Я кое-как уворачивался от ударов, потом изловчился, сунул ногу между ног обидчику, а второй ногой толкнул. Он упал. Я быстро вскочил, выхватил саблю да как закричу:
— Пся крев! Цо то ест?
— Пшепрашам бардзо, пан, — мой обидчик даже в лице переменился, — муве трохэ по польску, сие помылил...мам до пана велико просбэ...
— Слухам, — ответил я.
— Чи зна пан езык росыйски?
— Муве по росыйски, — ответил я.
— Извините, пан, обознался зовсим, вас не знаю и на посадке не видел, потому так и подумал, что вы лазутчик иноземный, — чуть не ползал в ногах мой обидчик.
— А ты сам-то, кто такой? — спросил я.
— Та бродник я, — ответил малоросс, — буду пути проведывать у Бахчисарая.
— Откуда же ты пути эти знаешь? — спросил.
— Татары крымские меня в туретчину продали, а там я в мамелюки поступил. Вот имею поручение провести французов в район Бахчисарая, — сказал лазутчик.
Да, вместо ненависти к работорговцам служение их хозяевам и работа проводником на интервентов лишь бы досадить москалям. Тьфу. Бандеровец какой-то.
— Что здесь случилось? — французский голос заставил меня вздрогнуть. Ставший почти родным язык сказал, что наконец-то я сяду в обществе образованных людей, посидим, обговорим последние события. Какие события? Откуда я знаю, что здесь происходило за последние сто лет? Так, схематично, я знаю, кто, за что, почему и кто и как, но не буду же я рассказывать французскому офицеру содержание русского учебника истории. Он этого не поймет и его враги русские, а я одет в невообразимую одежду то ли священника, то ли монаха какого-то воинственного ордена со своей казацкой саблей. Придется косить под бандеровца, благо у меня есть бумага за подписью Хмельницкого с печатью, что я исполняю личные поручения пана гетмана. На том и стоим.
— Все в порядке, господин капитан, непонятливым приходится пинками объяснять, — веселым тоном сказал я.
— Мсье парижанин? — изумился офицер, — но почему я вас нигде не видел?
— Я вообще не должен был появляться и меня никто не должен был видеть, потому что я имею задачу выйти в русские боевые порядки как представитель народностей, которые обещают помощь русским в Севастополе, — на ходу импровизировал я.
— Но вас уже видело столько людей, — расстроился офицер.
— Не беспокойтесь, капитан, — сказал я, — когда шампанское выстрелило, то его не заливают обратно в бутылку, а разливают по бокалам.
— Хороший намек, а в моей каюте есть бутылочка отличного "штровайна" из Австрии. Подарок союзников. Но вкус приятный и пьянит неплохо. Прошу ко мне в каюту, — пригласил капитан, — по чину я капитан и исполняю обязанности помощника капитана фрегата по артиллерийским делам. Мое имя Мишель.
Каюта была небольшая, но кроме деревянной койки была еще широкая полка, которая вполне могла быть использована вместо второй кровати. Заметив мой взгляд, капитан улыбнулся и сказал:
— Я не возражаю, мсье, разделить с вами каюту, но вначале вам нужно представиться капитану.
Немного отдохнув, выкурив трубку и выпив бокал вина, который делают из самого сладкого винограда, сильно подвяленного перед отжимом, мы пошли представляться капитану.
Командир корабля капитан второго ранга Рено был высоким сорокалетним французом со шкиперской бородкой, трубкой в зубах и громким голосом.
— Войдите, — голос из-за закрытой двери был слышен так же, как будто дверь была совершенно не закрыта.
— Мон командэр, — четко доложил мой знакомец, — на корабле обнаружен человек, имеющий поручение разведки русских боевых порядков. Отлично владеет французским языком. Имя Владимир. Прошу разрешения представить его Вам.
— Добро, — ответил Рено.
Я вошел и предъявил свой документ.
Повертев бумагу в руках, Рено спросил Мишеля, есть ли в составе команды люди, знающие русский язык.
— Только два малоросских проводника, которые направлены к нам турецким командованием, мон командэр, — доложил Мишель.
— Они говорят по-французски? — спросил Рено.
— Нет, мон командэр, — сказал артиллерист.
— Тогда попросим гостя перевести нам этот документ, понадеемся на его благородство и верность союзническому долгу, — милостиво разрешил капитан.
Я взял документ и перевел, что Гетман Малоросии удостоверяет, что писарь пан Владимир выполняет его личные поручения. Подпись, печать, дата.
Капитан Рено взял документ еще раз и удивленно ткнул пальцем в него:
— Посмотрите на дату, господа.
Я посмотрел и рассмеялся. Посмотрев, рассмеялся и Мишель, вместе с нами хохотал и капитан Рено.
— Ха-ха-ха, — заливались они, — 1654 год, сколько же вам лет, мсье Владимир, в октябре 1854 года?
Выслушав рассказ о моем задании, капитан разрешил мне поселиться у своего помощника Мишеля, посоветовал тому осмотреть артиллерийское вооружение и показать гостю корабль.
— Покажите, Мишель, лучший каперский корабль южных морей, — сказал он. — Как только выгрузим груз, мы пойдем бороздить моря, захватывая призы в виде кораблей противника.
— Пойдемте, мон шер, посмотрите гордость французского флота фрегат "Флора", — пригласил меня Мишель. — Наша задача — дальняя разведка и крейсерская служба. Мы самостоятельно ведем боевые действия на морских и океанских коммуникациях. Захватываем и уничтожаем торговые суда противника. Поэтому можно сказать, что мы настоящие каперы. Под моим командованием тридцать орудий. Экипаж корабля, мои артиллеристы и абордажная команда — это почти триста человек. Нас просто так не возьмешь. Давайте пройдемся по всей длине корабля. Можете посчитать — сорок семь метров. Ширина — больше одиннадцати метров.
Я шел за Мишелем и думал, что корабль этот чуть побольше китайской джонки. Как она там? Сражается с армадой или они перебили друг друга и стали легкой добычей адмирала Гуань Сюя? Вряд ли этот бой войдет в историю морских сражений.
Сверху из вороньего гнезда закричал матрос:
— Земля!
Глава 30
Честно скажу, что в Севастополе я был два раза, когда приезжал на экскурсию из Ялты, чтобы посмотреть океанариум и музей Севастопольской обороны. С моря я Севастополь не видел ни разу. Сейчас увидел в первый раз. Было семнадцатое октября 1854 года.
Суда нескольких эскадр собрались в линию у Севастопольской бухты. На входе были видны мачты затопленных кораблей. Если не изменяет память, то было затоплено семь больших кораблей.
"Флора" встала в цепь армады кораблей с разноцветными флагами и бросила якоря. Командир Рено уехал к командующему эскадрой для доклада. Часа через три он вернулся.
— Ну что, ребята, — сказал он, построив команду на верхней палубе, — наш адмирал дал нам ноты для оркестра. Наша "Флора" будет не последней скрипкой. Вся надежда на вас, артиллеристы. Мы покажем этим русским, что такое победоносный французский флот. К бою, артиллеристы!
В полдень началась канонада. Пушки стреляли непрестанно. Историки говорят, что в тот день с моря Севастополь обстреливали одна тысяча триста орудий. Через час стрельбы была сделана остановка. Пушечные стволы заменялись не стрелявшими стволами другого борта. И снова канонада. Пушки "Флоры" оглушали. Пушки других кораблей звучали не так громко.
