— Да, особенно если учесть, что именно ее приданое и титул принесли ее мужу и состояние, и его нынешнее положение... Видишь ли, Кисс, в древнем Нерге считалось, что настоящий ученый должен заниматься лишь наукой, а семья, деньги, имущество и все такое прочее ему только мешает, не дает раскрыться присущим человеку талантам в полной мере. Дескать, настоящий колдун должен быть беден, одинок, едва ли не голоден, и не иметь никаких обязанностей, кроме как перед наукой... Вот для этого и был принят закон Основ — когда все имущество таких людей передавалось в распоряжение конклава. Сейчас, конечно, этот закон применяется редко, но, опять-таки, его, этот закон Основ, никто не отменял, и он все еще продолжает действовать. Кстати, в Нерге то и дело случаются упоминания о его, так сказать, применении на практике...
— И что из этого следует?
— Видишь ли Кисс, этот закон — он довольно сложный, и трактуется по-разному, и существует немалое количество вариантов Основ. Но в применении к завещанию Авиты звучит примерно так: все то состояние, что принадлежало Авите до замужества (а ей принадлежало, считай, все, включая дом и все земли; кроме того, согласно брачного контракта, у них с мужем было общее имущество, которым Авита могла полностью распоряжаться) ) — так вот, все это должно быть поделено меж ее семьей и конклавом в равных частях, мужу же не достается ничего. Супруг остается, можно сказать, нищим, и не имеет права взять из дома ничего, кроме личных вещей, и лишь тех, что сумеет унести в своих руках... Пусть, мол, и дальше занимается наукой во славу Великого Нерга. Получается, что муж Авиты остается ни с чем, кроме любви к науке — и все по правилам Основ! В общем, такой плюхи от жены он никак не ожидал.
— Ну и что? Такое случается...
— Ты не дослушал. Такие завещания, где упоминается закон Основ, не оспариваются ни в одном суде. Это, если можно так выразиться, одно из тех столпов, на которых стоит Нерг. Дескать, если у кого-то появилось желание передать часть своего имущества конклаву — то это должно только приветствоваться, и никаких препятствий для этого нет и быть не может. Нужно только поблагодарить того человека, что настолько чтит древние законы... Так вот, как сказал бы Толмач, самый прикол состоит в том, что муж Авиты должен публично либо согласиться с этим завещанием, либо отказаться от него. Выбор за ним. Если он откажется исполнять волю умершей жены, то есть откажется выполнять закон Основ, то с него сразу же снимутся все звания, он должен в тот же день покинуть конклав, его имя будет вычеркнуто из всех документов... Проще говоря, он слетает со всех должностей, его слово обесценивается, и отныне не имеет права не только заниматься наукой, но даже общаться с бывшими друзьями. Впрочем, они тоже будут обходить его стороной. Дескать, этот человек ставит свое добро выше общественных интересов. И хотя при этом он сохранит при себе все свои деньги и имущество (семье Авиты и конклаву не достанется ничего), но по статусу он приравняется, считай, к простолюдину...
— А если согласится исполнить это завещание?
— Тогда, как говорится, он останется в авторитете, но нищим. Все состояние будут поделено меж семьей Авиты и конклавом. Подаяние бывший муж Авиты, конечно, просить не будет, однако остаться бедняком в его годы... Он ведь уже далеко не молод и привык к определенному уровню жизни, к комфорту и положению в обществе. И, без сомнений, в этом случае он никоим образом уже не может рассчитывать на выгодный брак — без денег и титула жены он вряд ли кому нужен. Родовитых, но небогатых колдунов в его возрасте полно — увы, но сколотить состояние дано не каждому...
— Жуткий вы народ, бабы... — чуть усмехнулся Кисс.
— Что есть, то есть... — и в этот момент я увидела, что рядом с нами, на границе света и тьмы, появилась высокая сгорбленная фигура. Внутренне невольно сжалась: как бы он снова не выпустил свои жуткие щупальца...
Как видно, об этом же подумали и Кисс с Маридой — они тоже заметили подошедшего, но вскакивать с места или бежать никто из нас не стал. Просто незачем: этот человек во много раз быстрее любого из нас — если надо, догонит без особого труда, даже если мы помчимся от него со всех ног...
— Ну, чего стоишь? — повернулся к подошедшему Кисс. — Раз пришел, проходи к огню. Надеюсь, ты его не боишься...
Тот какое-то время колебался, затем нерешительно сделал к нам шаг, другой... Его драной накидки на теле не было, и мускулистый торс человека чистым нельзя было назвать при всем желании.
— Присаживайся — кивком Кисс указал ему на место подле себя. — Мы за день устали, и ты, думаю, тоже... Места у костра всем хватит. Однако до чего же ты тихо ходишь! Песок под ногами — и тот не скрипнет!
Немного потоптавшись на месте, человек уселся на землю, но не возле Кисса, а ближе к нам, на небольшом отдалении от огня. Кажется, подошедший немного побаивался Кисса, и оттого старался держаться на нашего товарища подальше. Если сейчас что пойдет не так, то, похоже, этот человек в любой момент готов сорваться с места и вновь убежать в темноту.
— Тебя как звать? — спросил Кисс на языке Нерга. — А то подошел, а как к тебе обращаться — не знаем. Меня звать Кисс, а у тебя какое имя?
Человек молчал, лишь исподлобья смотрел на нас. Может, он и человеческой речи не понимает? Хотя должен...
— А меня ты понимаешь? — спросила я его на языке Славии. — Я — Лия. Может, и ты назовешься?
Но тот по-прежнему молчал, лишь смотрел на нас.
— Может, ты знаешь мой язык? — спросила Марида на языке Харнлонгра, но и ей ответом было молчание. Мужчина продолжал смотреть на нас, чуть сощурив глаза от огня.
— Понимаешь, о чем мы тебя спрашиваем? — обратился к нему Кисс на языке Валниена. — Нет? Интересно, как тогда к тебе обращаться...
— Одиннадцатый... — внезапно произнес мужчина на языке Нерга, причем было такое впечатление, что говорить ему сложно или же непривычно. Он будто выталкивал из себя слова.
— Кто — одиннадцатый? — не понял Кисс. — Нас здесь всего трое, с тобой — четверо...
— Меня звать Одиннадцатый...
— А почему именно Одиннадцатый? — чуть удивленно спросил Кисс.
— Не знаю... Мне сказали, что это и есть мое имя...
И в этот момент до меня донесся запах подгорающего мяса.
— Кисс, — ахнула я. — Кисс, мясо!..
— А!.. — Кисс вскочил с места, сдернул с огня ветрел, и, обжигаясь, снял с него поджарившиеся лепешки и чуть подгоревшее мясо. — Я с вами, болтушками, мясо чуть не проворонил!.. Сам уши развесил, хорошо еще, что не стал трещать, как некоторые... Ты есть будешь? — обыденно обратился Кисс к сидящему человеку.
— Что?
— Спрашиваю: ты с нами поешь? Все горячее, даже держать трудно...
— Что?
— Да ничего! Забирай свою порцию — и Кисс протянул сидящему горячую лепешку и чуть ли не половину чуть подгоревшего зайца. — В чем дело?
— Так это... На землю бросить надо...
— Не понял.
— Бросают на землю, а я подбираю... Из чужих рук брать нельзя...
— Это кто тебе такое сказал?
— Ну, там...
— Там, может, и нельзя, а здесь можно. И еду на землю бросать нельзя. Грех. Так что бери и не ломайся.
Человек нерешительно протянул руку, и через мгновение с удовольствием впился зубами в горячий хлеб. Мы от него не отставали, и уплетали свои порции без просьб и лишних разговоров — есть хотелось со страшной силой! Тем не менее, краем глаза я рассматривала подошедшего — ну, хоть зубы и руки у него нормальные, ничем от наших не отличаются. Вон, мелкие заячьи косточки на его ровных белых зубах едва ли не перемалываются. И еще этот изуродованный парень совсем молод: ему всего лишь немногим больше семнадцати-восемнадцати. Совсем мальчишка... Кстати, внешне он довольно привлекательный: высокий, с правильными чертами лица и красивыми серыми глазами, да еще и окруженными длинными пушистыми ресницами. Таким глазам и ресницам позавидует любая девушка...
— Кстати, спасибо тебе, что избавил нас от крыс — сказала Марида. — Мы уж думали — все...
— Это не крысы — проглотил парень кусок. — Это а'хаки. Мерзкие твари.
— Э, парень! — Марида удивилась, да и Кисс вопросительно поднял брови — парень ответил ведунье на языке Харнлонгра. — Ты понимаешь этот язык?
— Я говорю на многих языках — теперь парень перешел на язык Славии. — На очень многих. Меня этому учили... Там...
Понятно, где его обучали, как понятно и то, что парень не желает говорить об этом. Ладно...
— Значит, этот не крысы. Ну, мы это поняли... Слушай, а зачем ты за нами шел?
— Не знаю...
— А одежда твоя где?
— Потерял...
— Как же ты теперь ходить будешь?
— Не знаю...
Что ж, интересным собеседником его не назовешь. А парень не поворачивается к нам спиной — значит, или боится чего-то, или опасается того, что мы его оттолкнем, когда увидим на спине пришельца это "украшение", которым его наградили колдуны...
— Вы кто такие? — внезапно спросил он нас.
— Как тебе сказать... — пошевелил палочкой в костре Кисс. — Ну, если коротко: мы стараемся сбежать из этой страны.
— Куда?
— Туда, где нет колдунов, и где жизнь несколько иная. Может, не лучше, но спокойней. И дышать там легче...
— А разве такое бывает?
— Если б не было, то мы бы отсюда не бежали. Но сейчас за нами погоня.
— Это я понял, когда увидел а'хаков.
— Это так ты называешь тех крыс, что нас догнали?
— Это не крысы.
— Ну, суть та же... Кстати, еще раз спасибо тебе огромное, что ты нас от них избавил.
— Так вам с ними все равно было бы не справиться.
Хм, подумалось мне, это не предположение. Он в этом совершенно уверен.
— Ты раньше уже видел как кусают эти... а"хаки? -не выдержала я.
— Да. Потому и говорю — вам с ними не справиться. Очень быстрые. Они и меня самого не раз кусали. И каждый раз меня за это наказывали.
— За что?
— За то, что они оказывались более быстрыми, чем я. А я должен быть быстрей всех.
— Для чего?
— Не знаю. Но я должен делать все, что мне прикажут, и делать это хорошо, иначе меня вновь накажут.
— Ну, парень, тебя, по-моему, сейчас вряд ли кто накажет! — усмехнулся Кисс. Он, кажется, несколько неприязненно относился к этому изуродованному человеку. — Ты, друг, сейчас и сам кого угодно накажешь, причем так, чтоб другим неповадно было.
— А разве это возможно?
— А разве нет?
— Не знаю... Я об этом не думал...
— Расскажи что-нибудь о себе — попросил Кисс.
— Зачем?
— Затем, что ты к нам подошел не просто так. Если хочешь идти с нами дальше, то мы должны хоть что-то знать о тебе...
— Для чего?
— Вот что... — вмешалась Марида. — Нам просто хочется иметь представление, кто ты такой... Родители у тебя есть?
— Не знаю... Не помню...
— Но хоть что-то о себе ты должен помнить?
А я тем временем прошлась по памяти парня... Увы, но он прав: там поставлена самая настоящая блокировка, которую я просто побоялась трогать — неизвестно, к чему может привести одна лишь попытка ее снять или нарушить...
— Я, наверное, всю жизнь провел один...
— И все же постарайся хоть что-то вспомнить о своем прошлом...
— Зачем?
— Вот заладил!.. Неужели так трудно ответить на наш вопрос?
Помолчав, парень заговорил. Да, кажется, были у него раньше какая-то родня, может даже отец и мать, только он их совсем не помнит. И были ли они у него вообще, родители? Много лет, почти всю свою жизнь, он одиноко жил в какой-то маленькой темной комнатке без окон, память о которой все время с ним... Кажется, эта комнатка находилась где-то глубоко под землей... Еще он помнит, что с ним всю жизнь что-то проделывали, постоянно куда-то водили, чему-то учили, а если он пытался сопротивляться, тот его наказывали. И это продолжалось бесконечно, всю жизнь... Потом его повезли куда-то в закрытой клетке, и он увидел солнце, горы и траву... Затем в его памяти — настоящий провал, а когда пришел в себя, то обнаружил, что остался один. Именно с тех пор он и ходит вдоль дороги... Вот и все, больше ему нечего сказать нам...
Лично мне стало все понятно. По какой-то причине во время тех самых "полевых испытаний" что-то произошло, причем такое, что парень сорвался, причем сорвался здорово... Ну и как логический вывод — вышел из повиновения. Надо же, когда я сорвалась, то мой первый приступ прошел куда легче, а у этого парня... Похоже, что именно во время этого приступа он и разодрал на куски колдуна вместе с его охраной, того самого экспериментатора, который и вывез его на эти самые испытания. А дальше было еще хуже: как только на парня накатывал очередной приступ, он начинал убивать, безотчетно ища себе пропитания...
— