Стучит, гремит, откроется

Черный цепной кобель, до того басовито подлаивающий, вдруг зашелся в неистовстве, как на чужака. Ему завторила низенькая короткопалая собачонка, подпрыгивая у ворот. Даже они не узнали подошедшую.

Слуги должны были отворить, едва увидев Меланью, — не тут-то было.

Спутанные лохмы батрака показались над забором. Глянув на прибывшую, работник бросил неожиданно сердито:

— Пшла прочь!

Он видел не сильно опечаленную панну, жену хозяина, а безобразную, закутанную в лохмотья нищенку, лицо которой сплошь покрывали нарывы.

Побирушка, словно ото сна очнувшись, подняла голову и странно взглянула на парня. Холод пробрал от того взгляда остекленевших будто очей. Батрак вообще был славный малый, но Гелина приучила давать просильщикам от ворот поворот, и он уже привык не слушать ни жалости, ни сострадания

— Че, глухая? Катись, говорю, отсюда, покудова я собак не спустил! — рявкнул парень и скрылся за забором.

"Не впустили, не впустили", — отчужденно думала Меланья, направляясь, куда глаза глядят. Она не помнила, как дошла до хутора, и голос батрака действительно заставил ее очнуться. Молодая женщина с удивлением осознала свое местоположение, вспомнила свекровь да поспешила повернуть прочь. Куда — не думала. Лишь бы идти...

Разум был глух к ощущениям тела: голоду, холоду, слабости, усталости.

Сквозь проливной дождь и темноту. Лишь бы идти.

Долго ли шла она, увязая в грязи и промокнув до нитки, — кто знает, да только давно стемнело. Дорога привела к мазанкам за столичными стенами. Свет из немногих светящихся окон ничуть не рассеивал густой темноты. Всяк от малого до старого нашел себе приют, и даже собак хозяева забирали в хаты.

Меланья постучала в первую же, не окруженную плетнем, хату. Окошко светилось, внутри не спали. Молодке и в голову не пришло, что можно таким образом попасть к лихим людям, у коих невесть на уме. Она понимала лишь, что вот-вот упадет без сил.

Стучала долго, из-за шума дождя не сразу услышали. Наконец дверь открыла широкоплечая, могучая с виду женщина. Как раз про таких баб в народе говорят: "Сковороду о мужнину голову согнет".

— Кого Рысковец принес? — нелюбезно окрысилась хозяйка, щурясь в темноту за порогом.

— Пустите переночевать, — прохрипела, стуча зубами, Меланья. Хозяйка едва разобрала, а уразумев, чего надо, склочно завела:

— Ага, щас!.. Бродит шваль всякая, покой добрых людей тревожит, еще и в дом просится! А может, тебе еще и сребянок на дорожку дать?!..

И могучая баба хотела уж захлопнуть дверь, но волей-неволей вынуждена была подхватить бесчувственное тело. После этого деваться стало некуда, на улице оставлять потерявшего сознание было совестно, и, все-таки пожалевши бродягу, женщина втащила его в хату, проворчавши: "Только очнется — выставлю к бесам собачьим".

Чары Гелины давно развеялись, и при свете хозяйка разглядела, что на ночлег попросилась молодая женщина, на которую смотреть было страшно — столь замерзла, что аж посинела. Зато платье, хоть и грязное да промокшее до нитки, — сразу видно, дорогое. В облепленных грязью и тяжелых оттого сапожках с огромным трудом узнавался некогда завидный сафьян.

— Ладно, пусть остается, на босячку вроде не похожа... — решила, проникаясь большей жалостью, хозяйка. Она быстро привела молодую женщину в чувство, метнувшись, дала ей, чем вытереться и сухую нижнюю рубаху да, не расспрашивая, обратила все внимание на печь. Там, время от времени заходясь в сильном кашле, лежала укутанная одеялами маленькая дочка. Мучимый лихорадкой ребенок дрожал и никак не мог заснуть.

— Где мы остановились? — ласково спросила мать, тщетно пытаясь вспомнить место, на котором прервала сказку.

— Волк лису встретил, — пролепетал ребенок. — Кто эта тетя? Она будет у нас ночевать?

