Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Надо снова сходить к доктору. Может он...
(остальные листы выдраны)
Утро 9 апреля
Четыре часа утра.
Я сходил в круглосуточный магазин за сигаретами и теперь курю в открытое окно. Дождь закончился. Со двора тянет сыростью и тоской. Есть ли у тоски вкус или может быть запах? Или можно невооруженным глазом разглядеть ее, застрявшую в черных ветвях сломанного тополя? Или в облаках, косматыми бровями нависших над слепыми глазницами окон? В них нет сейчас света. В мире вообще нет света. И я тоже не включаю свет.
Я виноват, что не смог поговорить с Полом своевременно. Я виноват, что он не пришел ко мне со своей бедой. Моя вина, что мои соплеменники идут в благотворительные фонды, а не к своему лидеру.
Но достаточно ли будет моих сожалений? Что я могу сделать теперь?
Я хочу сходить к нему в мастерскую. Узнаю у Расса, где именно он работал. А ведь я думал, они не были дружны. Но, видимо, я слеп не только телом, а еще и душой (если она вообще есть у васпы).
Я хорошо запомнил те имена.
Вацлав. Борис. Аршан.
Из записей Пола я не очень понял, что именно делали с машинами эти люди. Но я обязательно спрошу у Тория.
А еще этот странный тип...
Пол сказал, он следил за ним. А я помню, что когда возвращался от доктора, тоже видел чью-то тень в своем дворе. Один ли это человек?
Столько зацепок. Столько тайн...
Да еще этот доктор.
Ве-ни-а-мин?
Уж не тот ли, чье имя и я не умею выговорить полностью и вслух? Внешне добродушный, но хитрый. Его прикрепили ко мне аккурат после смерти Пола. Слишком много совпадений, чтобы быть ими.
Мерцающий огонек брошенного окурка падает быстро, затухает на ветру и становится неразличим и черен в непроглядной темноте раннего утра.
Люди говорят, что ночь темнее перед рассветом.
У Пола рассвет так и не наступил. Но я сделаю все, чтобы зажечь в этой сгустившейся тьме поминальную свечу для Пола.
9 апреля, среда
Кофе, таблетки и сигареты — мой утренний рацион.
Ночь прошла без сна. Но мне не впервой бодрствовать по нескольку суток. Я выгляжу ужасно. Еще ужаснее, чем обычно. И зеркало, словно в насмешку, выхватывает все изъяны моего лица: осунувшегося, постаревшего, исчерканного шрамами.
Помню, в реабилитационном центре мы читали и обсуждали книгу о юноше, который продал душу дьяволу в обмен на получение вечной молодости и красоты. С тех пор, какие бы дурные поступки он не совершал — они отражались на его портрете, а не на его лице.
"Лицо — зеркало души, — сказал нам преподаватель литературы. — Совершая добрые дела и поступки, мы молодеем и хорошеем собой. Совершая зло, мы становимся уродливее и старше".
Конечно, никаких волшебных портретов не бывает. Все наши пороки отчетливо отпечатались на лицах, но раньше мы не замечали этого. Только в реабилитационном центре мы поняли, насколько отличаемся от людей. Насколько кажемся уродливыми и старыми рядом с ними. Насколько мы — чужие. И это опустошало не меньше, чем смерть Королевы.
Поэтому непогода радует меня: можно поднять воротник пальто и, спрятав в него лицо, почти слиться с толпой — усталыми, промокшими и вечно спешащими куда-то людьми. Тогда во мне не замечают чужака. Тогда не отшатываются и не бросают косые брезгливые взгляды. Тогда я могу чувствовать себя спокойнее.
Дождь начинает накрапывать снова.
Расс, нахохлившийся, как ворон, сидит на сломанной детской карусели. Завидев меня, он машет рукой. Вчера мы разошлись в спешке, и теперь его снедает любопытство.
— Что-то нашел? — без обиняков нетерпеливо спрашивает он.
Ночью у меня хватило времени поразмыслить, рассказывать ли коменданту о находке. По старой привычке решаю сказать полуправду, к тому же блокнот я забираю с собой — изучу тщательнее в обеденное время.
— Только это, — я протягиваю блокнот Рассу.
Он, сощурившись и прикрывая страницы ладонью, некоторое время изучает его. Я не жду от Расса слишком многого. Но он хотя бы общался с Полом дольше моего.
— Это номера клиентов, — наконец, говорит он. — А это мастерской.
Обломанным ногтем он подчеркивает тщательно выведенный шестизначный номер.
— Учту, — киваю я. — А адрес мастерской ты знаешь?
Расс морщит лоб, вспоминая.
— Адрес не скажу. А план нарисую.
Он достает из внутреннего кармана карандаш (где, как я знаю, лежит и блокнот со стихами), слюнявит его и начинает набрасывать план. Дождь усиливается, и я складываю ладони домиком, чтобы не размыть рисунок. Мастерская оказывается не далеко от дома Пола, в восточной части города. Я редко бываю в том районе, но думаю, что не заблужусь.
— Семь сорок пять, — вдруг говорит Расс.
Он поднимает голову и поворачивается к дому напротив, чей подъезд хорошо виден с каруселей. Я слежу за его взглядом и вижу, как распахивается дверь. Сначала появляется зонт, который тут же раскрывается, как бутон черного тюльпана. Следом — тонкий женский силуэт, кажущийся черным на фоне серой и влажной стены.
— Она очень пунктуальна, — с улыбкой произносит Расс.
— Кто это? — спрашиваю я.
Девушка некоторое время топчется у порога, пытаясь одной рукой одернуть плащ, который настырно задирает ветер, а другой удержать и зонт, и фигурный кожаный футляр.
— Не знаю ее имени, — отвечает Расс. — Но она всегда выходит по средам в одно и то же время. Думаю, она выступает в этой... фи... ларм... монии!
Он с трудом выталкивает незнакомое слово, и меня оно удивляет тоже.
— Она скрипачка, — поясняет Расс, и теперь его улыбка расплывается до ушей.
Девушка, наконец, справляется с ветром и одеждой, перекладывает футляр в левую руку, и, осторожно переступая лужи, идет через двор. На нас она не смотрит — да и зачем? Зато Расс выворачивает шею, пялясь ей вслед. В его глазах появляется мечтательное выражение, которое бывает обычно, когда он читает свои стихи.
— Нравится? — ухмыляюсь я.
— Нравится, — не спорит Расс.
— Так спроси ее имя, — предлагаю.
Расс отводит взгляд, вздыхает.
— Может... когда-нибудь...
Бросает мечтательный взгляд на арку, где в последний раз мелькает и исчезает в дожде точеная фигурка, и возвращается к блокноту.
А я вспоминаю записи Пола, и собственные сны, и думаю — если мы чужаки, отмеченные печатью уродства, то есть ли шанс у всех нас?
* * *
Сначала у меня появляется мысль обзвонить все номера из блокнота Пола. Потом я думаю — зачем? Не лучше ли сразу начать с мастерской? Тем более, если там творились незаконные дела и если Пол тоже был в них замешан — прямо или косвенно.
Я раздумываю, не посоветоваться ли с Торием, и если да — как подойти, как спросить его про машины, и новые номера, и все, что я узнал из дневника Пола?
К моему удивлению, Торий сам вызывает меня в кабинет.
Он тигром ходит вокруг стола, но едва я вхожу, останавливается и ухмыляется кривой извиняющейся ухмылкой. Произносит:
— Быстро пришел ответ.
— Какой ответ? — спрашиваю я и замечаю в его руках конверт.
— Да из студии, — отвечает он и протягивает мне цветную открытку. — Ну, помнишь, ты еще хотел опровержение дать на ту передачу с Морташем?
Открываю послание. И чувствую, как предательски дрожат мои руки.
В открытке — официальное приглашение.
И я без разрешения опускаюсь прямо в профессорское кресло и впиваюсь в красиво отпечатанные строчки.
"Уважаемый господин Вереск! Спасибо, что следите за выпусками "Вечерней дуэли"! Мы приглашаем Вас принять участие в передаче, посвященной проблемам социализации и адаптации васпов в обществе. На повестку дня вынесены такие вопросы, как продвижение нового законопроекта о равных правах людей и васпов, о законодательном запрете расовой дискриминации, о внесении поправок в закон об образовании.
Передача состоится в 17-00, в пятницу, 11 апреля.
В Вашу поддержку выступит: профессор Института Нового мира Виктор Торий и директор благотворительного фонда "Открытые двери" Хлоя Миллер.
Вашими оппонентами будут: глава общественного движения "Contra-wasp" Эштван Морташ и профессор кафедры экспериментальных технологий и генетики Южноудельской Академии наук Южган Полич.
Также в связи с политикой канала и в рамках формата передачи убедительная просьба к Вам явиться в парадной форме дарского командования.
Ждем вашего согласия.
С уважением..."
Я откладываю приглашение. Голова идет кругом. Поднимаю взгляд. Торий улыбается смущенно и нервно, словно не знает, что сказать, как оправдаться передо мной.
— Меня пригласили в качестве твоего консультанта, — говорит он.
Я помню наш разговор после той передачи, я помню, что сказал ему: "Делайте, что хотите". Я думаю, Торий и сам не подозревал, чем обернется его спонтанный звонок на студию. Возможно, сам того не желая, он оказал мне медвежью услугу.
В своем дневнике Пол написал, что у меня с профессором есть нечто общее. Определенно, есть: легкомысленное отношение к словам и их последствиям.
— Ты можешь отказаться, — говорит Торий, но его голос звучит неуверенно.
Я молчу. Хмурюсь. Думаю.
Эштван Морташ — глава Си-Вай. Вот уж кто всегда просчитывает ходы и мастерски сооружает ловушки. Он сумел поймать нас на крючок в Даре, продолжает вылавливать и теперь.
— Это провокация, — продолжает профессор. — Если ты пойдешь — они будут стараться спровоцировать тебя.
Он прав. Си-Вай не остановится ни перед чем, чтобы показать лидера васпов с наихудшей стороны. Но все же я медленно качаю головой. Отвечаю сухо:
— А если не пойду, он посчитает меня трусом. Я не имею права сдаться. Не имею права отступить.
— Они хотят, чтобы ты пришел в форме, — последний аргумент Тория бьет меня наотмашь, как пощечина.
Я стискиваю зубы, внутри все дрожит и вибрирует, как натянутая, готовая вот-вот порваться струна, и сердце начинает болезненно сжиматься и саднить. Что-то забытое поднимается со дна — и свербит, и скребется, и ноет. Что-то, связанное с Даром, пропитанное темным ядом и кровью. То, что навсегда отпечаталось во мне и что невозможно вырвать из моей сути, потому что рвется по живому.
Но я прячу волнение за показным спокойствием. Сосредоточенно и аккуратно разглаживаю приглашение по сгибу, кладу на край стола.
— Они хотят монстра, — произношу я тихо. — Будет им монстр.
И улыбаюсь.
Глаза Тория распахиваются, зрачки темнеют. В них плещется опасение. И я понимаю, что снова ляпнул что-то не то, и спешу успокоить его:
— Монстры живут и среди людей. Но в отличие от васпов, они скрывают свое уродство. Лгут, прикидываясь праведниками. Творят зло, прикрываясь благими намерениями. Но теперь у меня появился шанс открыть людям глаза на многое.
Торий все еще смотрит недоверчиво, но поза становится расслабленной, взгляд теплеет.
— Ты думал, что когда я сказал о монстре, имел в виду себя? — спрашиваю напрямик.
И по его дернувшимся лицевым мускулам понимаю: он подумал так. Тогда кажется, что температура в комнате падает на несколько градусов, а от окна сквозит сыростью и холодом. От этого становится неуютно. И я смотрю на Тория исподлобья, говорю отрывисто:
— Не уподобляйся подонкам из Си-Вай. И не смотри на меня, как будто я хочу вырезать тебе сердце. Я ведь обещал быть хорошим мальчиком, — тут я усмехаюсь и стараюсь придать своему голосу шутливый оттенок, — по крайней мере, пока ты балуешь меня конфетами.
И беру из вазочки карамель. Торий смеется, но все еще выглядит встревожено.
— Прости, — говорит он. — Прости, что втянул тебя в это.
Я пожимаю плечами, говорю спокойно и поучительно:
— Однажды кто-то сказал мне: надо выходить на бой со своими демонами. И побеждать их.
Я разворачиваю карамель и засовываю ее в рот. И только теперь замечаю, что все еще сижу в кресле профессора, а он стоит передо мной, переминаясь с ноги на ногу и нервно теребя в руках конверт. Я подскакиваю, как ужаленный. Всю мою уверенность, все нужные слова разом выдувает из головы, и остается только смятение. А Торий удивленно смотрит на меня.
Он еще не понимает то, что сразу понимаю я: это неправильно. Я больше не Дарский офицер, я лаборант при институте, а Торий — мой начальник. Я не должен позволять себе подобных выпадов. Я не должен говорить с ним в менторском тоне, и уж тем более сидеть в его кресле.
— Я пойду, — бормочу и спешно иду к выходу, по пути неуклюже задевая угол стола.
Даже закрыв за собой дверь, я все еще чувствую между лопаток удивленный взгляд Тория. Я знаю, что скоро он тоже прозреет и поймет причину моего поспешного бегства. Выскажет ли мне потом?
Открытка с приглашением жжется через одежду. И я весь обед сижу над открытым блокнотом Пола — но так и не могу сосредоточиться.
Нехороший знак.
* * *
Торий так ничего мне и не говорит. Слишком занят подготовкой к симпозиуму. Но все-таки находит время, чтобы вместе со мной позвонить на студию и принять приглашение.
А потом я наконец-то решаюсь и делаю еще одно важное дело: звоню доктору с непроизносимым именем и прошу назначить встречу на сегодня, аргументируя тем, что у меня неотложное дело. Когда я заканчиваю говорить, замечаю, что все это время Торий с улыбкой пялится на меня.
— Рад, что ты взялся за ум, — одобрительно произносит он.
Я скептично хмыкаю. Но на самом деле не так уж и привираю. У меня действительно неотложное дело: я должен узнать, является ли мой доктор и доктор Пола одним и тем же человеком.
* * *
К вечеру дождь усиливается.
Простуды я не боюсь (еще ни один васпа не подхватывал ни простуду, ни грипп), но дождь не люблю все равно — он смывает следы и запахи. Это дезориентирует и сбивает с толку, как будто в голове на время перегорает лампочка, и теперь приходится пробираться на ощупь. Лабиринты улиц кажутся чужими, наполненными пустотой и шорохами. Тьма просачивается сквозь одежду, льнет к телу. Ботинки промокают насквозь. И мне кажется — я снова нахожусь в Даре, среди сырости и болот. А вокруг ревет и стонет ночной лес. И впереди не дома подмигивают слезящимися глазами — это высятся черные громады Ульев.
Весь город — это один гигантский Улей: система коридоров и ходов, многоярусных виадуков. Наверху, в тепле и сытости живут сильные этого мира, такие, как Эштван Морташ. У них много привилегий, они носят красивую одежду и имеют ухоженных женщин. Оттуда, сверху, они снисходительно смотрят на кишащий внизу муравейник. Распоряжаются чужими жизнями. Швыряют надежду — она блестит заманчиво и трепещется, как блесна на леске. И все, изголодавшиеся по свету, клюют на нее. И попадают в сачок. Для таких, как Морташ, мы навсегда останемся подопытными животными в виварии. Иногда я боюсь, вдруг весь этот Переход, и этот город, и окружающие меня люди — просто очередной эксперимент?
Вместе со мной в приемную доктора проникает тьма, сырость и запах мокрой одежды. Доктор с непроизносимым именем всплескивает руками:
— Что с вами, голубчик? Да вы никак насквозь!
— Пустяки, — говорю я.
И сажусь на диван прежде, чем доктор успевает предложить мне стул. Он так и застывает, расстроено глядя, как подо мной по обшивке дорогого дивана расплываются влажные пятна.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |