Дальше его освободили американцы, успели передать нашим — и Виктор еще успел повоевать в нашей армии...
А до этого не раз в концлагере немцы агитировали в РОА вступить.
Он рассказывал, как в РОА вербовали. Приезжает в КЦ значит полевая кухня. Перед строем пленных ставят, откидывают крышку. Пахнет охрененно — мясом. Все голодные — аж шатает, от запаха скулы сводит, слюна вожжой.
Офицер — пропагандист закатывает речь. Что характерно — о святом долге борьбы с большевизмом — пара фраз в начале, чисто дежурно. А дальше все пунктуально и конкретно — про сапоги, про паек, про табачное довольствие, про обмундирование, про свободное относительно передвижение, отдых, одеяла, кровати, даже и бабы и так далее. Короче сугубо материально — о том, что выживешь, если вступишь.
А из кухни пахнет — аж глаза вылазят.
Ну, несколько человек не выдерживают, выходят. Их кормят тут же — при строе, чтоб все смотрели. Те из власовцев, у кого еще совесть есть, жрут отвернувшись, а были и такие, что еще и глумиться над своими товарищами начинали — вот я мясо ем, а вы тут окачуритесь.
Потом вышедшим давали табачок покурить.
Все не торопясь — с расстановкой.
Ну, чтоб остальные еще понюхали.
Далее кухня уезжала, власовцев уводили, а всем остальным что придется — то стоять пару часов на плацу по стойке смирно, то галопом несколько кругов вокруг плаца, то по спинам и башкам палками, когда в барак бегут, а то и все подряд...
Вот как-то после его рассказа мне не верится в то, что в РОА шли по идейным соображениям — с большевизмой бороться. Идейные-то не ждали б, пока их начнут мясной пищей с ума сводить, да сапогами с куревом соблазнять.
Умер Виктор как-то незаметно и очень быстро.
А через полгода после его смерти пришло сообщение, что под Севастополем поисковики нашли его документы и награды. И соответственно его приглашают приехать.
Его вдова тут же и покатила. И блистательно доказала, что моя бабушка совершенно ошиблась, считая ее дурой набитой. Путем нехитрой махинации с документами — приписав женское окончание к фамилии и поправив инициалы на свои, вдова переправила бумаги с покойного мужа — на себя.
И стала ветераном войны.
Героиней защиты Севастополя.
Отакот! Сотрудникам военкомата в Ленинграде было видно лень перепроверять и посылать запрос в Севастополь...
Но наверно все-таки дурой она была — потому как, придя в нам в гости, стала рассказывать про свои героические подвиги в Севастополе моему деду с бабушкой. Моя бабушка, знавшая доподлинно, что вершиной героизма нашей этой родственницы была торговля пивом в киоске, пыталась ее по-хорошему вразумить, но та уже и сама поверила в свое героическое прошлое. Наглость у торговок пивом в ларьках — это профессиональное, очевидно. Короче бабушка моя выперла одуревшую от славы торгашку мало не взашей.
Та потом еще правда несколько раз объявлялась — ей, как ветерану и героине — дали квартиру. Ну, она и не утерпела похвастать. Была повторно выставлена взашей.
Связь с этой героиней я не поддерживал, да и практически все мои родичи относились к ней плоховато. Единственно моя одна сердобольная родственница ее навещала, да потом пришлось и ухаживать — толстуха двигалась мало, расхворалась.
А потом вдруг в начальный период перестройки у нее объявился какой-то ранее никому из нас не знакомый шестиюродный племянник и он так ей понравился, что она тут же стремительно приватизировала квартиру и завещала ее этому племяннику. Ухаживающая за ней родственница была отправлена в отставку, потому как грубая, скупая и плохо ухаживает. Вот племянничек — просто золото.
Родственница, позвонив поздравить с каким-то праздником через несколько месяцев с удивлением узнала, что в этой квартире живут уже совершенно посторонние люди, купившие эту квартиру не пойми у кого. Наведенные справки дали интересную картину — практически в том же месяце, как родственница была выставлена вон — вместо завещания была оформлена гендоверенность на квартиру, а вскорости — чуть не через пару дней героиня севастопольских фронтов скоропостижно померла, стремительно была кремирована и где похоронена — неизвестно. Ну а квартира так же молниеносно была продана...
Все-таки моя бабушка, похоже, хорошо разбиралась в людях...
Но вот чтоб пращуров своих знать... На прадедах все заканчивается...
Интересно — что про нас помнить будут...
Но для начала — вообще-то детей еще завести надо.
И вырастить.
Эх, чего там...
Нам не удается добраться спокойно до цехов.
Там была бойня.
Но и здесь убитых валяется много. Вижу, что это, скорее всего, упокоенные.
Погибшие лежат не так чтоб слоем, но проехать невозможно, а давить тела Вовка категорически отказался. Благородно, конечно, но есть у меня смутное подозрение, что причина несколько иная. Впрочем, эти мысли я высказывать не собираюсь.
— Будем растаскивать — чтоб дорогу освободить. Мы с Андреем — на прикрытии с БТР, Серега — пулемет, держишь заднюю полусферу. Пятая и шестая тройки — оттаскивают, третья и четвертая — на прикрытии, меняются через десять минут — направление на вон ту маталыгу, что к нам ближе, резерв — у кормы БТР — дает расклад Ильяс.
— Мне что делать? — спрашиваю у него, когда он лезет на БТР.
— На тебе ракеты. Если вдруг что нештатное — давай ракету. И посматривай по сторонам.
— Ильяс — как бы не укусили таскателей!
— Багров у нас нет. Веревочных петель не напасешься. А все одеты по — зимнему, в перчатках, так что только лицо беречь. Да и почищено тут уже.
— Пару багров я видел — откликается Рукокрыл, сидящий за фарой-искателем.
— Где?
— На пожарных щитах.
— Третья и четвертая тройки — вместе со Званцевым — притащите багры. Одна нога здесь — другая — там.
— Нехорошо людей как тюки какие баграми кантовать — отзывается один из посылаемых.
— Исполнять! Нам тут еще не хватает укушенных!
— Так они же упокоенные!
— Доктор видал такого — засадника, в куче мусора поджидал. И ваши тоже видали — под машиной прятался, так что отставить базар — и бегом! Времени мало! Бегом, я сказал!
Что-то быстро стал Ильяс заводиться...
Посланцы скоро вернулись, теперь БТР рывками продвигается по 10-15 метров и встает, подсвечивая фарами следующий участок пути. Пока ни одного зомби не попалось. А вот тела идут все гуще и гуще. Едем как по рельсам — не свернуть. В БТР уже накидали два десятка собранных автоматов, несколько бронников, подсумки с магазинами. А мы еще не добрались до эпицентра.
Черт, какие нелепые потери — и катастрофические! То-то сухопутчики свалили большей частью. Такой провал деморализует мощно, здорово, что у зомби скорость мала.
А то добили бы оставшихся — паника страшная беда, бегущий в панике — легкая добыча.
У маталыги сюрприз — дверцы заперты изнутри, люки закрыты. Кто-то успел закрыться.
— Ну, кто что скажет — зомбак там или живой?
— Постучите, да спросите.
— Эй, есть кто живой?
В ответ в брюхе стылой машины отчетливо лязгает передернутый затвор автомата.
И снова тихо.
Сидящий — или сидящие — не отвечают.
Зато затвором лязгают на каждый окрик.
Андрей внимательно послушал несколько раз, попросив остальных не шуметь, потом о чем-то поговорил с Ильясом и Вовкой.
Вовка явно отрицательно отнесся к сказанному — головой мотает.
Ильяс злится. В конце концов сам идет к кормовым люкам, руками показывает, чтоб все ушли из возможного сектора обстрела — и рывком открывает дверцу, отскакивая в сторону.
Опять лязгает затвор.
И еще раз.
— Вы что, первый раз на свет родились? — яростно спрашивает Ильяс.
— А что ты хочешь? — осторожно осведомляется конопатый санинструктор, предусмотрительно стоящий сбоку от темной глыбы МТЛБ.
— Фонарь давай! — поворачивается ко мне Ильяс.
Отмахивается от попытки удержать его за плечо и выставляет фонарь, так, чтоб ослепить сидящего в глубине машины.
Затвор начинает лязгать несколько раз подряд.
Тогда наш командир, не скрываясь, вылезает в проем двери и светит перед собой.
— Пятая тройка — вытаскивайте!
Заглядываю через его плечо. В луче фонаря — скорчившись в комочек и выставив перед собой автомат, сидит совсем мальчишка и дергает затвор автомата. Понятно, что слушал Андрей — магазин давно пуст, патроны при дерганьи затвора не вылетают, не стукают по полу, не катятся... А вот физиономия пацана мне не нравится никак. Не в себе пацан.
Мимо лезут ребята из тройки. Внутри после короткого бухтенья и звука пары пощечин начинается драка, и резкий визг бьет по ушам.
— Этот суконыш вылезать не хочет!
— Эй! Не бей его!
— Дык он кусается!
Сроду бы не подумал, что выковыривать из довольно просторного салона худенького мальчишку окажется таким трудным делом. Ребятам с колоссальным трудом удается дотащить — или дотолкать, докатить свихнувшегося к дверцам. Там он упирается, не переставая пронзительно верещать, да так прочно, что выдернуть его удается только совместными усилиями двух троек и Ильяса.
Причем он не дерется. Ему нужно только одно — спрятаться обратно в салон, он просто выворачивается из хватающих его рук и бьется как здоровенная рыбина, тупо, бессмысленно, но неожиданно мощно для своих размеров. И этот режущий уши визг! Как у него глотка выдерживает?
Нам с трудом удается примотать его к носилкам, потом я колю ему весьма зверский коктейль, а Ильяс напяливает повязку на широко распахнутые запредельным ужасом глаза.
Не знаю, что сработало — но паренек затихает и только тихонько поскуливает.
— Свихнулся? — отдуваясь, спрашивает Ильяс.
— Скорее бы сказал, что острый реактивный психоз — отвечаю на не требовавший ответа вопрос.
— Неужели нельзя это сказать более русским языком? — не нравится Ильясу, когда кто-то шибко умничает.
— Да, свихнулся.
— Вылечить можно?
— Надеюсь.
Переводим дух. Носилки с пареньком ставим обратно в МТЛБ. Нафига спрашивается корячились? Сидел бы себе, лязгал затвором.
Вовка уже осмотрел новый агрегат. Все исправно — и ему придется теперь шоферить на гусеницах — с БТР берется справиться старший сапер, а вот гусеничное он водить не умеет — какие-то свои хитрости в управлении этой техникой.
Действуя по такому же принципу, добираемся до следующих броняшек — но в них не оказывается никого живых. Вот шустрик оттуда — из чрева старенького БТР-80 с полустертыми цифрами на блекло — зеленом борту — выпрыгивает — и получается очень ловко у него.
Мы как-то не успеваем рыпнуться. Но меланхолически стоящий на крыше нашего бронетранспортера Андрей молниеносно валит одним выстрелом измаранного кровищей зомби, бывшего при жизни средних лет мужиком.
— Зевс-громовержец — выразительно заявляет откуда-то справа Филя.
— Да уж, не Венера — показывает слабое знание греческой мифологии Андрей.
Мы уже добрались туда, где на торжествующих победу наших товарищей, высыпалось несколько десятков специально откормленных зомбаков, причем не только шустриков — среди густо валяющихся тел ребята быстро находят штук пять недоморфов, все вокруг в шелестящих под ногами с легким металлическим звуком гильзах, стены цехов — в густой сыпи пулевых сколов, на броне — тоже полно белесых пятнышек...
И мертвецы — слоем. Темным слоем на мутно белеющем небольшими кусками насте. Живых тут нет никого. Мы все же заглядываем в цех — и у самого входа я натыкаюсь на женщину со свернутой шеей. На вид она умерла пару дней назад. В голову приходят слова инженера — как живые ломали своим умершим шеи, чтобы не дать им укусить себя... За оборудованием ничерта не видно, пол завален всяким хламом — и трупами тоже. Но все они уже окоченели, а мы решили на коротком совещании, что склоняться над каждым и проверять так, как это было принято раньше — не стоит. Потому проверка заключается в коротком тычке ботинком. И пока все тела — словно пинаешь деревяху.
Пальба начинается неожиданно — в дальнем углу. Лупят два пистолета.
Подбегаю туда вместе с пожилым сапером и парой водолазов.
Мертвец — грузная женщина — зацепился рваным пальто за какую-то деталь станка, двигается вяло, топчась на одном месте, и потому двое санинструкторов под прикрытием ребят из четвертой тройки стреляют в спокойной обстановке. И мажут. Причем оба. Раз за разом.
Убогое зрелище.
Только теперь понимаю, насколько ж эти неплохие ребята беззащитны и беспомощны.
Наконец выстрелом десятым (с пяти-то метров) одному из стреляющих удается попасть в голову.
Выбираемся из цеха удрученные. Получаем головомойку от Ильяса. Санинструктора получают двойную порцию — еще и за перерасход боеприпасов. А потом сразу — еще и третью — за то, что при проверке у одного в пистолете магазин с парой патронов — а у другого с пятью.
— Эй, ребята, а я полковника нашел! — окликает нас паренек из третей тройки.
Офицер лежит с намертво зажатым в кулаке пустым ПМ. Узнать его можно только по росту, мощной фигуре и погонам. Под подбородком отчетливо видна штанц-марка от ствола пистолета. Застрелился. Потому и обгрызли его так сильно.
Свечу своим фонариком вокруг — но пропавшего симпатичного и толкового санинструктора, бывшего тенью у своего командира не вижу. Тут вперемешку и штатские и военные. Залитые кровищей, изрешеченные пулями. Упокоенные. Тяжелый запах крови, грязи и смрад дерьма и мочи из разверстого цеха.
Не могу побороть любопытство — и мы с несколькими парнями заглядываем в здание, где стоял до поры до времени нам на беду зомбячий засадный полк. Ничего интересного, кроме обглоданных костей и обгрызенных частей разрозненных скелетов — человеческих и собачьих... Зря совались. Но это мы зря, у саперов другое мнение.
Уйти сразу не удается — все трое саперов с колоссальным интересом осматривают рухнувшие ворота и места подрывов. Причем седоватый ухитряется залезть довольно высоко, двигаясь неожиданно проворно для своего возраста, и что-то там нашел интересное для себя. Вижу, что он показывает какие-то не то проволочки, не то тонкие детальки...
Ну, хорошо хоть им польза какая-то — на территории завода по предварительным данным минимум еще в трех местах сидят такие же засадные полки — и черт их знает, сколько всего морфов и шустеров. Ворота-то там подперли, но все равно разбираться надо.
Ребята уже собрали то, что получилось собрать, выдергивая автоматы из под тел. Из бронетехники сформировали колонну — два БТР, две МТЛБ и БМП. Еще одна БМП сдохла — завести не удалось и БТР с работавшим все это время мотором осталась без горючки. А у нас с собой бочек не оказалось. Потому сняли, что не привинчено — в частности боезапас — и вывели из строя на всякий случай бортовое вооружение.
Медленно выкатываемся по расчищенной дороге.
Нормально управляются два БТР и Вовкина маталыга. Остальные две коробочки едут крайне неуверенно и пешие стараются от них держаться подальше.
Ильяс нервничает — мое напоминание о необходимости осмотра других цехов встречает раздраженным бурчанием. Приходится надавить. Это раздражает его еще пуще.