Вдруг на "Флоре" раздался взрыв. Взорвалось орудие? Нет, орудие повреждено, но оно не взорвалось. С берега прилетело ядро. Русская береговая артиллерия отражала бомбардировку, но из-за дыма и грохота орудий была не видна и не слышна, но тут и там вспыхивали пожары на кораблях эскадры. Говорят, что снаряд не попадает в то место, куда уже попал предыдущий снаряд. Это все говорится для успокоения себя. Попадает. Еще как попадает. Ядро большего калибра разворотило правый борт практически в месте первого попадания. Капитан Рено осмотрел разрушения и приказал загрузить левый борт, чтобы пробоина была выше уровня воды, и ее не захлестывало волной. Плотники работали с опаской — а вдруг снова прилетит русское ядро. И оно прилетело. На верхнюю палубу недалеко от того места, где стояли капитан Рено и я.
— Что-то нам сегодня не везет, — сказал капитан, — как будто на нашем корабле магнит для ядер. Артиллеристам прекратить стрельбу, плотникам быстрее заделать разрушенный борт!
"Флора" израсходовала две трети своего боезапаса и вышла из "оркестра" бомбардировки Севастополя.
— Мон капитэн, — сказал я, — возможно, что это я являюсь магнитом для русских ядер. Они чувствуют тех, в кого нужно попасть в первую очередь и летят по этому направлению. Время идет к вечеру и примерно через час будет уже темно. Я прошу высадить меня на шлюпке на стыке между русскими боевыми порядками и войсками коалиции. Это примерно около мили, обратно шлюпка доберется по вашему "ратьеру" (фонарю, светящему вниз). А мне задерживаться нельзя. Пока русские приходят в себя после бомбардировки, я проберусь туда, куда мне надо.
— Владимир, может быть вы и правы, — сказал капитан Рено, — а, может, это знак нашей "Флоре", чтобы она была осторожнее на море. Сейчас я дам команду и два матроса на легком ялике доставят вас на берег. Море спокойное и вы быстро окажетесь в России. Прощайте, мон шер.
— Владимир, — сказал мой компаньон Мишель, — мне кажется, что мы с вами прощаемся навсегда. Берегите себя, мой друг.
Мы пожали друг другу руки, и я по веревке спустился в качающийся у борта ялик.
Я помахал им рукой, и небольшая лодка стала удаляться от корабля.
Я действительно видел их в последний раз. Примерно через месяц, четырнадцатого ноября, разыгрался немыслимый шторм, нанесший флоту коалиции очень большие разрушения. В числе затонувших судов оказалась и "Флора".
Самый большой ущерб понес флот Франции. Если бы знать, что будет шторм, то корабли можно было заранее укрыть в безопасных бухтах и уменьшить потери. Но кто же это знал? Сразу после этой трагедии Наполеон III лично обязал главного астронома Франции Леверье создать службу прогноза погоды. Франция первая стала создавать систему метеостанций и составлять карту прогнозов погоды. Так что, всем выступлениям красивых женщин в нарядах от кутюр перед картами погоды в телевизионных программах мы обязаны сокрушительному шторму в районе Севастополя четырнадцатого ноября 1854 года.
Что-то я начал замечать, что опасности ходят за мной прямо по пятам. То ли они не успевают добраться до меня, то ли своим присутствием призывают к осторожности. Во всяком случае, я научился распознавать подстерегающую меня опасность и точно рассчитывать свои силы на преодоление или на решительный бросок в центр ее, когда она не ожидает от меня таких действий.
Видимый с борта корабля дальний берег вдруг начал приближаться черной громадой. Когда глубина уменьшилась, я выпрыгнул из ялика, окунувшись в воду по пояс, и отправил матросов обратно. Пока они не были моими врагами.
Интересные времена. Люди верят друг другу на слово. Нет документов с фотографией, хотя фотография уже появилась, но дагерротип к бумажке не приложишь. Как интересно меня встретят мои соотечественники? Буду представляться сибиряком, ездившим в святые места и тайком пробравшимся на борт вражеского фрегата. В принципе все сходится.
Когда закончилась канонада, команда занималась ремонтом повреждений. С наступлением темноты я отвязал дежурный ялик и на веслах добрался до берега. Могут и поверить, но любой бдительный человек может сказать: а ну, покажь свои руки. А они вот, чистенькие. Пришлось взять песок и галечник и натирать ими ладони рук, чтобы было видно, что руки натерты веслами.
