— Дело вам, товарищ сержант, поручается важнейшее, — куратор смотрел из-за включенной настольной лампы. — Будете вы наблюдать за подполковником Деляницей. И, если он посмеет поссорить нас и американцев, подполковника вы ликвидируете немедленно.
Откуда куратор? Из Комитета Партийного Контроля, вот откуда! Сержант читал книги, следил за политикой, и знал, что КПК в стране важная структура. Куда важнее того же КГБ. Скажем, сотрудникам КГБ запрещено следить за членами ЦК, а Комитет Партийного Контроля как раз для этого и нужен. Чтобы Центральный Комитет не зарывался. Подумаешь, Центральный. Центральнее найдутся.
Сержант радостно шмыгнул носом. “Вы меня дурачком считаете, а я вона какой!” — просияло его лицо.
Лицо сержанта просияло от понимания важности доверенного дела. Он вытащил обычный пистолет Макарова — тут подполковник его вспомнил, это сержант-водитель из взвода прачечной… Что в штабе делает? Прежде, чем подполковник спохватился, сержант выстрелил ему в грудь, а потом еще и еще; тут выглянувшие из кабинетов люди принялись и сами стрелять в сержанта, и тот уже никому не смог назвать ни фамилию, ни хотя бы приметы куратора.
Да он тех примет и не запомнил: встречались буквально два раза, а против лампы ничерта не видно.
— Ничерта не видно! Куда стрелять?
Начальник артиллерийского взвода постучал карандашом по листу аэрофотосъемки: карты сюда не успели сделать. Пробормотал:
— Будь я командиром русского танкового батальона, где бы я находился? Понятно, что позади линии, чтобы видеть всех своих и вовремя командовать… Справа в предгорьях неплохой обзор, но американцы знают об этом и будут искать меня как раз там… Значит, я встану у реки… Например, вот эта горка, почти незаметная теперь под снегом… Рик, Сэм, вот эта точка!
Три машины залпового огня “Ланс” развернулись позади боевой линии. Артиллеристы с ужасом заметили, что своих танков уцелела едва половина той самой линии. Правда, на вражеской стороне поля встало не меньше десятка дымов, да несколько у реки, да что-то еще коптило в горах — но что из этого настоящие танки, а что — дымовые шашки для отвода глаз? От гор вообще несло дымзавесу, жутко мешая работать.
Работать мешал снег. Взяв себя в руки, Джон чистил и чистил прицел, совсем не командуя: и без него все крутилось. Каджун кидал в затвор снаряды, Ричард выцеливал кого-то там, на той стороне; возможно, даже попадал: за снегом они толком не видели, горят ли там русские танки либо маскировочная ветошь.
Танком рулил Чако, и делал это отменно. “Триста пятый” вертелся, как стейк на сковородке, и пока что избегал серьезных попаданий — хотя оба крыла уже ободрало.
Вот справа-впереди содрогнулся, дернулся “триста двадцать один”; с брони так и посыпалась мелочь! Болванка прилетела ему в правый передний каток. Прежде, чем там опомнился механик, танк разулся и повернулся бортом, и следующая болванка врубилась ему в маску пушки — выскочить никто не успел!
— Рик, я, кажется, вижу его, — сказал Джон в чудом уцелевшую связь. — Он стоит на горе, за счет этого достает футов на семьсот дальше нас…
— Он стоит вниз мордой, — медленно произнес Ричард. — Открыт мотор. Попробую. Fuck!!! Что это?
— Свои! — крикнул Джон. — Ракетчики пошли в дело.
Над батальоном протянулись три лохматые дымные гребенки, сразу же канувшие в очередной снеговой туче. Три приданные установки “Ланс” вывесили три залпа реактивных снарядов.
Три залпа реактивных снарядов накрыли командирский танк прочно, наглухо. Вторая рота, оказавшаяся ближе всех, никого вытащить не смогла: танк буквально разложило на составляющие, подняло корпус на ребро и оплело гусеницей; понятно, что искать в нем живых пропал всякий смысл.
Командование принял замкомбата, о чем доложил в штаб.
Штаб ответил криком:
— Прекратить огонь! Это недоразумение! Деляница предатель, он хотел нас натравить на американцев! Прекратить огонь, всем отходить к северу!
Замкомбата положил тангенту. Из боя нельзя выйти просто так. Нет естественной маски, за которую можно укрыться, чтобы разорвать огневой контакт. Чтобы тебя перестали видеть и, соответственно, перестали стрелять. Просто начать откатываться глупо: перебьют в спины. Дым поставить? Его ветер постоянно сносит. Уходящих просто сожгут задаром…
Старший лейтенант колебался буквально секунду. Хрипнул:
— Связи нет, приказа не слышу! — и положил тангенту под правое бедро. Взялся за “короткую”, командную станцию:
— Майор Горчичный убит, батальоном командую я. Вторые, шарашьте в центр, где позиции артиллерии. Первые, сколько вас?
— Две машины.
— Изобразите хоть что-нибудь… Ольха-три!
— Ольха-три в канале.
— Вся надежда на вас, “академики”. Давайте по горам, и бейте их сверху, куда получится. Кто там у вас танки на крышу ставить любит, Короб, ты?
— Так точно, никак нет. Мой мехвод!
— Разрешаю ставить на крышу, на попа и на попадью, только вперед!
Старший лейтенант знал: сейчас на позиции батальона начнут падать залпы “Лансов”. С интервалом примерно минут семь-восемь. Сколько у противника зарядов, неизвестно, но это и не важно: в единственном залпе снарядов больше, чем у него осталось танков.
— Хода нет — ходи с бубей…
От артогня надо уходить не маневром в глубину, а атакой: пусть противник переносит огонь ближе к себе.
… — Нет бубей — морду бей!
Продвинув и свой танк вперед, старший лейтенант вылез на башню, глядя в бинокль.
— Во дают, “академики!” По горам, как по ровному!
— По горам, как по ровному! Чако, да там черт не хуже тебя!
Чако не ответил. Закусив губу, он двигал машину зигзагом, и пока что ему везло. Русский танк проскакивал по верхушкам камней, как-то ухитряясь не соскальзывать на снегу; останавливался резко, непредсказуемо — и стрелял, стрелял, стрелял! Бац! Нету “три-четыре-три”. Вспышка, трассер — встал “три-восемь-ноль”, размотало, выскакивайте, идиоты, стоящий добьют сейчас!…
Чако думал: боже, как я пришел к этому? Как пришел сюда мальчишка Джон, мечтавший снимать мультики? Ладно еще Ричард, он коп, долг рано или поздно привел бы его не сюда, так в Нам… Но мы все… Мы всего лишь хотели заработать? Или хотели иногда так, небрежно, при девчонках, сказать: “когда я служил в армии, в танках, знаете, в этих кошмарных могучих коробках, да, малышка!”
Ричард ударил по русскому и, кажется, попал: тот начал поворачиваться, разматывая гусеницу. Только вместо борта подставлял толстый лоб, ну да хрен с ним: нельзя желать чересчур много.
Да разве они много хотели?
Конечно, хотели. Но в стране свободного рынка свобода заключается не в том, что ты можешь взять нужное бесплатно. За все рано или поздно приходится платить, вот и цена…
Чако вспомнил: жаркое лето шестьдесят девятого, они уезжают с Вудстока, вокруг мир, тепло, а не этот мерзкий снег; и дорога уходит вверх, вверх и вверх: казалось, в самое небо!
Дорога, на которой их размотало, уходила вверх: казалось, в самое небо.
— Тим, к машине! Что там, узнай!
Тим выскочил через люк механика. Здесь нет пехоты, пулеметы молчат, здесь не летают фугасные снаряды и не дают осколков… Бояться надо лишь бронебойных болванок, а они опасны только совсем близко. Страха все равно нет, удивление только. Что там за вспышки, кто кричал в начале боя? Наверное, кто-то из подбитых, уже не спросишь…
Гусеницу сорвало, видно, в каток пришло. Одному не надеть, понятно. Тим буквально на мгновение прислонился к высокому валуну, изрисованному синей спиралью. Ишь ты, аборигены развлекаются. Культовый камень какой-то, наверное… Свесил голову в люк водителя и заорал как мог, сильно:
— Правую размотало! Стоим глухо! Короб, выскакивайте! Стоять нельзя!
— Сейчас, Игорь уже видит его в прицеле!
Игорь-наводчик довернул перекрестие; цифры “три — ноль — пять” легли на уголочек точно как надо.
Щелчок в шлемофоне; выстрел.
Выстрел Нартс успел сделать: снаряд ушел. Наводчик Ричард Нартс знал точно: попадет в нетолстую крышу башни русского танка. Всего сорок миллиметров, не чета стомиллиметровому лбу; а пушку англичане поставили хорошую…
В следующий миг русская болванка вошла прямо сквозь цифры на борту башни. Каджун как раз доставал очередной SADARM, открыв для этого fuckin шторку, и вспыхнувшие в кормовой нише заряды сожгли его первым. Пламя заполнило башню, где сгорел Нартс, а потом закуток мехвода, где погиб Чако; а потом зашевелилась вся башня. Джона Робертса, что так и сидел снаружи, шарахнуло коленями о прицел, комком тряпок швырнуло в темноту и ударило о камень.
Камень оказался жутко холодным; только через долгую-долгую минуту Тим понял, что за каким-то хреном стоит на коленях и блюет на синюю спираль темным, парящим, липким.
На коленях?
Камень?
Он же стоял правее, возле самого танка!
Правее… танка…
Танка?!
Уже зная, что увидит, механик-водитель Тим Шкуренко заставил себя повернуть голову.
Голову Президента Разъединенных Штатов обработали сразу два стилиста, так что следы перенесенных тревог на лице Кеннеди совершенно не отражались.
Кеннеди сиял — да и как ему не сиять, когда вот она, легендарная заставка: пыльная желто-красная равнина, “фонарь” челнока, пара флагов и две фигуры в скафандрах. Только снято не в Голливуде, снято на самой натуральной натуре!
Кеннеди выдохнул, глотнул капельку воды; ассистент впереди-справа, за кадром, показал пальцами “ОК”, и рядом с ним на стойке загорелась красная лампа прямого эфира.
Кеннеди улыбнулся — в кои-то веки настоящей, несрежиссированной улыбкой. Сегодня есть чему улыбаться.
— Американцы! — Кеннеди в бумагу не смотрел. Тезисы он помнил и так. — Мы пришли на Марс. Мы пришли на Марс вместе с теми, кого считали противником. Но, внезапно, оказалось: мы все земляне.
Президент хмыкнул и сказал нарочито-ломано:
— Make America great again! Неужели мы не договоримся между собой? Мы договорились с большевиками!
Тут слева от ассистента возник запыхавшийся генерал, пресс-атташе от Пентагона. Тщательно закрываясь от грозди больших микрофонов особой шторкой, он выхватил из рук суфлера маленький микрофон подсказок и прохрипел в него отчаянным шепотом:
— Сэр! На Вестеросе наш батальон ведет fury бой с русскими.
Кеннеди почувствовал, как нарастает шум в груди. Нельзя показывать слабину. Не сейчас, не перед камерами! Нельзя дать понять, будто у Кеннеди в плане объединения Америки хоть что-то пошло не так!
Почему русские все же решились? Или это другие русские? Мятеж на Земле русский вождь Машеров подавил, а на Вестеросе, похоже, не осилил. Будь это официальная линия Кремля — уже начались бы какие-то действия тут, на Земле.
Камера, вспомнил Кеннеди. Нельзя рвать прямой эфир. Сотрется впечатление. Испортится ощущение от высадки. Сейчас его выдох — вдох миллионов американцев и всех союзников на всех континентах.
В глазах уже темнело; Кеннеди расслабил шею, сколько мог. Взял обычный стакан с водой и поднял его перед камерой, словно бы тост:
— Сегодня у нас есть повод поднять бокалы. Одну минуту, я сниму микрофон, чтобы не звенело…
Затем Кеннеди, заставляя себя двигать руками плавно, вытащил из воротника зажим с маленьким студийным приборчиком, показал ассистенту: отключить; слава Всевышнему, тот понял сразу.
Кеннеди выпил воду и чуть пошатнулся, улыбаясь, делая вид, что пьет виски. Настоящие драмы идут без репетиций; поверят ли ему с той стороны экранов?
Кеннеди подошел к генералу: тот улыбался кривовато, но тоже сообразил, что надо подыгрывать, надо прямо перед камерами изображать полное счастье и благорастворение воздухов… А слова — слова потом звуковик наложит, какие надо.
Так ведь это ж, пойми — потом!
Генерал утер лоб и спросил все так же шепотом, чтобы не вцепились громадные студийные микрофоны:
— Объявлять войну или как?
“Не стоило мне так часто шутить о русских танках”, — Кеннеди снова отхлебнул из стакана, сосредоточившись лишь на том, чтобы не упасть. — “Вот они в реальности”.
После съемки можно хоть сдохнуть. Но под камерами — никак! Наступает новая эра, в которой политику определяет не “что сделано”, а “как показано”, и Кеннеди это превосходно понимал — уж коли ему хватило ума пролезть в Президенты, да не единожды, а дважды!
— На Земле русские проявляют… Признаки?
— Никаких, сэр.
“Я и так живу в долг”, — Кеннеди постарался вдохнуть: уже и для этого действия пришлось делать усилие. — “После того выстрела в ноябрьском Далласе. Случайно ли, что сейчас ноябрь?”
Ассистент, видимо, все понял и уже вызвал доктора. Оставалось меньше минуты; генерал снова что-то сказал. А, он говорит:
— Может быть, объявим DEFCON-2 ? Помнится, в Карибский кризис это напугало русских так, что DEFCON-1 объявлять не пришлось. У нас все еще есть оружие массового поражения!
Кеннеди снова изобразил улыбку. Дыхание пока не пропало. Просто перед глазами потемнело самую малость. Почему он так испугался? Чего сразу инфаркт? У людей бывают обычные тепловые удары, вон даже у здоровяков-рабочих, когда те копают канавы под неистовым алабамским солнцем.
Значит, ответить генералу, потом аккуратно свернуть эфир, и можно вырубаться: доктор наготове.
Кеннеди позвенел стаканом о генеральский стакан, сказал со все той же напускной улыбкой:
— Массового поражения? Это есть и у русских. Генерал, у нас нет оружия массовой победы!
Победу праздновали до полудня. Часть хуторян разбежалась, но большая часть не успела влезть в подземный ход. Честно говоря, большая часть и не задумалась о бегстве, потому как сам захват Гирина банда провернула за считанные часы. Не сказать, чтобы вовсе без потерь, но как для первого раза, так вполне нормально. Целое село на гоп-стоп взяли; это не фантики в автоматы пихать!
После полудня часть Гириной банды упала спать, а кому выпали короткие соломинки, пошли к оставленным грузовикам и начали перегонять их под стены. В ворота хутора зеленые “УралЗИС” не проходили, так выставили привычно, линейкой, перед воротами. Кто-то даже заикнулся, что вот мол, взяли бы экскаватор, сейчас бы откопали рвы залетным на страх, а местным на зависть.
Ближе к вечеру, когда люди начали просыпаться, пинать местных, чтобы варили еду, Гиря решил выполнить свой давний замысел и повязать банду кровью. А местных, соответственно, испугать накрепко. Надо, думал Гиря, чтобы каждый из банды кому-то местному глотку перерезал. С этой целью он приказал собрать всех выживших местных на уширении главной улицы перед большим домом, и всем свободным от караула явиться туда же.
Караульным Гиря выдал незлобных подзатыльников за то, что бросили посты и тем самым упустили самых богатых жителей хутора, позволив им утащить с собой и казну. В большом доме, кроме мехов, особых гор имущества не нашлось, а тем более, не нашлось и денег. Вроде бы Умник заикался, что меха в городе будут стоить немало, но донеси их еще до города!
