— Хочу напомнить обвинителю необходимость придерживаться рамок отведённого на выступление регламента, — ровным холодным голосом предупредил второй судья.
— А то какой-то сумбур вместо речи, — съёрчинал третий судья.
— У вас есть претензии к моей речи? — удивилась Лиза, в надежде, что коллеги вовремя поправят и доходчиво ей объяснят, где она не вписывается в формат "идеальной прокурорской речи".
— Никаких, — не меняя постного выражения лица, монотонно ответил второй судья.
Его сосед и коллега смерил хрупкую фигуру докладчицы скептическим взглядом и хмыкнул, давая понять: "Даже если ты будешь вещать как Анатолий Кони и пытаться гипнотизировать публику красноречием, мы всё равно будем знать, что текст тебе передают прямо в мозг с электродов".
Оба повели себя так, будто хотели повторить вслед за покойным судьёй Проданом: "Ну вас же предупреждали, что ничего путного из девчонки не выйдет. Она же — пустышка, накаченная не от хорошей жизни кем-то умными словами ради того, чтобы заполнить образовавшийся на месте прокурора вакуум".
Столь неприязненного отношения со стороны тех, кого она считала соратниками, Ласточкина как-то не ожидала. Откуда у них вдруг такое презрение ней? Разве они враги, конкуренты? Ведь делают общее дело. Пусть за плечами у кого-то больше опыта, нужного образования, — но разве это повод насмешничать?.. Впрочем, здесь нужны особые навыки: ни в одной юридической школе не научат так правдоподобно изображать драму из-за мелких недочётов, допущенных дебютанткой.
Лиза едва не сорвалась, чуть не утратила свой огненный темперамент, чуть не шмыгнула внутрь спасительного скафандра застенчивости! Удержалась, сумела сохранить прямую спину, и ровным голосом ответила:
— Или я договорю всё, что хочу, или будем объясняться в другом месте!
Назревал скандал, в зале повисла гнетущая тишина.
— Я сама буду решать, что мне сказать, и где поставить точку. Во всяком случае до тех пор, пока я считаюсь обвинителем от народа на этом процессе. А теперь можете меня уволить, если сможете.
У призвавшего её к экономии времени второго судьи брови поднялись домиком, однако ни он, ни его сосед по судейскому возвышению, которому пришлось поправлять судейский парик на вмиг вспотевшей лысине, не посмели снова открыть рты. Вместо этого оба синхронно сделали знак что прокурор может продолжать.
Приглушённо загудевшая толпа тут же почтительно смолкла, будто по взмаху руки обвинителя. Кроме сидящего в зале Владлена Чеботарёва, не сводившего с лица своей протеже всепонимающего и несколько настороженного взгляда, никто ничего не заметил — её короткого замешательства и мелькнувшей готовности бежать или сдаться.
Все присутствующие лишь подивились самомнению и стальной выдержке этой девчонки. Все, кроме самой Елизаветы. Всякий раз, когда ей случалось мысленно репетировать будущее выступление перед присяжными, она как бы оказывалась внутри потрёпанной пригородной электрички времён своей студенческой юности, всегда забитой тревожно вглядывающимися в грязные окна пассажирами. Тот хлипкий поезд окружал её тело и душу невидимой бронёй, не позволяя опасностям внешнего мира уничтожить её мечту. Только непоколебимая вера в то, что однажды она добьётся чего-то невозможного для бедной девчонки из-за санитарного кордона, позволяла ей тысячи раз проезжать опасным маршрутом туда и обратно и ни разу не в сорваться в ужас. С тех пор она приучила себя к мысли, что вокруг неё существует пространство, как бы ограниченное магической чертой. Как долго, мучительно долго, она училась балансировать на краю этой черты и не срываться в страх и депрессию, чтобы однажды, когда настанет самый важный момент в её жизни, во что бы то ни стало настоять на своём и произнести великую прокурорскую речь!
Это было её секретное оружие, точнее её секретная психологическая система, которую она хранила в тайне от всех, в глубине души, лишь посмеиваясь теперь над недоброжелательными судьями, и зрителями, не перестававшими удивляться, как не имеющей нужного опыта дилетантке удаётся излучать уверенность маститого прокурора и потрясающе убедительно гвоздить самого Путлера:
— Вслед за другим монархом подсудимый мог бы лицемерно поклясться: "Я сделаю для народа всё, но ничего под его давлением!". Что было бы ложью и правдой одновременно. Он никогда не обращал внимание на общественное мнение, о каком бы позорище не шла речь. Народ же свой любил лишь на словах. На деле — бесконечно его обворовывал, обрекал на страдания и смерть. И никогда не считался с интересами "масс". У меня за время подготовки к этому процессу и в его ходе сложилось впечатление, что с годами у подсудимого сформировалось стойкое презрение к этим жалким червям — Гомо Сапиенсам. Он задёшево покупал любовь "быдла" футбольными чемпионатами и Олимпиадами, бесконечными праздничными выходными, нападками на гастарбайтеров; щедро скармливал "пиплу" постановочные антикоррупционные шоу и разнообразные "обещалки". И никогда бы он не повторил другой фразы того же императора "трон не стоит кровопролития" — для него ещё как стоил!..
Хотя справедливости ради, надо признать, что война была затеяна им как бы в ответ на чаяния народа — тут подсудимый, полагаю, не лукавит. Но можно ли считать это смягчающим его вину обстоятельством? Кто больше виноват — беспринципный тиран, использующий тёмные инстинкты толпы для укрепления своей власти, или народ, не желающий вставать на путь цивилизованности? Я для себя на этот вопрос так до конца и ответила. Надеюсь, что это сделают присяжные...
Глава 269
— Есть версия, согласно которой Россия 123 года назад свернула в ур-фашизм (по Умберто Эко) случайно, из-за сумасшествия одного человека — своего президента Владимира Путлера. Я не эксперт и не берусь с этим спорить. Но многочисленные факты свидетельствуют о том, что даже если это был случайный поворот, всё равно с исторической точки зрения он был закономерен. Ибо Российская федерация закрепилась в нацизме по доброй воле миллионов "За!", активно поддержавших в начале XXI века совершенно чудовищную войну против независимой Украины, а также тот разгул несправедливостей, что творило государство внутри своей страны.
Елизавета продолжала говорить, обращаясь одновременно и к присяжным, и к напряжённо слушающей её публике в зале, к судьям, и на телекамеры:
— Впрочем, справедливость в этом мире всё-таки существует и в конце концов захлебнувшийся собственной кровью народ всё-таки осознал, как жестоко он был обманут. Ведь вначале власть делала всё, чтобы демобилизовать население страны под лозунгом: "Занимайтесь своими делами, только не лезьте в политику — не мешайте нам распродавать богатства земли русской! За это мы оставим вас в покое" — таков был, так сказать, негласно заключённый "общественный договор", на условиях которого электорат десятилетиями закрывал глаза на то, как группа кремлёвских мошенников шаг за шагом отнимает у него всё.
Хотя в речи "Жанны Болотовой" отсутствовала алмазная структура хорошего редакторского карандаша и она просто сочилась подростковым негодованием, публика уловила живое дыхание искренней чистой души и это ей понравилось, так что Елизавета ощущала благожелательный настрой в ответ на свои слова:
— Но в какой-то момент получившему вечную власть и все рычаги насилия правителю вдруг со скуки приспичило...срочно мобилизовать граждан, всё же умудрившихся вкусить, — даже от крошек недоеденного "гарантом" и его бандой жирного пирога, — благ цивилизации, на большую бойню. И вот тогда народу очень не понравилось, что отъевшаяся, живущая своей шикарной жизнью власть вдруг вспомнила о нём и решила заняться с ним жёстким сексом... А когда вальсирующая по городам и весям Инфляция породила голод и разруху, замолкли даже самые недалёкие. Зато в полный голос зазвучали другие голоса: "На хер нам нужен ваш Херсон, когда жрать не хера!".
И то, что профукавший единственную настоящую войну фюрер, вылезает из бункера, чтобы под камерами своих пропагандистов потрепать по щекам детишек из "югенда своего имени" прежде чем бросить сотни тысяч плохо обученных и экипированных "фольксштурмистов" под натовские танки, уже не умиляло тех, до кого наконец дошёл трупный смрад режима и замаячила реальная перспектива быть брошенными на убой под страхом расстрела на месте овчарками из фронтовых заградотрядов... Так что вечной любви между диктатором и подданными не получилось, — продолжала Джанна Болотова, — Выяснилось, что империя и "имперская" колбаса — вовсе не одно и то же. Пахана продолжал любить лишь небольшой круг путлеровской элиты и "псов войны", которые в последние месяцы режима плотнее сплотились вокруг дряхлеющего вождя, ибо отлично понимали, что с его исчезновением для них тоже исчезнет всё то хорошее, что составляло их жизнью...Но не народ. Хотя, повторюсь: вина народа в том, что случилось в феврале 2022 года безусловно есть. Было бы несправедливо всё валить на одного человека, пусть и сконцентрировавшего в своих руках абсолютную власть.
Глава 270
— Я должна прямо в глаза вам сказать, подсудимый: вы не справились, господин президент! Вы провалили порученную вам работу. А под конец затопили страну потоками горя, — Лиза впервые за выступление задержала взгляд на телевизионной панели трансляции из "камеры" Путлера. Только эффектной концовки не получилось, кульминация оказалась смазана техническими проблемами. Изображение задрожало, по экрану побежали полосы. Несколько секунд пустоты, а затем на экране появилась застывшая картинка мчащегося "Великого Пути" с высоты птичьего полёта и сообщение о сбое сигнала.
Тем не менее в зале раздались достаточно дружные аплодисменты. В отличие от профессиональных судей рядовая публика доброжелательно отнеслась к "хорошо подготовленной импровизации" оратора и кажется по достоинству оценила её смелые творческие эксперименты, так называемую "отсебятину". Это ещё не был оглушительный успех. Тем не менее реакция большинства выглядела такой искренней, что Лиза расчувствовалась, снова расправила плечи, забыв об усталости. Особенно важна ей была реакция профессора Чеботарёва, который всем своим видом показывал (выставив кулак с поднятым вверх пальцем), что всегда верил, что из неё выйдет толк (впоследствии даже признался, что с удовольствием наблюдая за ней из зала, неосознанно даже "хрюкал" от удовольствия, к большому конфузу своих новых помощниц). Ведь это он вселил в девчонку "с улицы" без нужного опыта и квалификации авантюрную уверенность в том, что при должном настрое она сможет буквально двигать горы; заразил этой верой окружающих.
Лиза с благодарностью улыбнулась учителю. Для полного счастья ей не доставало в зале лишь одного человека...
Был объявлен короткий перерыв. Из-за с каких-то технических сбоев в видеотрансляции "картинки" из зала суда на азиатскую часть страны требовалось время всё перенастроить. Вокруг сновали техники с инструментами, что-то тестировали и налаживали. Лиза снова бросила взгляд на погасший экран большой плазменной панели, застывавшее на стоп-кадре изображение будто летящего над самой землёй через поля и перелески серебристой стрелой поезда. К сожалению, большей части страны его пассажиры так и не увидели — замедляться, тем более делать остановки, скоростному экспрессу было небезопасно. Да и время, отведённое на суд, пронеслось в одно мгновение...
Один из техников, проходя мимо, одобрительно хмыкнул и запанибратски похлопал Елизавету по плечу:
— Лихо закрутила! Прям заслушаешься. Только я бы так не смог, — он заглянул Лизе в глаза с опасливым любопытством и восхищённо цокнул языком. — Светиться с такой речью на всю страну! Словно тебе не за кого опасаться там на воле... — Парень неопределённо махнул рукой куда-то вдаль, сделал страшные глаза, и отправился дальше по своим делам.
Лиза вздохнула, разбуженное словами парня воспоминание кинолентой пробежала перед нею. Несколько лет назад, будучи помощником прокурора в очень криминальном городке, Лиза получила от начальство задание проверить один щекотливый вопрос и доложить. На неё тут же наехали местные бандиты. Вызвали на "стрелку" и пригрозили "замочить". Все было сказано в такой форме и в такой обстановке, что атмосфера страха должна была буквально захватить "залёного прокурорчика" и скрутить по ногам и рукам. Что и произошло... Это продолжалось секунд 30. А затем от отчаянного желания победить она представила, что её уже "замочили" всадили автоматную очередь в голову, или вышибли мозг ударом арматурного прута. Просчитала варианты попадания в реанимацию, оттуда в морг, своих быстрых похорон, и поняла, что катастрофы не произойдёт. А потом представила, что поддавшись страху, сделает всё так, как от неё требует эти уроды, и будет неизбежно опозорена и уничтожена как личность, когда всё неизбежно вскроется. И когда представила, что отступилась от своей мечты под давлением каких-то туповатых качков-отморозков, стало совсем противно. И она решилась и послала их в жопу. И до сих пор была жива. Фактически она поступила, как самурай, который, идя на смертный бой, умирает заранее. У него нет страха, он уже умер. Так учил поступать Дзен. Так он научил поступать Майора, хотя Рэм и не признается в этом.
И всё же Елизавета тяжко вздохнула, вспомнив о родителях. Она и сама понимала что теперь не Ласточкина, а ЛОМ, то есть "лидер общественного мнения". А за такими ведётся настоящая охота. Власти считают именно их — людей, слово которых находит отклик в сердцах миллионов, — а вовсе не НАТО, главной угрозой существующему порядку. Как говориться, "против лома нет приёма, если нет другого лома".
*
В полуобморочном состоянии из-за огромной кровопотери, с оторванными ногами, преследуемый по пятам SORD-34, человеческий обрубок упорно полз на далёкие голоса людей.
— Вижу...ты не забыл меня, — ласково с россыпью игристых смешинок прозвучало над самым ухом майора.
Этот звонкий девичий голосок, напоминающий весёлый плеск ручья, Рэм помнил всегда. Даже голос матери с годами стёрся из памяти, а образ первой юношеской любви был впечатан в мозг намертво.
Рэм оглянулся. Чьё-то извращённое сознание заложило в программу машины совершенно изуверскую способность мимикрировать под внешность своего прототипа — в облике киборга чуть меньше стало от звероящера зато прибавилось черт молодой девушки-курсанта, чей мозг и нервная система были извлечены патологоанатомами и переданы специалистам Научно-технического центра передовых технологий ФСБ, работающего под девизом: "Мы привыкли ломать стереотипы. Мы знаем, как быть лучшими. И с этого момента мы строим будущее вместе".
Зоя Азизова!
— Я же своими глазами видел твоё бездыханное тело со сломанной шеей и пробитым ножом сердцем! — всё ещё не мог поверить он своим глазам. — Почему, почему?! — почти простонал Рэм, этими проклятыми вопросами он задавался тысячи раз, заодно адресуя их Богу, дьяволу, Путлеру, Провидению, кому угодно...
"Зоя" растянула в ужасной улыбке утыканную похожими на колья клыками пасть, потянулась к нему, словно для поцелуя и радостно произнесла нежным голоском:
