Я устало отмахнулся: — Зачем? Какая разница сколько томов будет в уголовном деле один, десять или сто? Для чего вся эта возня, зарплату отрабатывать? Количество томов вернет людям жизнь и здоровье? Повлияет на меру ответственности? Не честнее ли библейское "око за око"?
* * *
Около тысячи человек, подошедших утром к отделу милиции жителей города, автобусами местного автотранспортного предприятия, тремя рейсами, отвезли в район городской свалки. Террористов засунули в "Автозак" и, доставив туда же, держали не выпуская из машины.
И вот подмостки готовы, последние приготовления сделаны, оператор первого телеканала снял близким планом, выложенные в несколько рядов, тела ста восьмидесяти погибших боевиков лежавших вперемешку с несколькими еще живыми тяжелоранеными. На заднем фоне виднелись груды мусора. Разжиревшие вороны важно сидели, копошились в отходах, тяжело взлетали, хрипло каркая и кружась над людьми, потревожившими их покой.
Накануне снимались и допросы оставшихся в живых террористов, и их презрительные высказывания о России, погибших военнослужащих и заложниках. Снималось и что стало с больницей и тела убитых заложников и штурм больницы. В первый день, издалека снимались и окна больницы, со стоящими в проемах людьми, прикрываясь которыми террористы вели огонь и последствия нападения боевиков на отдел милиции, администрацию и другие учреждения города.
Перед трупами боевиков стояла легко узнаваемая конструкция в виде армейских турников, сваренная за ночь из дюймовой трубы высотой три и длиной около двадцати метров. Через каждые полтора метра свисала веревочная петля. Под каждой петлей стояли обычные кухонные табуретки.
Телеоператоры, корреспонденты газет и подвозимые автобусами выходящие зрители — будущие свидетели казни, смотрели на приготовленную конструкцию, не веря своим глазам. Тонкая нить натянутого на столбики троса отделяла людей от места казни. Посередине огороженного места был вкопан пятиметровый телеграфный столб.
Небо хмурилось и клубилось низкими тучами, осуждая затеянное действо.
А я, стоя перед виселицей, смотрел на людей, и мысленно примерял на себя шкуру эсэсовских солдат в Белоруссии и Украине вешавших на площадях подпольщиков, партизан и заложников. Немцы, с их точки зрения, карали и предупреждали, а я? Я тоже! Но ведь они убийцы, террористы, а не партизаны! А для чеченцев они кто? Герои? А если я их уничтожу так показательно, не станут ли они мучениками, снова и снова сомневался я, не решаясь сделать последний шаг. Бросить на одну чашу весов своей совести вот такое правосудие.
Фашисты фотографировались и глумились над телами своих жертв, а как квалифицировать то, что задумал я?
Я прикрыл глаза и снова прокручивал в памяти всплывшие ночью воспоминания ли, предсказания ли. Закралось сомнение — чем я отличаюсь от игиловцев отрезающих головы пленникам на камеру?
Гирей упали на вторую чашу весов вагоны с мороженными трупами российских солдат, месяцами стоящие в отстойниках Ростова, ожидая опознания, десятки тысяч погибших, покалеченных военнослужащих и мирных граждан Чечни оказавшихся заложниками ситуации, сотни тысяч беженцев, разрушенный город Грозный со всей инфраструктурой. Ежегодные теракты, взрывы домов, вокзалов, в метро и на транспорте, угоны самолетов.
В результате, "победившая" в десятилетней войне Россия отстроила Грозный краше прежнего, чеченцы в армии не служат, бюджет республики в два раза превышает бюджет например Новосибирской области и почти в десять раз в перерасчете на численность населения. Русских в Чечне осталось жалких тридцать тысяч, а численность чеченского населения за следующую четверть века увеличится вдвое. Вот такая победа....пиррова.
Извращенное сознание и обычаи кавказских народов, веками живших грабежом и работорговлей, с их обычаями кровной мести, клановым устройством общества, не поддавалось анализу.
Свой, пусть и преступник, отморозок и последняя тварь — все равно родная кровь, а все остальные только овцы для стрижки.
Усмиренные на время русскими солдатами и слегка цивилизованные усилиями всей страны, гипертрофированно гордые, показательно превозносящие культ своей матери и почитание старейшин, плюющие на чужих матерей, жен и сестер и отцов.
Они представлялись мне стадом бабуинов вчера согнанных палками с пальм и всю свою сознательную жизнь, следующие поколения мстили свои обидчикам, не желая, однако, залезать на пальмы обратно!
Такие индивидуумы понимают только силу, любая уступка и желание идти на компромисс понимается ими как победа и трусость противника. Лелеет чувство превосходства и избранности.
Над лобным местом стоял тихий гул, более тысячи человек тихими быть не могут по определению. Тем более попав на такое неожиданное представление.
"Сказал бы с богом, но не буду грешить", — наконец решился я и поднял мегафон.
— Ведите сюда преступников.
Автозак, стоящий невдалеке, по отмашке заместителя начальника Буденновского отдела милиции тронулся и, неторопливо подъехав, остановился за моей спиной. Старший машины, выскочил из кабины, открыл боковую дверь кунга и распорядился: — На выход!
Преступники, со скованными за спиной руками, по одному спускались по ступенькам из тюремного автобуса и подхватываемые с двух сторон под руки, вызвавшимися добровольцами спецназовцами и десантниками, по одному отводились-отволакивались к виселице.
Рассмотрев ожидающую их конструкцию, одни теряли волю к сопротивлению и покорно, молча, позволяли себя отвести на место, другие активно сопротивлялись и, матерясь, пытались вырваться из рук солдат. Их приходилось волочить силой и водружать на табурет. После того как петля была накинута бандиты сразу успокаивались, опасаясь свалиться с неустойчивой опоры под ногами и самостоятельно привести свой приговор в исполнение.
Вот последний террорист — женщина снайпер заняла, предназначенное ей место. Над полем смерти повисла свинцовая тишина, разбавляемая карканьем ворон и стрекотом кинокамер.
— Вы просили правосудия? — негромко в мегафон спросил я, двинувшись в сторону людей.
Тишина и растерянность были мне ответом.
— Вы приговорили их к смерти? — я простер руку в сторону преступников.
Подойдя ближе, я пошел вдоль натянутого троса, пристально вглядываясь в глаза людей. Многие отводили взгляд, часть смело смотрела в ответ.
Я остановился, дойдя до края толпы, вернулся назад к стоящему посредине столбу и снова обратился к народу, чуть повысив голос:
— А вы готовы вершить правосудие, взять его карающий меч в свою руку?
Все-таки дам еще один шанс себе и людям отдать правосудие богу.
— Граждане Буденновска, я в последний раз обращаюсь к вам! Те, кто за смертную казнь выйдите вперед и станьте по эту сторону троса, рядом со мной. Кто нашел в себе силы простить, смирить свою ненависть, оставайтесь на месте!
Долгих томительных две — три минуты пораженные люди стояли на месте, не веря в происходящее, переваривая мой призыв.
Эти минуты тянулись часами и давили своей неопределенностью. Я стоял столбом, внешне невозмутимо взирая на людей, а внутри все скручивался и скручивался тугой узел ужаса одиночества.
Но вот напротив меня поднырнул под трос один мужчина, за ним вперед вышли несколько женщин. Одна пожилая женщина презрительно выплюнула в толпу: — Трусы, — и растолкав соседей, встала со мной рядом.
Телеоператоры спешно разворачивали свои камеры, снимая выходящих то по одному, то по несколько человек сразу и встававших рядом со мной людей. Через десять минут почти половина людей стояла рядом со мной. Большая часть не решилась тронуться с места. Несколько человек помявшись, нырнули обратно за трос.
— Ты понял, Ельцин, — раздалось в тишине, заполненной шорканьем ног сотен перемещающихся людей. Я резко развернулся и посмотрел на воспрянувшего духом Басаева, подавшего голос.
-Твой народ против смертной казни! Мы борцы за свой народ, мы воины Аллаха, мы солдаты независимой Ичкерии и мы военнопленные, захваченные в бою! Ты не имеешь права нас казнить!
— Молчи, Шамиль! — шикнул на Басаева сосед по виселице.
— Аллаху акбар! — не унимался бывший комсомольский работник.
Сразу больше трех сотен человек, расталкивая нерешительных товарищей, двинулись вперед обрывая трос и встали по другую сторону Правды.
Вот он момент истины, навскидку две трети людей стояли рядом со мной.
— Русские свиньи, — истерически завопил Басаев.
Я вышел вперед, остановился перед оставшимися за разделительной линией людьми.
— Спасибо дорогие мои, — слегка поклонился я оставшимся, — спасибо за доброту и сострадание которого бандиты не заслуживают, спасибо, что остались людьми....
Развернувшись, я прошел сквозь расступающихся людей к самой виселице и, встав спиной к приговоренным, продолжил:
— И вам спасибо! За мужество, за непримиримость и нетерпимость к злу и неправде! Последний раз спрашиваю, какой им приговор? — Я протянул руку в направлении виселицы.
— Смерть! — Выдохнули стоящие рядом, — смерть, — нерешительно поддержали оставшиеся с той стороны троса.
"Беда, беда, как легко манипулировать чувствами толпы, особенно когда их внутреннее убеждение согласуется с внешним посылом! Политтехнологи во всей красе".
Все в душе противилось продолжению казни, руки начало потряхивать от напряжения. Я повернулся к смертникам и спросил:
— Я, президент России, кто из вас считает себя гражданином страны и искренне готов просить помилования?
Стоящие в напряжении, боясь пошевелиться, террористы осторожно переглянулись. Единственная женщина, прикрыв глаза, исступленно молилась, готовясь к смерти.
Басаев гордо вздернул голову: — Не дождетесь, русские собаки! — террорист попытался плюнуть в меня, опасно покачнулся на табуретке, одна ножка которой под тяжестью тела погрузилась в землю сильнее и пренебрежительно бросил, — "Хьо суна кIел ву!" [36]
— "Аузунга чичайм!" — поддержал командира сосед Басаева по виселице слева и, видя непонимание в моих глазах, в меру своих убогих лингвистических способностей перевел: — "ср...л я твоя рот!"
"Ну ну, вместе и батьку бить сподручнее. Вон как раздухарились орелики, ничего я приготовил для вас сюрпрайз!"
Я, натянув на лицо издевательскую улыбку, напоминающую оскал, покачивая огорченно головой, смотрел на беснующихся террористов, стоящих одной ногой в могиле и поливающих меня и окружающих бранью, заводящихся все сильнее и сильнее.
— "Ас хьа нанн дина!" [37]
— Посмотрите на них! — рявкнул я в мегафон, повернувшись к телеоператорам, оживленно снимающим процесс, — герррои! Освободиииители! Борцы за Ичкерийский имамат от моря и до моря.... Не террористы и убийцы, а цвет нации и соль чеченской земли, как мне охарактеризовал их Дудаев, — присовокупил я чеченского президента к теракту.
Мы будем иметь тебя во все дыры! — донеслось мне в спину.
Я поворошил костерок гнева бандитов, самодовольно и нагло ухмыльнувшись и, скорчив презрительную мину, охарактеризовал разошедшихся оппонентов, уронив в мегафон: — А еще пидарасы и насильники!
— Ах ты, — захлебнулся воздухом Басаев, — мы твою мать, ваших жен и сестер, — и не договорив захрипел, сверзившись от неосторожного движения с табурета, отчаянно дергая ногами, в попытке найти ускользнувшую опору.
Ругань как обрезало, бандиты до сих пор не верящие в происходящее, уверенные, что я их запугиваю, заворожено смотрели на затухающие судороги Басаева в петле.
Я вновь повернулся к приговоренным и огорченно покачал головой.
"Ушел зараза, а я ему столько сюрпризов приготовил! Хоть бери и спасай".
— Ну как же так неосторожно, самоубился бедняга и не дождался справедливого возмездия! — фальшиво посочувствовал я.
— Ля иляха илля-Ллах, отчетливо произнесла террористка, — Ля иляха илля-Ллах, — возвысила она голос, подняв голову, -Ля иляха илля-Ллах, — она обессилено прошептала последнюю фразу, поникнув головой, и ссутулившись, насколько позволяла петля, как будто из нее выдернули внутренний стержень.
— Зря надеетесь вы на Аллаха, он не примет вашу смерть! Тела ваши будут скормлены бродячим псам и останки сожжены, прах ваш будет развеян по ветру, кости зароют на этой свалке, а душам вашим вечно гореть в аду! — припечатал я, показывая на подъезжающий к виселице фургон из которого доносился озлобленный, разноголосый собачий лай.
В глазах приговоренных постепенно проявлялось понимание, что уже все, жизнь закончилась, и совсем не так как ожидалось. И не дождутся отец с матерью домой героя-сына, и не услышат они хвалебных речей односельчан, и не прочитает никто "куль хува ллаху ахад" [38] одиннадцать раз на могиле, и не дарует воздаяние (саваб) умершим, так как не будет могилы. И на кладбище никто не зайдет и не прочтет суру "Ясин", так как и кладбища тоже не будет. А предстоит позорная для мусульманина казнь и отсутствие посмертия для верующих.
— Ты не сдэлаэшь этого! Это бэсчэловэчно! Нэзаконно! — Прорезался голос соседа справа от висящего Басаева.
— И кто же апеллирует к Российскому правосудию? — неподдельно удивился я.
— Я, гражданин Российской Федерации — Сайд-Али Сатуев, резво отозвался чеченец, с безумной надеждой ловя мой взгляд.
-Бывший гражданин, уже бывший! — ответил я товарищу Басаева, с которым они в прошлом году, девятого ноября, угнали самолет в Турцию, там заложников выпустили, сделали политическое заявление и в этот же день, попустительством турецких властей, вылетели в Грозный. — Пока вы расстреливали заложников, Верховный Совет единодушно внес поправку в конституцию о лишении террористов гражданства, и соответственно прав гражданина и единодушно проголосовал за введение смертной казни за терроризм!
За моей спиной восторженным шепотом переговаривались теле и фотооператоры, журналисты, лавируя меду людьми, протискиваясь ближе к виселице, выбирая лучший ракурс для съемки. Этой закаленной братии сам черт брат. Люди разделившиеся на два лагеря делились между собой мнениями.