Да. Плохо, когда все приходится делать экспромтом. Один экспромт пройдет. Второй пройдет. А на третьем возьмут под белы руки и поведут куда надо.
Я сидел на пустынном берегу в кромешной темноте и думал. Я совершенно не знал, куда мне идти. Осень еще не вступила полностью в свои права, и было не совсем холодно. Конечно, можно повернуть кольцо на один оборот и очутиться в Севастополе 1954 года. Интересно послушать, как мужики на кухнях и в пивных шепотом на чем свет клянут затрахавшую их коммунистическую партию Советского Союза. Она в лице ее первого секретаря лысого горняка-кукурузовода Хрущева одним махом передала Крымскую область России в состав Украины в честь 300-й годовщины Переяславской Рады. И никто не спросил мнение передаваемых граждан.
Кто знал, что российские граждане не по своей воле окажутся в осененной бандеровским трезубом жовто-блакитной Украине, которая мечтает уничтожить все русское у себя и вступить в НАТО, чтобы сообща уничтожить все, что связано с Россией, "поставить ее на место", что не получилось ни у Наполеона, ни у Гитлера, не получится и у НАТО, усиленного Украиной.
В 1954 году появиться в Севастополе в такой рясе, как у меня, значит мгновенно очутиться в руках дознавателей и давать показания о личности и местах мною посещенных, целях посещения и в интересах каких разведок. А после всего выслушанного есть возможность быть отправленным в санаторий с решетками на окнах для лечения реактивной шизофрении.
А как по-другому? Будешь врать — заметут как шпиона, который путается в показаниях. Будешь говорить правду, особенно о китайской джонке — посмеются — и в санаторий.
Хорошо, еще раз крутану колечко на три четверти — и снова в городе русской морской славы Севастополе с жовто-блакитными флагами. И снова проверка документов. Чего здесь этот москаль делает? Еще хуже.
Я сидел и думал, а в это время семнадцатого октября в севастопольском госпитале умирал смертельно раненный заморским снарядом вице-адмирал Владимир Корнилов.
Нет, я остаюсь в Севастополе. Кое-какую военную подготовку на уровне командира взвода имею. Правда, с допотопным оружием обращаться не умею, но научусь. Я русский, а Севастополь — земля русская и я не могу остаться в стороне, когда моя родина в беде.
Слева от меня послышались шаги по гальке нескольких человек. Шли от Севастополя. Но кто они?
Глава 31
— Глянь, Никола, похоже, кто-то сидит не берегу, — раздался приглушенный голос.
— Вечно тебе, Егорий, что-то мерещится в темноте. Коряга это. Видишь, даже не шелохнется, — ответил голос постарше.
— Точно говорю, дядька Тарас, человек это, — зачастил молодой.
— А, ну, замолчь, — раздался голос старшего.
Шаги вдруг стали расходиться. Один стоит. Двое обходят по сторонам. Три человека, действуют правильно, обкладывают со всех сторон, чтоб не убежал. Главное, чтобы стрельбу не открыли. Нет, стрелять не будут. Где-то недалеко позиции французов, уж они-то постреляют в тех, кто вдруг оказался около них.
Я думал, что меня будут задерживать по науке, типа: "Стой, руки вверх" или еще что-то, но совершенно неожиданно получил удар по голове и отключился.
Очнулся я от громкого голоса:
— ...так что, ваше благородие, сидел он на берегу и чего-то высматривал, то ли лодку ждал, то ли на лодке недавно приехал. Мы его окружили и внезапно напали. Притащили сюда, посмотрели, а на нем одежда чудная, сабля вот казацкая, бумажка какая-то вся замоченная и буквы на ней не разобрать, и больше ничего при нем нет. Руки посмотрите, ваше благородие, барские руки, — докладывал знакомый мне хрипловатый голос.
