— Ты спишь?
— Кажется, на этот вопрос нельзя ответить утвердительно?
— А с каким вопросом тогда следует просыпаться?
— Для какой такой причины разбудили вы меня?!
— Ну, проснулся Рабунамба...
— Что-то не так?
— Со мной? Нет. Я про мастершу Магго.
— Обидно. Хотелось бы ей помочь, да нечем.
— В конце концов, Минору же ничего такого не сделала. Ей же ничего не будет?
— Едва ли. Взяла на себя чужую вину, если я верно понял. И похоже, сама не вполне уверена, чью и какую именно. Стало быть, ложные показания и препятствие сыску.
— А что за это дают?
— Не помню. Можно посмотреть. Сейчас...
Доктор Чангаданг выбирается из-под одеяла. Повязывает аинг, надевает очки. Выходит в соседнюю комнату.
Те полки, что у входа. Вторая снизу, задний ряд. За Дополнениями к уставу ученой гильдии. Сравнительно новая толстая книга в черном переплете. По счастью, с подробным указателем в конце.
С книгою человек возвращается в спальню. Девушка сидит на постели спиной ко входу. Причесывается. Молвит, не оглянувшись:
— Не знала, что ты держишь в доме "Уголовное уложение".
— Купил когда-то вместе с "Гильдейским правом". Одно на другое слишком часто ссылается, чтобы читать их порознь.
— И что там?
— Вот. От трех месяцев до двух лет исправительных работ на поселении в зависимости от тяжести созданных помех. При этом речь не идет о сокрытии или уничтожении улик. Очевидно, имеются в виду только словесные помехи — запирательство и тому подобное. Что же касается дачи ложных показаний: от года до трех лет тюремного заключения или те же работы — от года до пяти.
— Так много? Но она ведь парня своего выгораживает. Не жениха, а другого.
— Едва ли сие сочтут смягчающим обстоятельством.
— Ну да, а он в бегах. Если, конечно, его самого где-нибудь не прибили.
— А жив он или нет — в храме Владыки не выясняли?
— Нет. Хотя этот Талури — семибожник, и даже чуть ли не Пестрый жрец.
— Но тогда, видимо, он должен нести обет невреждения жизни?
— Да. Но если он не убивал — зачем Минору его покрывает?
— Возможно, причина в чем-то другом. Одержимость, безумие, внушение?
— Сегодня к ней исследователи придут. Врачи, кудесники.
— Присутствие чар проверяют только сейчас? Три дня спустя?
— Не знаю. Кажется, стража обязана хотя бы носить с собою счетчики Саунги?
— Да. И еще всех задержанных должен осматривать участковый лекарь. В Ларбаре порядок другой?
— Нет, почему же: был общий осмотр. А нынче — станут выяснять, нет ли остаточных следов каких-то обрядов. Или признаков употребления дурмана в прошлом. Ну, и помешательства заодно.
— Исследователей приглашает стража?
— Нет, "сторона ответчика". Гаммичин дядя договорился. Как я поняла, он — большая шишка в Охранном.
— Понятно.
Косы заплетены. Закручены вокруг головы. Барышня Тагайчи теперь закрепляет их шпильками.
— Не скажу насчет чародея и душевника, а лекарем — знаешь, кто? Наш мастер Харрунга. Позавчера, когда мы у Алилы сидели, вдруг прибежал Гамми. Сказал, что Харрунга согласился.
— Это правильно. В Ларбаре мало знатоков дурманных болезней. Если с подобным кто и сталкивается, так работники ОТБ. А Харрунга — грамотный лекарь.
— Да. Только попросил, чтобы Гаммичи отвез его для начала на площадь Ликомбо.
— Сам хотел договориться о ходе и условиях проверки?
— Да нет. Гамми сказал, что Харрунга, когда под мухой, становится очень придирчив в вопросах выбора места ночлега. А он был — ой, как нетрезв.
— Насчет ночлега — наследие кочевых дибульских предков?
