Паштет

Тот спохватился и не дав воеводе рассердиться на невежливость одаряемого, по возможности так же подходящим для такого важного случая самым своим толстым голосом проникновенно сказал:

— Премного благодарен князь и рад, что был полезен для тебя!

После второго напоминающего тычка пальцем в спину — поклонился, отчего длинная кольчуга звякнула об пол. Ну да, длинная, поклон-то был неглубокий. Воевода еле слышно закряхтел, Пятой за спиной грустно вздохнул: понятно, где ж дикому немчину этикет вежеватости знать!

А князь Юрий, покончив с благодарностью и одарением, уже к сотнику Барсуку обратился и тот шагнул вперед, услышав свое имя в приказном тоне. Велено было ему, Лисовину, везти в Новгород письма и лекаря, а для пущего бережения взять с собой тех стрельцов, что уже с ним было, да несколько воинов сам воевода добавит, задание у тех свое, но до упомянутого города ехать всем вместе — на дорогах не спокойно. А буде встретятся лихие люди — то по разумению сотника, коий старшим назначен либо тех злодеев побивать, либо, коли много воров и разбойников окажется — беречь письма, а в Новагороде донести по команде о такой шайке.

Паштет было открыл неразумно рот для вопроса, но Пятой, кланяясь на приказ отвечая, локтем как бы невзначай пихнул лекаря и тот сообразил, что невместно сейчас вопрошать всякое ненужное.

Потому осведомился, когда уже из воеводского дома вышли:

— А мои компаньоны?

— Куда они денутся! Здесь ни ни к чему, поедут с тобой в виде тела твоего охраны. Да и нам польза — хоть и немчины, а вои добрые, толком драку знают, в дороге всякое может случиться, неспокойно нынче — ответил Лисовин. Вид у него был забавный — явно обрадовался, что сам головой будет в пути, но обеспокоенность сборами тоже есть.

Пауль перехватил тяжелую текучую кольчугу, норовившую все время выскользнуть из рук, и осведомился с чего это кольчугу шестерней обзывают. И где тут мишень?

— А ты приглядись к ней. Все просто. Это особо плотная кольчуга плетения "6-в-1". Шесть колец в одно, а не четыре, как у большинства обычных кольчуг. Для нашего брата такие кольчуги — ценность немалая, по крайней мере для меня точно. Стрелы такую не берут, по прочности она считай как рыцарская кираса, правда и по весу тако же. Но в отличие от кирасы мягкая и двигаться не мешает.

— Ну у меня ты ж знаешь — ткань доспехом — задумался Паштет.

— Лишним ни оружие ни броня не будет.

Пауль хмыкнул, вспомнив старую поговорку про запас, который карман не тянет. Тут, однако, карманов еще не придумали. Но что немцы, что стрельцы к карманам в наряде фон Шпицбергена отнеслись как-то не очень заинтересованно.

— Повыпадает же все! То ли дело, когда и кошель на завязочках и вещички не просто так кинуты!

И не стали себе срочно карманы шить...

Лисовин меж тем глянул иронично и добавил:

— Так я ж воеводе Юрию про твой доспех мягкий и не сказал. Так что пригодится и шестерня. Денег она стоит немалых.

— А мишень?

— Так вот же — на груди! — показал пальцем сотник на морду льва.

— Надо же! А я думал, что это для пушкарей знак такой! — ляпнул Пауль, который отлично помнил, что в Артиллерийском музее именно так точно такая же металлическая пластина была обозначена.

Барсук почему-то призадумался.

Переспросил:

— Знак, говоришь?

— Ну обозначение такое. По роду войск. Вот как у твоих стрельцов кафтаны и шапки одного цвета — сразу ясно что за полк. А тут такая блямба на груди — понятно, что пушкарь. И окружающие видят, кто таков и тем, кто при орудиях — как почетная медаль. И доспех опять же полезный, считай всю грудь защищает!

