Третья сила

-Буду рада. Заезжайте.

...Гостья явилась через полчаса, сбрасывала в передней легкий плащик, по привычке долго оправляла волосы и прихорашивалась перед зеркалом.

-Ах, как я продрогла, господа. — сказала гостья, входя в комнату и передергивая плечами.

-Конечно. Немудрено. Продрогнете. Если будете ходить под дождем. — отрывисто, короткими фразами проговорила Анна Николаевна.

-Не все ли равно? — пожала плечами Ядвига Дмитриевна, забиваясь в угол мягкого диванчика. — Хотя нет, не все равно. В России нет таких дождей, каждодневных.

-Как кстати это ваше замечание. — сказал Трегубов.— Вот и я говорю, что отгораживаться от России, находящейся по ту сторону, не только не основательно, но, по — моему, и недальновидно. Не может быть двух Россий. Одна здесь, а другая там. В конце концов мы должны будем слиться в одно целое. Мы можем не признавать правительства, но отгораживаться от тех, кто остался там, — позвольте, ведь это же бессмысленно. Разве не так?

-Так. — поддакнула Ядвига Дмитриевна.

-Мы не должны замораживать себя в старомодную форму! — продолжал дребезжаще ораторствовать Трегубов. — Мы должны непременно идти в одинаковом жизненном темпе. А иначе — конец, иначе крах. Мы окажемся в конце концов неспособными примкнуть к России. Россия, что ни говорите, все — таки эволюционирует потихоньку. Да, кровью обливается. Стонет под гнетом, но все же вперед идет! Шагами семимильными.

-А я вот Европу плохо знаю. — сказала Ядвига Дмитриевна.

-Черт с ней, с Европой. Нам о другом стоит говорить и думать. — сердито сказал Трегубов густым басом — он не любил, чтобы ему противоречили и перебивали. — Нам необходимо сохранить ту черту, за которой могут начаться уступки, недопустимые для нашего национального духа. Россию мы должны сохранить нетронутой в ее вековых традициях.

-Для этого мы и бежали в Европу. — брякнул неожиданно еще один гость салона Анны Николаевны, мужчина лет сорока, с гладко выбритым лицом, с черными волосами, — Иван Михайлович Андреевский, родственник одной московской поэтессы, бывший радикалист (арестовывался, будучи еще гимназистом, за антиправительственную деятельность, был приговорен к ссылке в Олонец, но благодаря заступничеству московского купца и филантропа Шахова, был выслан из России. После изучал в Сорбонне философию, вернулся в Москву, учился на историко — филологическом факультете, снова выехал). — Теперь вот сидим в эмиграции, чтобы постараться уберечь этот национальный русский дух. Прекрасно!

-Трудно говорить о русском духе, когда дух это, чего уж греха таить, у многих в безобразные формы выродился. — скрипуче ответил Трегубов. — И выродился здесь среди эмиграции! Ведь друг друга поедом едим, никакого единства, любви к собратьям нету никакой!

-Отчего у вас так глаза блестят? — воспользовавшись внезапно возникшим спором, шепотом спросила Анна Николаевна Ядвигу Дмитриевну — Даурию. — Знаю ответ, Даша, но хочу, чтобы вы ответили.

-Сами скажите, если знаете.

-Кокаин нюхаете? Я права?

Женщина вместо ответа вздохнула.

-Так зачем вы это делаете, Дашенька? Вы же губите себя.

-Ах, не все ли равно? Может быть, таким образом я желаю убежать от жизни? Живу через силу, ничего не интересует, никто не тянет, ничего не хочу. Жизнь такая странная и загадочная штука. Шарада. Не правда ли? Кажется, что все ясно, уже изведано все, что только можно, и будущее представляется ровным. Но вдруг появляется нечто, стена, пересекающая ровный путь и через оную стену ничего не видать. Что там за стеной? Что? И что тогда делать? Головой стену ломать? Или голову об стену разбить?

-Голову разбить.

-Вы, Анна Николаевна, продолжаете находиться в состоянии апатии. У меня же сегодня игривое настроение. Нет ли у вас вина? Простите, я так бесцеремонна. Настроение. Настроение таково, что я готова на какую угодно шалость. Мне везет сегодня адски.

-Везет в делах или в любви? — лукаво улыбнулась Анна Николаевна.

-В любви. И в делах. Сначала в делах. Уж любовь потом, как апофеоз. Ведь я, милая Анна Николаевна, слеплена из особого теста. Во мне много мужского.

-Не замечала.

-Уверяю вас. Много. Потому и жизни предъявляю мужские требования. Скоро ваши гости разойдутся?

-Что такое? Затеяли какую — нибудь штуку?

-Мы с вами мило проведем время. Мило и превесело. Вы ничем не рискуете, не бойтесь. Уверяю вас, Анна Николаевна...

-Задумали все — таки что — то? Циничное?

-И развратное. — шепнула Дарья Дмитриевна.

-Так — так...Голый разврат. Холодный, классический, рассчитанный, неограниченный, без предрассудков?

-Но вас это не коробит, Анна Николаевна? — нервно спросила Ядвига Дмитриевна. — Боже, если бы вас слышал сейчас один мой знакомый!

-А что?

-Он говорил то же, что и вы. Буквально...

-Скажите, он очень интересен?

-Женщинам он нравится. — улыбнулась Ядвига Дмитриевна. — Но мне он был нужен не столько как любовник, сколько товарищ.

-Товарища по честолюбию и тщеславию найти труда не составит.

-Ну, нет. Я ищу людей калибром крупнее. А таких, цельных, интересных, мало.

-Их совсем нет.

-Есть. Немного, но есть.

-Я их не вижу. Назовите хотя бы одного такого.

-Лучше я вам его покажу. — Ядвига Дмитриевна взяла в руки образок, болтающийся у нее на груди, аккуратно раскрыла его. — Я храню его фото.

-Довольно мил.

-Лет пять тому назад, я превесело провела с ним время в Вильне. И потом еще долго переписывалась. Он интересен, вы правы, Анна Николаевна, не банален, оригинален и не шаблонен.

-Дарья, мне кажется, он циничен и развратен.

-О! И даже очень! — тихонько, на ушко, рассмеялась Ядвига Дмитриевна. — Красив и наг...

Согревшись, она уже чувствовала себя хорошо, отпивала вино глотками.

-И что тут интересного?

-Школа. Школа разврата.

-Дашенька, это так восхитительно: вы говорите мне ересь с пресерьезным и хорошеньким личиком.

-Я написала ему письмо.

-Кому?

-Ему. — Ядвига Дмитриевна снова приоткрыла образок на груди. — Ему. Переслала письмо с оказией в Москву, одному знакомому, светскому журналисту, а он уж перешлет в канцелярию госу...

-Тише. — прошипела Анна Дмитриевна.

-А — а понимаю, эмигранты могут возмутиться. — хихикнула Ядвига Дмитриевна. — Я называю его "Разумник".

-Кого?

-Знакомого. Журналиста. На днях я возвращаюсь в Литву. А после, вероятно, поеду в Москву.

-В Москву?

-По делам. Это великолепно. Я остаюсь у вас, и все вам расскажу.

-О чем?

-О своей поездке в Литву. И в Москву. Это опасно. Это великолепно! Настоящее дело! Вы же знаете, я из разряда самодостаточных женщин. Я с тоски бы удавилась, доведись мне постоянно быть на содержании у какого — нибудь богатого мужчины. На жизнь я зарабатываю сама. Конечно, не столько, чтобы удовлетворять все свои прихоти, но достаточно для того, чтобы не умереть с голода. Хватило бы и на жизнь во всяких там Пасси.* Втайне от родителей я посещала курсы актерского мастерства и принимала участие в театральных постановках. Я играла роковых красавиц, чопорных вдов, неряшливых служанок, выживших из ума старух. Я не собиралась всерьез становиться актрисой, этого только не хватало для представительницы рода, который восходит к XV веку, происходит из Мейссена и был внесен в матрикулы курляндского дворянства. Но мне очень нравилось перевоплощаться в других людей. И еще: моя поездка не желание получить деньги, хотя, уверяю вас, я бы с легкостью это сделала. Нет, я всего лишь желаю нового жизненного приключения. Я азартна и развратна. Я поеду в Москву и отдохну там до безобразия.

-Согласились сами?

-Не могла я сделать иначе. Это очень важно и нужно...

-Любовная переписка, понимаю, — Анна Николаевна полуприкрыла веки, — пикантности, скабрезности, так?

-Всякое было... — Ядвига Дмитриевна картинно потупила взор и прыснула веселым смехом.

-Ладно, не буду выспрашивать вас про личное. Хотя, не скрою, вы заинтриговали меня. Очень хотелось бы узнать, ради чего наследник престола огромнейшей державы рискует собственной репутацией. Поэтому, Даурия, вам понадобится быть сегодня приятной одной интересной женщине.

-Господи, до чего вы многосторонни!

-За вами не угонишься.

-Хорошо, я согласна... В конце концов, все, что можешь вообразить — реально!

========================================

Хватило бы и на жизнь во всяких там Пасси.* — Пасси — район Парижа на правом берегу Сены, прилегающий к Булонскому лесу. Место проживания самых обеспеченных парижан — здесь живут политики, аристократы, преуспевшие деловые люди, знаменитости. Большое количество русских эмигрантов селилось именно в Пасси.

Вторник, 22 июня 1926 — го года по европейскому стилю. В лето 7435 — го года, месяца июня в 9 — й день ( 9 — е июня 1926 — го года). Седьмица 1 — я по Пятидесятнице. Глас седьмый.

Лондон. Бречэйн — рейн. Российское посольство.

Третий секретарь российского посольства в Лондоне Фаддей Федорович Кроуни (между прочим, шотландских кровей) получил письмо утром. Кроуни был уверен, что являлся единственным человеком в посольстве, прочитавшим это письмо. Он внимательно прочитал письмо, прочитал дважды, рассмотрел на просвет слабый прокол иглой на приложенной к письму схеме Лондонского метрополитена, аккурат на месте станции "Вестминстер", прочитал дописку на схеме, прошелся по своему кабинету к книжному шкафу из красного дерева, достал Евангелие от Матфея, сел в кресло, обтянутое английской кожей, быстро отыскал нужные строки, записал на визитной карточке: "17.15. Станция "Вестминстер". Карточку тут же сжег в пепельнице, пепел размешал обгорелой спичкой. Задумался. Оглядел кабинет.

Что — то было не так в кабинете. Это настораживало. Мысль эта до такой степени заслонила все остальные, что он на какое — то время сделался до крайности рассеян, хотя это вовсе не было свойственно его, пусть и живой, но весьма собранной натуре.

Все новенькое. Ореховый стол, ореховые шкафы, полки, серый, покрытый чехлом диван, черные кресла, белые стены...Картины...Что — то было не так и именно в день, когда у него была назначена конспиративная встреча. В письменном столе, на обсыпанных обычной женской пудрой листах бумаги видны были следы пальцев, кто — то развязывал тесемки папок и перевязанных шелковой ниткой письма, да забыл после количество перевязей. В шифоньере упала воткнутая в днище ящика булавка, сигарный ящик был еле заметно сдвинут и вышел из границ нарисованного прямоугольника.

После этого он вызвал своего помощника, Романа Александровича Пиллара, остзейского немца из баронского рода Пиллар фон Пильхау:

-Роман Александрович, сегодня вечером собираюсь пройтись за покупками. Кое — что нужно прикупить в "Олд Инглэнд". Заодно пройдусь по городу, погляжу на настоящих лондонцев. Машина мне не понадобится, пусть остается в посольстве. Затем я ненадолго заскочу в посольство, и уже отсюда сразу отправлюсь на прием в итальянское посольство...

-Там будет скучно...

-Как — нибудь переживу.

-Ни одной француженки. — честно предупредил Пиллар.

-Говорят, что француженки изящны от природы. Это неправда. — сказал Кроуни. — Самые изящные француженки, — русские, а из русских самая элегантная — Эльмисхан Хагундокова, из старинной кабардинской семьи. Такой парадокс, над которым стоит задуматься. Возможно, в нем — то и кроется одна из разгадок великой евразийской тайны.

-Эх! Голеньких девчат бы сюда! — цинично воскликнул помощник, — вот бы нашему секретарю лафа была!

Кроуни взглянул на Пиллара и криво улыбнулся:

-Разпотрошились вы, а у самого жена дома.

-Перестаньте морали учить, Фаддей Федорович! — фамильярно воскликнул помощник. — Жить надо так, как вот, к примеру, живет супруга посла нашего, Александра Михайловна. Вот бабенка, — на прошлой неделе дипкурьер Надсон рассказывал, что у нее два "первых" секретаря, что посмазливее, на любовных амплуа состоят. "Рога" у нашего посла, достопочтенного папаши, знатные.

-Деловая баба и только, — тихо проронил Кроуни, вставая и подходя к окну.

-И супруг ей под стать. — хохотнул Пиллар. — Веселая семейка...

...Совсем недавно российский посол Василий Андреевич Оболенский чуть было не стал участником громкого скандала, благо пикантных подробностей в британскую прессу утекло совсем немного: преклонных лет дипломат изменял жене с ее родной младшей сестрой, служившей в посольстве в отделе прессы. Измены, понятное дело, не редкость, особенно среди мужчин, не говоря, конечно, о женщинах (супруга посла подчас тоже не чуралась адюльтера и даже не особенно скрывала это; его высокопревосходительство господин посол, будучи сам довольно слаб по части женского пола, смотрел на выкрутасы жены сквозь пальцы и ограничивался довольно шутливыми замечаниями). Поход в публичный дом в Европе вообще предосудительным перестал считаться. Вопрос был в том, чтобы внебрачная связь не происходила открыто. Намного хуже было отношение к разводам. Это всегда считалось пятном на репутации всей семьи. Жену могли перестать принимать в обществе, мужу развод затруднял продвижение по карьерной лестнице. Интрижка Оболенского не составляла большой тайны для посвященных в дипломатической миссии, но оказавшись на страницах британских газет, норовивших каждое антирусское лыко в строку вставить, превратилась бы в грандиозное скандальное действо и стоила бы послу, в его — то преклонные годы, карьеры, развода, краха амбиций, увольнения со службы...

Кроуни взглянул на улицу, подозвал помощника. При этом он старался смотреть мимо него. Закавыка была с этим помощником...Кроуни поручил Пиллару составить телеграмму в европейский департамент Министерства Иностранных Дел. Так, для отписки. Что — то из серии политических рекомендаций по выработке тактики курса в случае демарша определенных заинтересованных сторон на чрезмерное экономическое присутствие России в Средиземноморье. Иными словами, соображения, что отвечать, сообразуясь с местными реалиями, если начнутся предложения сторговаться, взамен требуя уступок в политических и экономических вопросах. Телеграмма была довольно значительная по объему, с цифрами и выкладками. Составить ее надо было в двух экземплярах: первый, черновой вариант, разумеется, был уничтожен, как это и предписывается существующими правилами, уничтожен и второй, исправленный вариант, который и был сдан помощником для зашифровки. Ну, казалось бы, типичный случай: малоопытный дипломат совершенно забыл о том, чему учили — писать телеграммы, подлежащие зашифровке, исключительно на третьем этаже, а не в своем кабинете. И там же уничтожать оригинал после зашифровки телеграммы сотрудником шифровальной службы. Принес потомок остзейских баронов готовую телеграмму "снизу". Из своего кабинета, что шифровальщик заметил с несколько удивленными глазами. Ясно, что он предположил — дипломат по неопытности, или по умыслу, одну копию телеграммы оставил у себя, чтобы передать кому — то. О случившемся было сообщено Кроуни, а им, в свою очередь, в Москву. А столица странным образом промолчала. В Москве состязались в идиотской осторожности. "Мы осторожны. Это не повредит". Не повредит? Очень много вреда можно причинить, скрывая то, что и так не составляет никакого секрета...