— Будет... Тетя, ты кто? Ей, как зовут, спрашиваю?

Молодица запоздало уловила, что обращаются к ней, и представилась.

— Праска, вот и познакомились. Так... Встретил волк лису и говорит: "Зачем, сестрица, послала ты меня на конюшни, коли тама сторож дежурит, да еще кобылы лягаются? Еле лапы унес!"... Переоделась?.. На третьей полке стоит бутыль с самогонкой на перце, выпей — согреешься быстрей и, чай, не заболеешь. Можешь поесть, ежель голодна. Ведь наверняка голодна?

И Праска, не ожидая ответа, продолжила сказывать сказку.

Самогонка разбудила тело. Стоило выпить жгучий напиток, как члены начали отходить от холода, а в животе заурчало. Немного утолив голод, Меланья устроилась на лавке возле печи и вытянула ноги. Замерзшее тело покалывало. От самогонки внутри будто мехами раздували огонь. О босые ноги терлась невесть откуда взявшаяся кошка — каштановая, в молочно-белых пятнышках.

Хата, бедненькая, чисто убранная, не имела никакого признака мужского в ней проживания. Потолок низкий, нависающий над самой макушкою, печь разрисована синими цветами. Ножки у лавок целы, ни одного неисправного предмета не видать — то ли Праска звала на помощь соседей, когда что ломалось, то ли сама приспособилась справляться.

— Заснула, — прошептала женщина, присаживаясь рядом с распускающей мокрые косы Меланьей. — Наш лекарь сказал, что не поправиться: дескать, зови, Праска, священника... Я не верю. Знаю, какой у нас лекарь — не чета городскому. Да того помощь дорога....

— Одни живете? — поинтересовалась Меланья — просто чтоб не молчать.

— Вдова я, — вздохнула Праска и, помолчав да потерев глаза, спросила в свою очередь: — Тебя что довело до такого путешествия? Пешая, в ливень... Что стряслось-то?

Меланья промолчала.

— Спасибо, что приютили, — молвила этак через колодежку.

— Пожалуйста. Что ж у меня, сердца, что ли, нет? Сразу пускать не хотела, ибо по голосу подумала, что пьянь какая... Голос-то сиплый, как пропитый, и не различишь — мужиков иль бабий... Ты спи, ежель устала, а я посижу, вдруг проснется... А, ты уж и так спишь...

Не расплетя до конца вторую косу, Меланья уснула мертвым сном еще на середине фразы. Праска уложила странную путницу на лавку, подмостила под голову соломенную подушку и, влезши на печь, села возле ребенка.

Так прошла ночь. Под утро дождь кончился, но небо не переставало хмуриться. Стояла та противная погода, когда ничего боле не хочется, кроме как никуда не выходить и вообще не вылезать из кровати. Дороги за ночь развезло в грязь, даже конный переход сделался тяжким испытанием, не говоря о намертво завязающих бричках, телегах и каретах. Князь был недоволен, ибо сорвалась любимая забава его — соколиная охота.

Праска разбудила Меланью рано.

— Ты прости, — извиняюще улыбнулась женщина, — мне надо корову подоить, пригляди за Сюшкой, хорошо?.. А то проснется, испугается, что меня нет...

Молодка кивнула, с превеликим трудом разлепив веки. Повязавши голову платком и прихватив кувшин с широким горлом, Праска вышла, а Меланья согнала с себя угодливо мурчащую кошку и поднялась, отгораживаясь от соблазна снова заснуть. Тело ломило, голова болела. Благо, больше никаких признаков болезни Меланья не чувствовала.

Складываясь в единую картину, осколки воспоминаний вспышками мелькали в мозгу. Пожар. Хутор. Дорога. Темная бездна, в которую проваливаешься, теряя сознание. Праска и самогонка.

Меланья бы с легкостью убедила себя, что произошедшее двумя днями ранее — страшный сон, ежели б не чужая хата и больной спящий ребенок. И тяжесть, свинцовая тяжесть на сердце. Оно понимало, а разум отказывался верить...

Меланья бесцельно прошлась по комнате, пощупала сохнущее на веревке платье, стоящие возле печи сапоги. По правде, последние уж ни на что не похожи были. А платье высохло. Молодая женщина быстро переоделась, сложила нижнюю рубашку Праски на лавку и натянула сапоги.

— Где мама? — испуганно вопросила проснувшаяся девочка. Совсем еще малышка.

— Т-с-с, мама коровку доит. Лежи-лежи, куда? — удерживая порывающуюся встать Сюшу, прошептала Меланья.

— Я к ней пойду.

— Она сейчас вернется, не надо к ней ходить. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — пискнул ребенок. — Тетя, почему вы у нас ночевали?

— Потому что на дворе дождь лил, а мой дом... он далеко.

— А-а-а, вы путешествуете? А сумка ваша где?

— Какая сумка? — задумавшись о грустном, не сразу поняла Меланья. — Ах, сумка... Я без сумки, совсем налегке.

— Какая ж вы тогда путешеств... — возмутилась было Сюша, тут же хрипло закашлявшись. Меланья сочувственно сжала ее ручонку.

— У путешественника обязательно должна быть сумка, — откашлявшись, назидательно произнесла девочка. Меланья пригладила ее курчавые светлые волосы. Накатили воспоминания о брате, излюбленных его "почему". Вместе с этим постоянно ноющее сердце вовсе разболелось, и Меланья принялась убеждать себя: близкие живы. Иначе просто быть не может.

— Не грустите, тетя.

— Не буду, — нечестно кивнула Меланья.

Возвратилась Праска с молоком в кувшине.

— А вот и я, моя птичка! Как чувствовала, что проснешься! — защебетала она, искусно скрывая беспокойство за веселостью. — Молоко с медом пить будем?

— Будем! — откликнулась Сюша.

— Жар, я надеюсь, спал? Ну-ка... Вот и хорошо! — прикоснувшись рукой к дочернему лбу, возрадовалась мать. — Сейчас молоко нагрею и будем завтракать.

— Я пойду, пожалуй, — промямлила Меланья: неудобно было объедать их.

— Щас! Разогналась! — вплеснула руками Праска. — Во-первых, поешь. Во-вторых, тебе хоть есть, куда идти?

И тут Меланья вспомнила про крестного.

— Есть, — твердо ответила она. — Вчера я просто не дошла.

Праска оглянулась, ненадолго задержала взгляд на отрешенно-каменном лице.

— Ох, эти "просто"!.. Все равно не евшую не выпущу.

Распрощавшись с хозяйкой и ее дочкой, Меланья отправилась в город.

Почти сразу после того к Праске заскочила соседка-сплетница, жаждущая узнать побольше про странную путницу. Ее удивило известие, что Сюша явно поправляется и сегодняшним днем кашляет меньше. Вежливо порадовавшись, соседка расспросила про Меланью и, осененная чем-то, поспешила убежать якобы к вот-вот готовой родить телушке. Спустя недолгое время к Праске пришел стражник и вместо приветствия спросил, не сподобившись даже шапку снять:

— Правда ли, что твоя дочь выздоравливает вопреки словам лекаря?

— А чавой? — приняв излюбленную скандальную позу, то бишь уперев руки в бока, угрожающе прищурилась женщина. — Ты знаешь, что у нас тут, в пригороде, за лекарь, а? Он скорее в могилу сведет, нежели вылечит! До смерти залечит! Чаво ж удивляться, что его слова не сбываются?.. И слава Вилясу, что не сбываются!

— Правда ли то, что этой ночью ты приютила некую неизвестную Меланью? — спокойно продолжал стражник, ничуть не удивленный бабской склочностью.

— Было такое... К чему эти расспросы?!

Но детина не ответил, вышел, хлопнув дверью, да только его и видели.

Через некоторое время двое стражников следовали за Меланьй в базарной толпе, переглядываясь между собой. Приблизившись к молодке, один дернул подбородком в ее сторону и неожиданно перехватил женщину под руку.

— Здравствуй, красавица, — выставляя напоказ кривые зубы, оскалился стражник. Был он молодым, высоким и тощим, как жердь.

Меланья растерялась. Тут второй стражник, полная противоположность напарника, коренастый и толстый, подхватил под другую руку.