— То да... — согласился Лисовин. Байданы и кольчуги, и шестерни кольчужные и стрельцам лишними не были бы, а знак пушкарям — вполне себе годное дело. Видел сотник — что такое пушки в деле. Без них смяли бы гуляй-город орды.

Пока шел вместе с лекарям туда, где их спутники жили, чтоб начать готовиться к походу, Пауль не утерпел и осведомился: что за 'еще люди' им в помощь дадены?

Сотник остановился, огляделся, чтоб рядом ушей не было лишних и негромко предупредил:

— С нами шестеро татар поедут. Они тоже на царевой службе, но не касимовские, потому ухо держи востро, немцин! Особенно со старшим у них — злющий, как черт, прости Господи меня за худое слово! Но то и понятно, он считай чуть не стал царского рода — а все провалилось, да еще и с позором! — негромко, но внушительно сказал Лисовин.

— Это как так? — удивился Пауль.

— После взятии Казани царем Иваном, черемисы луговые решили ему не покоряться, а схотели свое царство основать. Чтоб как у больших. Они до того под казанским ханом были. А тут вроде как свобода и делай, что хочешь. Волю почуяли. Войска у них имелись — собралось черемисов под две тьмы...

— Да, это довольно много — признал Паштет. Двадцать тысяч воинов — уже не просто банда.

Сотник кивнул и продолжил:

— Вот и охота припала чтоб было собственное государство стало, собрали войска и вверили начальствование приглашенному из ногайской орды царю-татарину. Он не простого рода был, вроде как ханские кровя в его роду имелись. Когда Казань царю покорилась — родич этого татарина, что с нами едет, удрал из города, но в Ногайской орде ему хода не дали, там свои мурзы были и своя родня своего хана. Вот тогда казанского этого мурзу — главу рода — черемисы на ханство и позвали. Такое часто бывает — когда из своих вожака не выбрать без междуусобной резни — со стороны зовут. Чтоб ничей верх не был, никому не обидно, всем чужой. Почет, уважение оказали. Глава рода и прискакал с дружиной — было у него 300 воинов. Мечтали себе обратно Казань отнять и там самим властвовать и Москву воевать. Чтоб как у больших татар было! И в том татарину набольшему своему поклялись, что будет он в их землях выше всех головой сидеть!

Но дела не пошли. Сами черемисы дикие, повиновению не обучены, строя не знают и татарин пришлый тот еще руковод оказался. Он в воинском деле не горазд вышел — на наших все нападения получились с неудачей, поотбивали черемисам ручонки шаловливые и царство как-то не расцвело. Надежды угасли у луговых. И Казань — близок локоть, а не укусишь! Куда уж там про Москву говорить!

И государство свое не замедлило надоесть им.

Луговые поглядели, что мало им прибыли от того царя, да и зарезали пришлого, да всю прибывшую с ним дружину из татар поубивали до смерти, а царю — покойнику отрубили голову и воткнули ее на высокий шест. И глаголали: 'Мы было взяли тебя того ради на царство, с двором твоим, да обороняеши нас; а ты и сущие с тобою не сотворил нам помощи столько, сколько волов и коров наших поел! Но мы слово держим! И ныне глава твоя да царствует на высоком коле выше всех других!'

— И что дальше? — усмехнулся Паштет к месту вспомнивший бредни про Рюрика, которого так же пригласили на трон княжий и он мигом из диких финнов и таких же угров создал с ходу 'Великое Гребцовство' или как там яйцеголовые умники потом выводили название Руси из шведских слов? Русси — гребцы же типа по-шведски...

Лисовин тихо усмехнулся:

— Долго луговые не печалились. Избрали себе своих 'атаманов' по привычному обычаю и обряду и продолжили с нами свою войну, которая продолжалась еще два года, да и по замирении то и дело вспыхивала, — кровную месть у них никто не отменил, а их наши много положили. Но воевать в войне строем они не умели, рассыпались на свои мелкие рода, серьезного урона нанести не могли, так, вредили помалу, а когда Москву в бок пальцами растопыренными тычут, то долго у нее ответить руки не доходят, но уж когда соберется — ответ получается зубодробительный. Обратили на них внимание и непотребства кончились, как воеводу с войском послали успокоить.

