Поэтому, когда впереди, у подножия накатывающей снеговой тучи, головной дозор исхитрился углядеть вроде бы “танки”… Штаб ответил: продолжайте движение, парни. Они ничего не посмеют вам сделать. Здесь пока еще не их земля. Надо, чтобы так и осталось. А еще лучше, чтобы эта земля стала нашей, американской. Двигайтесь вежливо и непреклонно.
Правда, за пролетевшей снежной бурей открылось: вовсе то не русские armor’s, просто вычурные темные камни вдоль стены гор, что тянулись по правую руку. По левую руку поле понижалось к Зеленому Зубу. Там, в пойме, в кустарнике, прятались редкие поселения, и танкисты пока что туда не совались.
Над головным дозором чуточку нервно посмеялись и охотно пропустили его в хвост колонны как честно отработавших свою часть. Машина “триста пять” стала чуть ближе к опасности, но сама опасность после смешков как-то съежилась.
Пропустив очередной заряд снега, танкисты “триста пятого” снова выставили над броней головы в шлемофонах и очках. Джон Робертс глядел вправо-вперед, Ричард Нартс влево-вперед, заряжающий Француз — назад. А прямо вперед и на дорогу смотрел непревзойденный Чако, лучший в роте водитель.
Он-то и заметил впереди, у самой земли, невысокие округлости, цепочкой. Летевший снег скрывал их, поминутно вынуждая отирать очки. Чако решил: это верхушки валунов на холме, протянувшемся поперек маршрута. Проверил курс: приказанный “норд-ост 23” рота выдерживала четко, и Чако успокоился.
— К повороту левее, — сказали наушники. — Обойдем промоину.
— Промоину обходят, — Игорь Тожедуб облизал губы. — Борта подставили. Пропускаем?
— Обнаружен противник, численностью до роты штата НАТО, — Сергей Коробчинский прижал плотнее ларингофоны. — Движется к западу, поперек нашего курса.
Комбат выругался. Как назло, еще и погода эта!
Он потянул трубку “дальней” рации, занимавшей в его командирском танке место двух десятков снарядов. Связь, против ожиданий, установилась быстро. Видимо, снег несло просто бурей, не зимней грозой, и радиоволны проходили нормально.
На другом конце радиолинии, в штабе Винтерфелльской операции, доклад получил человек с погонами подполковника.
— Вытесняйте их за линию… — подполковник перелистал аэрофотоснимки. — … За линию два-двенадцать, как поняли?
— Два-двенадцать на десять километров южнее. Десять километров я их не протолкаю! Там же, наверняка, не одна рота. Мы только головной дозор видим. А у них в батальоне четыре роты по четырнадцать, плюс два штабных. Запрашиваю свои действия!
Подполковник пожал плечами. Большой кремлевский начальник, Поспелов, пообещал ему много хорошего, если дело выгорит. Но подполковник слишком хорошо знал, что случится, если дело не выгорит. Рисковать жизнью дочери он совсем не собирался.
Да и, в конце-то концов, состав преступления надо еще найти. А потом и доказать.
— Ольха-главный, как понял? Вытеснять противника за линию два-двенадцать. Применение оружия на ваше усмотрение, как понял?
Чтоб ты сдох, говно штабное, подумал комбат. На мое усмотрение, стрелять надо сейчас, пока они бортами к нам. Но тогда никакого вытеснения. Что-то мутят штабные.
С другой стороны, приказ озвучен и службой радиоконтроля, наверняка, записан. Особисты в курсе.
Жду еще пять минут, решил комбат. Если не отменят…
— Ольха-три! Замеченные танки разворачиваются на прежний курс.
— Ольха главный! Куда движется противник?
— Противник… — запинку в голосе Коробчинского комбат прекрасно понял. — Противник движется прямо навстречу.
— Сколько видите машин?
— Три группы по четыре-пять машин… Тарщ майор, они местами меняются в колонне! Головной назад уходит.
— Грамотные, суки. Головному тяжело против снега идти, он сейчас позади пойдет, будет прицелы чистить, а дорогу протаптывает свежий. Ольха-один, главному!
— Ольха-один в канале.
— Видите то же, что Ольха-три?
— Вижу, кроме того, вдали столбы пара.
— Ну конечно, не одну роту же они выгонят…
Комбат посмотрел на часы. Приказа не отменяли. Суки штабные, вот же суки. Какой смысл вообще двигать войска в такую дикую метель!
— Ольха-один. Покажись им. Чуть что, сразу прыгай назад. Ольха-два!
— Два в канале.
— Справа вдоль речки по кустам попробуй протиснуться. Хотя они наверняка ждут оттуда. Смотри там, не нарвись на встречу.
— Два, обход справа, принял.
— Ольха-три… Стой, где стоишь, наблюдай.
— Три, на месте, принял. Короб!
Сергей Коробчинский отозвался:
— В канале.
— Если начнется, сразу прыгай на горку и ставь дым, его на нас потянет. Должно хорошо накрыть, потому что ветер от гор отражается.
— Ветер от гор отражается, несет снег в прицелы. Мы не можем вести огонь! Повторяю: я не боеспособен, в прицелы ничего не вижу!
— Двигайся зигзагом, бортами к ветру.
— Вижу русских! Вижу русских! Восемь… Более десяти танков поперек движения. Сэр, они развернуты, сэр! Они в боевом порядке, это не колонна!
— Батальон в боевой порядок, роты Браво и Чарли вперед, Альфа оттянитесь… Дельта… Слева вдоль реки по кустам попробуйте.
— Здесь какие-то дома.
— В жопу хибары. Ломайте!
— Ольха-главный, я Ольха-два! Противник давит постройки, ломает село!
— Замполит говорил, что они такие же, как фрицы, а я и не верил…
— Разговорчики в канале. Они что, прячут машины в домах?
— Да там дома меньше тех танков раза в три! Они просто их ломают, сдвигают в сторону.
— Зачем?
— За снегом не вижу, Ольха два доклад закончил.
— Ольха-первый, что делает противник?
— Противник разворачивается в линию ротных колонн. Которые первые шли, пятятся, а слева и справа выдвигаются еще.
Комбат стиснул тангенту до белых пальцев. Считать это началом боевых действий?
— Ольха-первый, не продвигайся.
Танки первой роты снизили скорость и замерли, и ветер тотчас принялся наметать вокруг них сугробы.
— Сугробы, нихрена не вижу, мать их.
— Русские не стреляют?
Джон Робертс перегнулся к прицелу и стирал с него налипший снег. Очистив, крикнул наводчику:
— Готово, присмотрись, Дик. Что видишь?
— Русские остановились… Нет, они продвигаются. Только медленно!
Джон Робертс поежился. Русские пришли с севера, в густой снежной буре. Словно бы принесли холод и метель с собой. Люди, принесшие холод… В то, что русские несут “гулаги” и рабов, после совместной космической программы в Америке не верил никто “умнее паровоза”; правда, набиралось не так уж много подобных людей…
— Людей видишь?
— Ольха два, людей в разоренном селе не наблюдаю.
— Покинутое село, значит… Выходит, живых они все-таки не давят.
Комбат утер пот.
— Ольха-один, вперед помалу, остальным наблюдать.
— Наблюдать, Ричард! Приказа на открытие огня нет!
— Мы что, лбами толкаться будем?
— Лучше лбами, согласись!
Механик Чако согласно крикнул:
— Я верю в движок. Лучше так, чем стрельба!
— Стрельба началась, Ольха?
— Никак нет, продвигаемся в тишине, товарищ подполковник.
— Вы так до ночи будете продвигаться. Маршевая скорость! Выполняйте приказ!
Комбат сцепил зубы. Теперь понятно: штаб точно идет на обострение. Подполкан тот вроде бы не танкист?
— Вася, давай на левый фланг, — сказал он заместителю. — Чтобы нас одним не хлопнуло, вдруг что.
Танк замкомбата повернул и понесся к горам.
Выйти на особистов через голову штаба? Комбат поморщился. Особисты! С ними дела иметь не хотелось крайне. Это в кино они умные и вежливые. На самом деле, если хотя бы вежливые, то уже повезло.
С другой стороны, что такое “хотелось”, что такое обиды перед возможной Третьей Мировой?
Комбат утер пот белой мягонькой изнанкой снятого шлемофона и велел связисту:
— Давай на восьмой канал, ты же частоты подбирал вчера.
— Есть, включаю, товарищ майор.
— Товарищ майор! — закричал потный шлемофон прямо в лицо. — Вижу вспышки! Вспышки белого огня на танках противника!
Вот и приехали, понял комбат.
— Отставить восьмой канал, — сказал он полностью спокойно. — Батальон, к бою. Первый, вперед, жги! Второй, не дай в бочину ударить своим архитекторам. Третий, на помощь первому с левого фланга!
Потом взял тангенту “дальней” рации и медленно, четко выговаривая слова, доложил:
— Товарищ полковник, противник открыл огонь. Веду бой…
— … запрашиваю авиаудар или артиллерию…
Подполковник утер лоб вышитым платком. Дело сделано. Теперь пусть Поспелов платит за все! Подполковник нажал необходимые кнопки и сказал в селектор:
— Боевая тревога. Ольху атаковали на марше силами до танкового батальона. Летуны, что можете?
— Погода смертельная. Вылететь можем, попадание не гарантируем, сесть, скорее всего, не получится тоже.
— Плевать, взлетайте, потом с парашютами выпрыгнете. Наших там тридцать против пятидесяти четырех… Бог войны, чем порадуешь?
— Мы слишком далеко и прибудем только через час.
— Понял, РВП час, выдвигайтесь.
Точно не танкист, поняли про подполковника сразу все. Час такой бой не продлится.
Или… Или все не должно закончиться “пограничным инцидентом”? И на Земле уже встают ядерные грибы?
Грибы черного дыма встали там и здесь впереди по курсу, на фоне очередной метели; танкисты Гудериана поняли бы с лету, танкисты Манштейна без команды дали бы рычаги кто куда — но конкретно эти американцы не воевали, и никогда раньше подобного не видели, и никто не объяснял им: так дымят уральские дизели, когда танки пытаются побыстрее отползти в стороны, чтобы сбить противнику прицел.
А зачем сбивать противнику прицел? Если, конечно, не…
В следующий миг левый сосед встал колом, будто споткнулся; выбросил языки пламени из-под башни. Из откинутого люка выметнулся кто-то — прежде, чем люди поняли, что происходит, горящий силуэт на сером небе впечатался в память каждому.
Башня “триста одиннадцатого” подпрыгнула на катках, медленно-торжественно перевернулась… Каджун-Француз, глотая слезы, смотрел на это и думал: хорошо, что мы не сделали фестиваль “Горящий человек”. Оказывается, это совсем не прикольно!
Тут его ударили по шлемофону люком и Ричард Нартс, успевший раньше всех вниз, дернул каджуна за ноги:
— Очнись, Кадж! Садармы давай, we under fire!
В следующий миг танк загудел, задрожал, уши словно выкрутило тонким визгом: сердечник из обедненного урана прошел по левому борту, сдирая всю навеску.
— Танцуй, Чако! Джон! Джон! Командир! Не вижу нихрена! Опять прицел в снегу!
Джон Робертс, думая лишь о том, чтобы не обосраться, дрожащими руками откинул свой люк и выставил голову… Прицел уцелел, но его и правда залепило; Джон перевесился к прицелу и принялся оттирать снег рукавицами, и чего-то там орать в связь наводчику, а сам думал: черт бы побрал русских, они все-таки это начали. Идиотская ситуация. Ладно штабные идиоты нас не остановили. Ладно кровавые комми, им по роли положено быть агрессивными и тупыми. Но что же командир батальона? Не мог сымитировать поломку? Снег мы ему дали, отличный повод: снег в прицелах, батальон потерял боеспособность… Нет, идите вперед!
И все же не мы начали первыми, не мы, не мы!
Плевать, понял Джон Робертс. Никто не подумает искать виновного. Кого-то выставят крайним. Просто: начат бой, все.
Начат бой, думал подполковник, спускаясь в будку радистов. Начат. Остальное не важно. Пускай теперь попробуют это парировать… Кремлядь академическая. Живут, как на Марсе своем. О людях не думают вообще. Ничего. Теперь точно дружбе с пиндосами конец. Будет, как при Хозяине, когда все для фронта, все для победы!
Пистолет — новомодный маленький ПСМ — полковник вынул из кармана заранее. Дежурный связист, проверив допуск, открыл окошко, увидел подполковника, заулыбался:
— Товарищ подполковник, все прошло, как по нотам. Комбат, видать, и так на взводе, даже не уточнил, кто докладывает о вспышках! Ни кодов ни спросил, ни уточнений, ничего.
— Да, — кивнул подполковник, стреляя в лоб дежурному. — Как по нотам, только не прошло, а началось.
— Началось в колхозе утро! Бронебойный! Тим, короткая!!
— Нихрена не вижу, Короб, куда тут… А, есть, вижу! — наводчик поймал в прицел башню с “тройкой-двойкой-двойкой”; совмещение; кнопка; щелчок в шлемофоне; выстрел!
Танк роты Чарли, оказавшийся ближе к горам, встал и вспыхнул. Ветер дул на противника, снаряды шли легко; на третьем выстреле страх ушел, на пятом ушли все мысли вообще. Противник явно не мог отвечать полноценным огнем и огребал по всем направлениям сразу.
Рота Дельта среди разваленных домиков спрятаться не могла и не пыталась: выцеливала танки первой роты, приходящиеся к ней бортами, но сама при том подставила борта Ольхе-второй. Буквально минута размена, и первая рота стала меньше на три машины, а рота Дельта попятилась, оставив из четырнадцати машин пять, развернувшись к новому врагу; тут комбат из своего командирского танка стукнул наудачу, на предельную дальность, и срезал командира Дельты, торчащего из люка с биноклем. Пока рота соображала, кто теперь главный, Ольха-вторая пошла на них лбами, приняв три или четыре удачных попадания на рикошет, ответив примерно тем же, только на “Абрамсах” рикошет от лобовой плиты уводил снаряды под башню; пять оставшихся танков Дельты откровенно ретировались, даже позабыв о первой роте противника, что нагло танцевала в снегу и дыму, поставленному как раз Ольхой-третьей.
Роты Альфа и Браво били по чертовым коммунякам с двух сторон, с тройным преимуществом в стволах; казалось бы, Ольхе-первой здесь и конец — но прицелы закидывало снегом, но дым закрывал проклятых комми в самые нужные моменты; наконец, в боевых порядках Альфы начали падать снаряды откуда-то справа, со стороны гор. Насколько командир Альфы понял, чертовы redsky’s умудрились подняться на холмы и кидались навесом, через боевые порядки Чарли и Браво, надеясь на попадания в тонкие крыши башен. Пока что им нисколько не везло, но на мысль командира Альфы это натолкнуло.
— Сэр, полковник, сэр, нам же придавали артиллерию! Сэр, ответьте, сэр! Полковник!
— Эй, полковник!
Подполковник недоуменно обернулся. Недоумевал не потому, что его повысили в звании. Традиция такая: подполковника называть полковником. Говорящему ничего не стоит, а названному приятно. Недоумевал подполковник, потому что подобным тоном в штабе мало кто имеет право обратиться к старшему офицеру.
Разглядев говорящего, подполковник изумился: всего лишь сержант! А надулся-то как, сейчас лопнет от важности!
— Боец! А-ну ка, смирно встал и обратился, как положено!
Подполковник довернулся так, чтобы закрыть пистолет рукавом, и видеть коридор в обе стороны. Что еще за сержант? Какое там у него дело?