— Ну, еще бы. Никто не вправе указать, где мне поставить мой шатер...
— Печально это. Год назад, насколько я помню, Харрунга пил значительно меньше. Или просто поначалу, на новом месте, пытался держаться, а теперь счел возможным расслабиться?
— Ну, выпивает человек, что ж. Главное, не во вред работе.
— Пока не во вред. С мастером Курриби не сравнить. Очень жаль будет, если Харрунга его постепенно догонит.
— Скажешь тоже! Харрунга пьет, но стыдится, скрывает. По утрам, если с перепоя, так всё отворачивается. И не хвастает, как некоторые: "Вот мы вчера с Чабиром чуть ли не ведро потребили!".
— Я не понимаю, зачем он пьет. Ведь здесь всё не так безнадежно, как в случае с Магго — мы не бессильны. И я бы хотел помочь.
— Да как тут поможешь-то?
— Я знаю, отчего в свое время спивался я сам. Здесь — другое. Я стараюсь понять, что происходит с Харрунгой, но пока не понимаю. А ты?
— Может быть, возрастное. Тридцать три — юность прошла, зрелость не наступила. А у тебя отчего?
— Судя по тому, что это было десять лет назад, из-за того же. Самоистребление. Страх, что этот организм без хмельного протянет слишком долго. Бережно и надежно храня в себе все те мысли и чувства, которые мне были так противны.
Есть у барышни Ягукко жених — Чанэри Ниарран, газетный мастер. Случись этот разговор у него дома, на Табачной, начал бы газетчик хлопотать. Прежде всего рванул бы во двор — выгулять собаку. Чаю заварил бы себе и Гайчи, завтрак бы сготовил, пса покормил. Потом дошли бы руки и до Уголовного уложения. Правда, еще бы вспоминать пришлось: кто из соседей у Нэри его замотал. Ничего, обошел бы весь дом, к вечеру, глядишь, и сыскалась бы требуемая книжица. В тоненькой бумажной обложке да с масляными пятнами на страницах.
Здесь — все иначе. Возник у любимой женщины с утра пораньше вопрос из области мэйанского законодательства — так надо на него ответить немедленно. Не умывшись, не побрившись, не одевшись толком. Не подумав, насколько смешно он выглядит: восточная бледность, эта юбка вместо штанов, длинные, но уже не то чтоб густые волосы...
Тоже — расслабился. Забыл, что надобно стесняться.
Впрочем, не скажешь, что организм этот разрушен выпивкой и непосильными трудами. Если потребуется — не один только ланцет может удержать в руках мастер Чангаданг. Гайчи и сама видела, как он в одиночку перекладывает недужных с операционного стола на носилки.
— По-твоему, у мастерши Алилы все безнадежно?
— Если бы дело было только в судебном разбирательстве. Там-то, я думаю, при толковом стряпчем исход может быть и не худшим.
— А что тогда?
— Минору. Ты говоришь, она так поступает, чтобы спасти своего кавалера. Но ведь его будут искать независимо от ее показаний. Так что я тут вижу опять-таки тягу к саморазрушению. Только не ради себя, а в виде жертвы, что еще хуже. Помогать любимому человеку, целенаправленно вредя самой себе. Будто бы где-то какие-то власти или боги сие учтут и его помилуют. Какая же это любовь?
* * *
22.
Семнадцатое число месяца Целительницы, полдень.
Восточный берег, Старая Гавань. Старо-гаванский участок Королевской стражи
На запрос Сыскного отдела Старо-гаванского участка Королевской стражи города Ларбара Приморской области в Охранное отделение Ведомства безопасности в городе Марбунгу Приозерной области от 16. Целительницы 1118 г. Об. получен ответ следующего содержания.
Тому Мауданга, 1085 г.р., приписанная к Печатной гильдии Хоба, прибыла в Марбунгу в месяце Рогатого 1115 г., в 1116 г. проходила по делу о незаконном обороте дурманных веществ и притонодержательстве. Шайка преступников вовлекала граждан Объединения, как жителей Марбунгу, так и приезжих, в потребление запрещенных дурманных зелий, прикрываясь обрядово-богословскими целями. Мауданга обеспечивала жилье для членов шайки (с рядом нарушений жилищного законодательства) и служила посредницей в сношениях между шайкой и одним из пострадавших: высокородным Вайлирандой Гундингом. Вместе со своим сожителем Талури Райлером, 1088 г.р., членом Механической гильдии Хоба, временно работавшим в Приозерье, наладчиком во Второй Марбунганской ремонтной мастерской, Мауданга покинула Марбунгу до того, как шайка злоумышленников была разоблачена. В том же 1116 г. Мауданга и Райлер были обнаружены и задержаны в городе Билликене Приозерной области, добровольно пошли на сотрудничество с Охранным отделением и после дачи показаний отпущены под надзор ОО.
Имеются сведения, что семья Гундинг предъявила Коронной страже города Марбунгу заявление: о хищении Тому Маудангой произведений искусства (картин, рисунков, надписей) работы вышеупомянутого Вайлиранды Гундинга. Дело о хищении не было возбуждено за отсутствием пострадавшего, чьи показания Королевская стража сочла необходимыми для открытия следствия. Сам В. Гундинг находился в розыске ОО по означенному делу о незаконном обороте дурманных веществ и притонодержательстве; в месяце Старца 1118 г. добровольно сдался ОО в городе Ларбаре. По поводу дальнейшей деятельности Тому Мауданги и Талури Райлера Приозерное ОО советует обратиться с запросом в Приморское ОО.
За подписью Чилаури вади Джабара, сотника Марбунганского ОО.
Возможно, господин сотник Барданг сочтет уместным обсудить прочие вопросы по этому делу в очной беседе. Предлагаю встретиться у дома 2 на Коронной площади сегодня, 17. Целительницы, в половине восьмого вечера. Если Вам удобнее иное место и время встречи, прошу незамедлительно известить меня о Ваших предпочтениях.
Дангания Нариканда, сотник Ларбарского Охранного отделения
Табачная набережная 5, 97, мастеру Чанэри Ниаррану
Если Вы что-нибудь знаете о делах марбунганца Вайлиранды Гундинга в Ларбаре и о здешних его знакомствах, прошу срочно передать мне эти сведения.
А еще: что он, собственно, рисовал? Виды природы, неодетых женщин, Праведных Государей?
Сотник Мэнгри Барданг.
* * *
23.
Семнадцатое число месяца Целительницы, час дня.
Восточный берег, Старая Гавань. Рабочая комната сотника Барданга в Старо-гаванском участке королевской стражи.
Мэнгри Барданг, начальник Сыскного отдела.
Дунга Гидачи, десятник Сыскного отдела.
Майгурро Марручи, десятник Сыскного отдела.
Ча, заявитель.
Юноша с противогазом, свидетель.
Пока идет исследование задержанной Магго, Сыскной отдел совещается. Десятник Дунга шумно, незлобно сетует:
— Сижу в квартире. Городовые на меня восемь часов кряду глазеют, как на болвана. Со мною толком не говорят, между собой обсуждают какую-то знатную даму с их участка, боярышню Маррбери. Она тронутая: отчаянно боится, что ее обворуют. У ней произведения искусства старинные в дому — так что вспомнилась якобы по сходству с нашим Лираттой. Тряслась, тряслась над ними, а этой зимой возьми да и вывези их все в загородный свой дом. Парни вспоминают это и ржут: крепко мы бедняжечку застращали! А я их и в театр послать не могу, чтобы они там проверили, не вернулся ли мастер на работу. И самому отлучиться нельзя. Нету хозяина — и нету. Потом один из этих ребят достает из шаровар свой большой хронометр, объявляет: время истекло. С нами пойдете или нарушать будете? Я разозлился, пошел, напросился в их участке в свободной камере соснуть до утра. А к девяти — в театр. А там Лиратте уж дроги похоронные подбирают, из готовых: к действу какому-то были припасены. Я говорю: раз он еще не помер, вы погодите, что ль...
Сотник Барданг качает головою сочувственно:
— И что насчет произведений искусства?
— Скупка, перепродажа — это за мастером, похоже, водится. Слишком разномастно то, что я в квартире видел, для личного собрания. Из того, чем он сам увлекается — кажется, этакие маленькие надгробия.
— Как это?
— Вроде памятника, но в пядь высотою. Не пешие, не конные, а наподобие хрена граненого. Но картины тоже есть.
Десятник Марручи — молодой, рыжебородый — замечает:
— Удобное орудие убийства этакие штуки, ежели они бронзовые или каменные.
— Кто их знает, из чего они. Один, извиняюсь за выражение, предмет — тот и вовсе, по-моему, из эбонита! Не поймешь: то ли женщина, то ли кувшинчик.
Барданг снова спрашивает:
— А восточная каллиграфия? Современная: грубые такие черты, обычно черные, по размалеванному полю.
— А-а, шрифты эти дикие? Видел. Что написано, не понял, что-то про Бога. Броско, как вывески.
— Ладно, туда уж завтра сходим, благо Вы все опечатали.
В двери заглядывает дежурный стражник:
— Господин сотник! Тут к вам пришли.
И вводит сразу двоих: помятого пухлого мужичка лет под пятьдесят и подростка с противогазной сумкой, с гильдейской бляхой рассыльного механика.
— Доброй службы! — молвит мужичок сиплым голосом.
— Здрассте, уважаемый.
— Я Ча. Не припомните? Осенью, на Плясуньин день. Перед тем еще на Старцев.
— Да помним. Что на этот раз?
— Да всё то ж. Заявление сделать. Во избежание.
— Замерзнуть боитесь? Или бить Вас собираются?
— Хуже. Себя опасаюсь. В смысле, не протрезвею к завтрему. Начну трезветь — и сразу догонюсь. А мне на работу во как надо! Приду хмельной — оштрафуют...
— Подвижник трезвости во славу Пестрой веры, — отзывается Дунга. — Виду подозрительного. До утра можно и задержать.
Паренек с противогазом совершенно серьезно кивает.
— Век не забуду! — проникновенно ухмыляется Ча. — Не оскудел Ларбар доброхотами!
Когда его уводят, сотник спрашивает у юноши:
— А Вам чего?
— Я по поводу происшествия на Обретенской, пять. Скажите: задержанные уже признались?
— Частично. А Вы можете им в этом поспособствовать?
Дунга тяжко вздыхает. Вот, еще один доброхот. Примется клясться, что девица ни в чем не виновата. Эге, а парень-то — не иначе, из Семибожного братства! Еще заявит, что готов выйти на Божий суд...
— Ну, я с Минору в одном хоре пою. Всё думаю: нас еще не расспрашивали — потому что праздник, или как?
— Или как. Но раз уж пришли, выкладывайте.
— Про второго я, кажется, ничего не знаю.
— А про Минору Магго?
— Я видел ее перемещения ночью с тринадцатого на четырнадцатое. Не все, а где-то с сотню сажен.
— Ее — что? — переспрашивает Марручи.
Подросток снисходительно объясняет:
— Они на улице мимо меня проходили.
Барданг мигает Дунге, чтобы тот записывал.
— И где это было?
— На Каменном мосту, незадолго до полуночи. Я как раз с вечерней смены возвращался. Гляжу, Минору идет, но она была вроде как с кавалером, так что я окликать не стал.
— А что за кавалер?
Опять-таки с полной серьезностью юноша говорит:
— Роста среднего, лысый или бритый, темная куртка, под ней вязаная фуфайка. Такая... из разных ниток, домашней работы, наверное. И шаровары. Минору за него держалась. Или он за нее...
— И куда они шли?
— На Западный берег.
Сыщики переглядываются. Помолчав, Барданг говорит:
