась бы всего лишь в другом дворе. А как выбираться оттуда? Конечно, не все рабы в доме Вароха были настолько ограничены в свободе как она. Повариха, например, каждый день брала большую корзинку и отправлялась на городской рынок за продуктами, холопы не только грузили товары во дворе, но и помогали при лавке, даже мальчишек, обитавших при конюшне, время от времени посылали в город с различными поручениями. Возможно, и сама Занила когда-нибудь сможет выйти за ворота купеческого дома с его разрешения, отправленная с какой-нибудь посылкой. Но когда это будет? Она не могла столько ждать! Она не может позволить себе вновь потерять след Хозяина!

Значит, оставался обоз телег. И нужно лишь придумать, как в него пробраться!

Дни проходили за днями. Занила никак не отмечала для себя движение времени. Пожалуй, только один день запомнился ей совершенно точно — день, когда на нее надели ошейник раба.

Даже в глухой деревне, где Занила родилась, она слышала о том, что каждый несвободный человек несет на себе определенную метку — ошейник, застегивающийся на пряжку с хитрым замком, ключ от которого был только у хозяина. А на самой пряжке обычно делалась гравировка — герб или просто какой-то рисунок, указывающий на принадлежность раба тому или иному хозяину. Ошейник вообще был знаком, особым свидетельством статуса человека. Впрочем, чтобы снять его, беглому рабы пришлось бы потратить определенное количество времени и сил. Ошейники делались из разных материалов. Говорили даже, что в Салеве — южном соседе Вольных княжеств, ошейники рабам делали из золота. А ошейники для любимиц — белоснежных пушистых кошек и вовсе украшали драгоценными камнями.