— Пустите! — дернулась наша панна. Не успела она и глазом моргнуть, как запястья скрутили жесткой веревкой, а в рот сунули какую-то тошнотворного запаха тряпку.

— Глаза завяжи, сия поганка зело очаровать ими может.

В ту же колодежку очи Меланьи были завязаны. Узел на затылке вышел столь крепким, что, казалось, глаза вот-вот уйдут глубже в череп.

Стражники куда-то ее повели; каждый со своей стороны то и дело подгонял шлепками, причем не по спине. Из похабных шуточек Меланья никак не могла уразуметь, что происходит, пока один не сказал:

— Не холодно тебе, а? Легко ведь одета, наверняка замерзла!.. — толстая рука обняла стан, Меланья возмущенно трепыхнулась, стряхивая ее. — Но это ничего, — продолжал коренастый, — завтра поплаваешь — и, того гляди, отогреешься.

"Поплаваю? — повторила Меланья мысленно. — Не в колдовстве ли меня, чай, обвиняют? О покровитель наш, что делаешь ты со мною!"

Молодую женщину грубейшим образом втолкнули в дверной проем, она споткнулась о порог. Едва упавши, тут же была вздернута на ноги.

Спуск по ступеням, сырость. Скрип несмазанных петель. Тепло от огня.

— Можете развязать глаза, чары бессильны против меня, — с ленцой приказал незнакомый голос. Повязку на глазах сняли, но от связывающих руки пут не избавили и кляп изо рта не вытащили — почему-то самоуверенный командир, не боящийся колдовства, такого распоряжения не отдал.

— Идите.

Меланья поморгала, прогоняя цветные пятна от тугой повязки, и с содроганием огляделась. Ее завели в полутемную комнату со сводчатым потолком, по всей видимости, пыточную камеру — судя по наличию так называемого Стольником "традиционного набора": заржавелых щипцов на каминной решетке, ощетинившегося шипами кресла и дыбы. Также в помещении наличествовало что-то навроде прислоненного к стене гроба да чуть выгнутого посередке стола с железными запястьями для удержу.

Камера прямо из сказок-страшилок, некогда рассказанных Стольником. Из них Меланья знала, что ведьм не пытали, сразу бросали в реку с камнем на шее и смотрели, всплывет ли; пыточную же использовали в основном для сознаний преступников и подозреваемых.

У стены, забросив ноги на стол, вальяжно развалился главный тюремщик — средних лет мужчина с виднеющимися сквозь распущенный ворот зарослями на груди, сальными темными волосами, короткой щетиной и черными жестокими глазами. Выражение лица его было так мерзко, а на губах играла столь нехорошая усмешка, что Меланья не могла смотреть на него и колодежки. Впечатление сложилось о человеке грубом, пошлом и греховодном. Даже стоять пред ним было неприятно — ощущение возникало такое, словно на людях догола раздели да еще плясать заставили.

— День добрый, — глумливо поприветствовал мужчина. — Стоишь пред лицом Эдарда, начальника тюрьмы и вершителя судеб в ней находящихся. Поклонись.

Наша панна вскинула голову.

— Гордая, значит, — довольно протянул Эдард. Убрал ноги, подался вперед, опершись о столешницу. — Ты знаешь, страх как люблю гордячек! Пожалуй, можно даже кляп вытащить, интересно с тобой поболтать... — он неспешно подошел, вытянул кляп. Меланья попятилась.

— Что за мерзкая тряпка?.. — брезгливо держа кляп двумя пальцами, Эдард метко зашвырнул его в камин и внезапно сжал Меланье предплечье да дернул к себе со словами: — Потанцуем?

— Не с тобой, — вырвалось у молодки.

— Ух! — выпятив губы, показушно нахмурился Эдард. — Какой резкий отказ! Кто-то из нас может не пережить его!..

— Виляс рассудит, — спокойно бросила Меланья. Сквозь тихую отрешенность на ее лице ни одна эмоция не проскользнула.

Эдард испустил пару ироничных смешков.

— Глупо верить в какого-то невидимого мужика, который постоянно находится средь нас. Власть имущим нет наказания. А из нас двоих, позволь отметить, власть имущий только...