Если местные бьют проходящую рыбу с мостков и лодок деревянными и костяными острогами, почти не нанося ущерба экосистеме водоема, то русские вытащили привезенные с собой из будущего сети из искусственного волокна и устроили лососю настоящее истребление. Сперва маленькая кожаная лодка, раньше принадлежавшая африканкам, завозила сеть подальше в реку, выставляя ее поперек течения, потом, когда перед препятствием начинала скапливаться рыба, лодка совершала полукруг, возвращаясь к исходному месту. При этом в ловушке оказывалась тонна или две бьющейся рыбы в красном брачном наряде, после чего сеть начинали вытягивать всем племенем.
В дело пошли даже плененные женщины клана Волка, которые добровольно, без всякого принуждения со стороны русских вождей или подчиненных им дикарок, включились в процесс, по-русски именуемый путиной. Наверное, это по имени их обожаемого президента, который и придумал эту народную забаву. Эти несчастные женщины, оболваненные идеями гендерного превосходства, которое им вдалбливали эти отсталые русские, предпочли за счастье работать ради мужского благополучия до седьмого пота. Но если бы работать пришлось только им... Меня, как всех остальных наших французов, оставшиеся с нами русские вожди тоже принудили заниматься этим грязным и тяжелым трудом.
Дело в том, что после того как рыба была вытащена на берег, ее грузили на русский пикап, именуемый УАЗ, и везли наверх к мастерским и прочим сооружениям, где под навесами* были установлены грубо сколоченные дощатые столы. На этих столах дикарки, специально отобранные за послушание и сообразительность, партиями по два десятка человек, потрошили, отделяли икру, чистили и пластали на две половины красную рыбу.
Примечание авторов: * бывший склад-навес непросушенных пиломатериалов, предназначенных для стройки Большого Дома.
Вычищенных и разрезанных на две половины лососей девушки помоложе относили в отапливаемый сарай и развешивали там, в ужасной жаре, похожей на жар финской бани, на длинных веревках, протянутых из конца в конец этого сооружения. Как мне сказали, в этом сарае Петрович раньше сушил доски и брусья, предназначенные для стройки Большого Дома, а также собранные детьми по осенней поре грибы, а теперь вот он пригодился для высушивания рыбы. И все бы хорошо, но только и меня тоже сочли годной для того, чтобы чистить и потрошить рыбу.
И теперь я, посменно с еще двумя партиями несчастных, стою, согнувшись над дощатым столом, и совершаю однообразные движения ножом, превращая прекрасных серебристо-красных рыбин в пригодный для длительного хранения пищевой продукт. Пока длится моя двухчасовая смена, у меня ужасно затекает спина, замерзают руки и я все время боюсь, что по неловкости вместо рыбины я полосну отточенным лезвием себя по ладони. Едва мы справляемся с одной партией рыбы, нам приносят новую, как будто эти сумасшедшие русские решили переловить всех лососей в Гаронне. Я, конечно, понимаю, что то, что мы взяли, это капля в море и никак не отразится на воспроизводстве этой рыбы, но воображение оказывается сильнее моего разума. Тяжелый труд в холоде и сырости, однообразное питание, состоящее из одной только жареной, вареной и печеной красной рыбы, а также безнадежно подчиненное положение под властью этих русских сковали во мне все мыслительные процессы, превратив мое тело в автомат для чистки рыбы.
Словом, сильнейший приступ осознания своего одиночества и униженности вновь заставил меня упасть в темную пучину тоски. Сила несокрушимых обстоятельств, отсутствие надежды и внутренние противоречия давили на меня и прогибали мою волю, и они же будили в душе смутное желание кому-то довериться, поплакаться на свою горькую долю... Что это? Ведь так не должно быть со мной. Такое желание — удел бестолковых клуш, алчущих 'сильного мужского плеча'... Это сводит меня с ума одиночество и непонимание со стороны общества, среди которого я вынуждена находиться. Вот бы у меня завелся Друг... Или просто тот, кто выслушает меня, пожалеет... Тьфу ты, что это опять за сопли? Да неужели это мои собственные мысли? Не стыдно ли феминистке рассуждать подобным образом? Наверное, стыдно, но я ничего не могу с собой поделать. И вообще, если задуматься, то был ли у меня вообще когда-либо настоящий друг? Ну, я имею в виду — тот, кому можно доверить самые сокровенные мысли и сомнения, кто всегда поймет и утешит... Увы, задав себе этот вопрос, я с горечью ответила, что нет, мне не посчастливилось иметь такого друга. Были приятельницы, коллеги, соратницы, но ощущать на своем плече руку сочувствия, понимания и поддержки мне не доводилось. Но почему, почему я не страдала от этого так, как страдаю сейчас? Собственно, в Европе дружба не входила в разряд главных ценностей. Такой необходимости не было. Там каждый был сам по себе, наши интересы защищало государство, мы пребывали в достатке, неге и довольстве, и такая роскошь, как человеческая дружба, просто ушла на задворки общества за ненужностью. Исподволь в нас культивировалось мнение, что мы сильные и самодостаточные, и что показывать свою слабость — дурной тон. Но вот в этом обществе, в котором я живу сейчас — примитивном и бесхитростном по своей сути — потребность в близкой душе настойчиво сверлит мой разум, одновременно наполняя его отчаянием, ибо среди тех людей, что окружают меня (неважно, хорошие они или плохие) нет того, кто мог бы заполнить зияющую нишу в моей душе... Я знаю это точно. И оттого так серо и уныло выглядит для меня действительность, оттого грызет меня мучительная тоска и так отчетливо рвется наружу все то, что я так успешно глушила в себе долгие годы — все мои внутренние драмы и давно побежденные комплексы, все страхи и сомнения... Все это восстает из небытия и обретает очертания — словно убитые демоны воскресли и идут в атаку на мою несчастную душу...
И вот вчера ночью, когда мне привычно не спалось, я вышла на улицу. Я часто совершала небольшие ночные прогулки — они немного облегчали мое состояние, вне зависимости оттого, какая на дворе погода. Вчера к вечеру развиднелось и я смотрела на огромные пушистые звезды в бархатно-черном небе и старалась ни о чем не думать, а только лишь наслаждаться красотой и величием этой первозданной природы. Несмотря на ясную погоду, было очень холодно, в лужах нежно похрустывал ледок, и я накинула на плечи предусмотрительно взятую с собой самодельную куртку, сшитую из оленьей шкуры. Очень толстая, грубая и тяжелая, но очень хорошая защита от холода. Звездное небо над головой навевало мысли о вечности... Оно действительно умиротворяло. Но я знала, что завтра, при свете дна, тоска и беспокойство вновь оживут в моей душе.
Я присела на бревно, заменяющее нам скамейку. Идти в выделенную нам комнату на первом этаже Большого дома не хотелось. Все мои соседки-француженки спали, утомленные дневными хлопотами. Разумеется, за исключением Патриции, считавшейся замужней женщиной и жившей с Роландом вдвоем в такой же комнате, какая нам была выделена на пятнадцать человек с нарами в четыре яруса. Еще один способ подстрекнуть нас к предписанной гендерной роли — мол, делайте как вам скажут, и у вас на двоих с вашим мужчиной будет прекрасная отдельная комната.
Но так или иначе, никому до меня не было дела, и можно было позволить себе роскошь побыть самой собой... Это значило — отдаться чувствам. Выразить их сполна сейчас, без свидетелей — и завтрашний деть будет немного легче...
Я сидела на бревне и из моих глаз катились слезы. Я исступленно, с полной отдачей и наслаждением жалела себя. Я оплакивала свою судьбу, свои надежды, свое будущее — этот безмолвный плач был торжественным гимном моему одиночеству — и постепенно словно тяжесть спадала с моих плеч. Я заставляла себя думать, что эти звезды сочувствуют мне и обещают облегчение моей участи...
И вот, в разгар этой моей странной медитации я почувствовала тепло около своих ног. Уютное, скользящее, живое тепло; я с изумлением посмотрела вниз и увидела маленькое существо... Котенок! Обыкновенный серо-полосатый малыш, месяцев, пожалуй, двух от роду; он терся о мои ноги и издавал удивительно громкие вибрации — ах да, это он мурлыкал...
Я никогда не держала кошек. Я знала, что от кошек бывает вонь и грязь, и за ними нужен уход. А еще они могут испортить дорогую мебель... Так говорила моя мама, когда я, будучи четырехлетним несмышленышем, просила ее купить котенка. Став взрослой, я уже не хотела заводить никаких животных — отчасти потому, что аргументы мамы теперь казались мне убедительными, а отчасти потому, что просто была уже равнодушна к братьям нашим меньшим — меня занимали совсем другие интересы.
Но этот котенок, который так неожиданно пришел ко мне, словно почувствовал, как сильно я нуждаюсь в кусочке тепла... Я вдруг ощутила такую любовь к этому маленькому существу, что она захватила меня целиком; я задыхалась от не изведанных ранее чувств, казалось, вся моя тоска и депрессия моментально растворились от появления этого серого малыша... И я наклонилась и взяла его на руки — бережно, как собственную душу — и он, обрадовавшись, замурлыкал еще громче и стал тереться о мою руку. И я гладила его, и эмоции просто потрясали меня — казалось, я нашла что-то давно потерянное и забытое, чего мне не хватало всю жизнь... Я что-то ласковое бормотала ему на ушко, я рассказывала котенку о себе — и он утешал меня, да-да, от него шла такая огромная энергия любви, что я просто физически ощущала ее — я напитывалась ею, обретая спокойствие, уверенность и силу; я знала, что этот малыш не зря пришел ко мне, что он — именно тот, кого я так ждала — мой Друг, тот, кто поможет мне примириться с обстоятельствами и самой собой, кто подарит мне радость и избавит от одиночества...
10 ноября 1-го года Миссии, Пятница, два часа дня. река Адур, коч 'Отважный'.
Сергей Петрович после длительных размышлений наконец-то утвердился во мнении, что это как раз то место, которое им было нужно.
— Причаливаем, — сказал он Сергею-младшему, — но будьте осторожны. Не нравится мне все это. Явно же костры и очаги горят, но никого не видать. Спрятались, что ли?
Алохэ-Анна демонстративно шумно втянула холодный сырой воздух своим широким носом и улыбнулась, показав крепкие белые зубы.
— Они нас бояться, эти глупые уехэ, — сказала она, — им страшно, мы делать ням-ням.
— Никаких ням-нямов, — строго ответил Петрович, — все должно быть строго в рамках наших правил. Кстати, Аннушка, кто такие эти уехэ и почему они глупые?
Алохэ-Анна сделала назидательный вид, будто готовилась разъяснять прописные истины несмышленому малышу.
— Уехэ жить горы, — сказала она, надувая щеки и изображая из себя что-то медведеобразное, — уехэ толстый, уехэ медленный, уехэ думать долго-долго...
— Да-да, — закивала вторая полуафриканская жена Сергея Петровича Ваулэ-Валя, — уехэ, он такой — толстый, сильный, но очень глупый-глупый.
По всем приметам и описаниям Алохэ-Анны и ее товарок выходило, что в этом поселении жили неандердальцы. Кстати, интересно, как полуафриканки об этом узнали, не увидев тут ни одного человека?
— Петрович, — ответила на прямо заданный вопрос Алохэ-Анна, — уехэ — это не человек. Уехэ это уехэ. Только уехэ жить яма, как ужасный-косматый, который его брат. Уехэ не уметь делать дом из палка, ветка и шкура. Уехэ рыть яма, класть сверху палка, ветка, листья и насыпать земля. Уехэ глупый.
Сергей Петрович подумал, что, должно быть, это адский труд вырыть землянку не имея никаких инструментов, кроме деревянных палок-копалок. И на каменную соль неандертальцы, скорее всего, наткнулись случайно, копая землю по своей надобности. В свое время, когда Сергей Петрович готовился к этой экспедиции, то пытался отыскать в интернете хотя бы приблизительное описание соляного месторождения в Юре (Юрте), но в русскоязычном сегменте находил только роскошное индейское жилище фигвам, а французским, чтобы обратиться к первоисточникам, он не владел. В любом случае, это значило, что в наше время сколь-нибудь значимой добычи соли в этих местах не ведется, а также то, что какие-либо солевые пещеры в качестве объектов международного туризма в соответствующих справочниках не фигурируют.
Еще он помнил момент из романов Дюма о временах трех мушкетеров, что тогда своя, отечественная соль во Франции была крупной, грязной и дорогой, а контрабандная из Испании — мелкой, чистой и дешевой. И эта соль могла поступать только отсюда, с юга Франции, потому что главный соленосный регион — Лотарингия — вошел в состав французского королевства только спустя сто пятьдесят лет после того периода истории, в котором жили герои Дюма.
Пока Петрович размышлял на эти темы, все больше убеждая себя в том, что нашел то место, которое должен был найти, коч аккуратно ткнулся в берег, круто поднимающийся к пригорку, на котором и располагалось поселение этих уехэ. Полуафриканки спустили на берег сходни, и Сергей-младший первым сошел на берег с 'Сайгой' наперевес и Майгой, бегущей по правому боку. В последнее время, оставаясь преданной Сергею Петровичу, у которого совсем не было времени ходить на охоту, часть своей благосклонности эта сука карельской лайки переключила на Сергея-младшего, который регулярно баловал ее любимыми забавами. Понюхав воздух, Майга снизу вверх посмотрела на Сергея-младшего, как бы говоря, что опасности нет и нервничать не из-за чего, затем она села на задницу и принялась преспокойненько чухаться как ни в чем не бывало. Следом за Сергеем-младшим на берег сбежали Алохэ-Анна и Куирэ-Кира, которые забили в песчаный берег по заточенному колу, намотав на него швартовы, а уже следом за ними на берег сошел и капитан 'Отважного'.
Оказавшись на берегу, Сергей Петрович еще раз окинул взглядом окрестности. Да, и весьма характерный поворот реки тоже на месте, и небольшой ручей-приток, впадающий в Адур чуть выше селения, тоже имеет место быть. Дальше поселения поросший лесом берег вздувался крутыми, поросшими лесом холмами, и где-то именно там, среди этих холмов, и располагается искомая соляная шахта. Теперь надо было решать, кто пойдет обследовать селение и тропы, ведущие от него вглубь холма, а кто останется охранять коч, ибо если местных уехэ не видно, то это не значит, что их тут нет. А раз настроены они недружелюбно, то стоит ожидать от них всяких пакостей. Хорошие люди от гостей, которые им еще не сделали ничего плохого, не прячутся.
По всему выходило, что оставаться надо Сергею-младшему и его женам, а все остальные, включая девочек-подростков и Дару-переводчицу, идут в поход. Кислая физиономия Сергея-младшего и радостные лица девочек-полуафриканок были ответом на это решение. Но по-иному поступить было нельзя. Кому-то из двоих мужчин следовало обязательно остаться на борту, и это мог быть только Сергей-младший, потому что с самостоятельной разведкой поселения местных аборигенов он бы не справился. На какое-то время Сергей Петрович пожалел, что с ними нет Андрея Викторовича, ведь такие вещи как раз соответствовали его специальности, но ведь кто-то должен был оставаться в Большом Доме, для того чтобы в племени Огня все шестеренки продолжали крутиться в правильном направлении.