Фон Шпицберген усмехнулся и кивнул понимающе. Ну да, медленно запрягают, потом быстро едут!

Барсук тоже тонко усмехнулся кончиками губ и продолжил тихо:

— Черемисов окоротили и замирили, а теперь татарин, что родич голове на колу, нашему царю служит. Гордый, но худородный стал, поосторожнее ты с ним. Особо шуточки про царей, головы и колья ненавидит! А наши, про то зная, то и дело так ерничают. Но если на ехиды старших по роду и службе этот гололобый только зубами скрежещет, как лошадь, что жует мерзлую брюкву, то на равного может и с саблей кинуться. Двоих так поранил, хорошо, что легко! И государь рассудил, что сами виноваты — не надо было дразнить зря! Татарину — денежная вира в наказание, а раненым еще и церковная епитимья и дешево отделались — хорошо он сам первый за оружие схватился, басурманин.

Паштет кивнул. И про себя решил, что будет держать язык за зубами. А потом хлопоты перед отъездом заняли все время — порох получить, пули проверить и фитили тоже — не обсыпалась ли с них при хранении селитра, не отсырели ли. Отмерил заряды в свою бандольеру, которая была точно такой же как берендейки у стрельцов, разложил все удобно как подобает. Предложили ему поменять свои деревянные футляры для пороха на железные, но Хассе отрицательно головой помотал — пояснил, что в железных порох чаще отмокает, сыреет, деревяшки — лучше.

Проверил Пауль и свои вещички. Когда рылся в своем сидоре — отметил, что еще спички, иголки и часы с бумажными деньгами у него есть, забыл уже об этих сокровищах на обмен. Подумал — не одарить ли князя Юрия командирскими часами, но решил этого не делать — когда примерил кольчугу — оказалась она маловата. Нет, в груди и животе даже и свободна, а вот в плечах и под мышками — жала, хотя надел ее не по правилам — не на ватник, а на броник с рубахой, подаренной другим воеводой. Тоже, такой себе подарок — кожа у Павла была нежная и чертово золотое шитье натирало и почти царапало, где прилегало. Да и само полотно — оно по местным меркам и сейчас тончайшее, но куда ему до нижнего белья нежнейшего, что Паша носил в то, будущее время. Ну да помнил шуточки старого лекаря, что больной человек врачу готов небо со звездами и Луной отдать, а как выздоровеет — так сразу же понимает — что врачишко тут не при чем, сам он вылечился. Потому лекарям дарят седой застарелый шоколад и прочие подношения в том же плане. Ничего нового, значит. Хотя подарки от воевод ценные, то бесспорно. И в кошельке от Воротынского серебряных чешуек было насыпано много.

Выехали на следующий день, поутру.

Не так рано, как собирались — один конь расковался и ухитрился копыто повредить, камень острый занозой встрял в мякоть, что посреди копыта есть.. Ехать на таком было нельзя — обезножеет в дороге, а ждать, пока кузнец и коновал залечат рану в центре копыта — не можно по потере времени. Лисовин отправился обмен конного состава обеспечить, за счет заводных лошадей, а Паштет тихо ухмылялся, глядя, как раненую животину кузнец заводит в станок из тонких бревен и там ее фиксируют, чтоб с копытом работать спокойно.

Опять ему, ненормальному попаданцу, такое выпало, что другим — правильным — сроду не доставалось ни в одной топовой книжке! У топ-писателей кони всегда здоровы, только если и дохнут — так сразу, от пули в бою или при долгой скачке загнанные — падают и тут же помирают. А чтоб важный выезд по государеву делу задержался из-за педикюра лошадиного — не припоминал ни разу.

Возня с копытом коня — интересная работа. Бегают-то непарнокопытные и парнокопытные на пальчиках. Кони — на одном пальце — среднем, те же лоси и свинки — на двух пальчиках. А попробуй, побегай на пальчиках — мигом мозоли заработаешь! Ногти и получаются разросшиеся — в ороговевшие копыта. И растут всю жизнь и ухода требуют. Если не стричь, не срезать лишнее и не стирать о твердую землю — вырастают как рога у козы — аж вьются винтом. Видал Пауль такие фото в инете, когда выполнял сложную и хлопотную работу с возительным агрегатом под названием лошадь, в конюшне постигая азы верхового искусства.

Когда кузнец обрезал кривым ножиком лишнее, словно мозоль срезая, и уже выдернул щипцами каменную занозу, что получается под ноготь животине воткнулась — вернулся сотник, а вскоре слуга из конюшни привел замену. Перестали смотреть под руку кузнецу и залезли не спеша в седла.

И конвой тронулся на выезд. Подчиненные сотника были в одного цвета кафтанах и колпаках, а татары смотрелись цветасто и пестро, хотя что такого азиатского в их нарядах, совсем отличного от одежд московитов — Пауль бы не сказал. Но видно было — и сукно доброе и сапоги, хоть и характерно помятые стременами и чуток порыжевшие, потертые о конскую шерсть — добротные и у тех и у других. У троих из охраны родича неудачливого мурзы видны мисюрки — этакие стальные тюбетейки наплешные — торчали из узлов, навьюченных на запасных лошадей. Так уложены, что не выпадут, а в случае надобности схватить и надеть можно быстро. Вооружены они были луками, огневого боя ни у одного не видал. Кони добрые, кормленые сытно.

Стрельцы и татары, получилось, ехали каждый с подменной животиной, а вот наемники — словно Дартаньян перед Парижем — выглядели бледно — по одному коню имея. Потому, стало быть, надо им было за своими животинками следить особо тщательно.

И опять Пауль в душе рассмеялся — получалось, что он тут и трое его приятелей — прямо как у Дюма — четверо мушкетеров в чистом виде. Только психотипы были иные — у французского писателя все четверо, начиная с гасконца — были из южных районов Франции, где и гор прилично, отчего ближайшей аналогией роману Дюма во времена Пауля была шуточка про горячего чеченца, который с тремя дагестанцами поступил в Росгвардию и там принялся отжигать по всей Москве, а тут и сам Павел по темпераменту северянин неторопливый и немцы тоже с северов подобрались, потому гасконады никакой особо и не было в помине. И дуэлей никаких и кардинала нету — царь Иван и сам организатор толковый и государственник до мозга костей, зато такая битва, как под Молодями, куда Паштет угодил, как кур в ощип — французским героям и в страшном сне бы не приснилась!

Да и были эти прохвосты наемники куда честнее воспетых ни с того ни с сего французских дворян. Ни с врагом не якшались, ни против своего сюзерена не ковали гнусных ковов, всяко не способствуя изменам супруги Государя со злейшим врагом страны. А случка Анны Австрийской с англичанином Букингемом всяко была вещью некрасивой и ни страсти там не было, ни любви, а голимый расчет на захват власти пополам с распутством. И опять Паштет тихо про себя усмехнулся, прикидывая — как бы у нас читали роман о четырех бравых стрельцах, которые поспособствовали измене царицы с, например, ханом Гиреем. Благо Пауль уже повзрослел и как полагалось мужчине сочувствовал уже не четырем алкоголикам и трем шлюхам — а вполне себе кардиналу Ришелье.

Страже при воротах сотник показал бумаги на всех едущих, проверили с толком, пропустили. Проехали в прохладном теньке под башней и покинули Кремль. Пахнуло жарой и солнце, уже вставшее высоко, начало печь. Тут уже оказались на Красной площади, где вовсю стучали топоры и пахло свежей смолой — на большом просторе спешно собирались срубы для новых домов московских. Штабеля бревен, начатые срубы и почти готовые, кучи щепок и стружки. Видно было, что спешка велия — успеть до зимы надо, потому работали без перекуров плотники, не покладая рук.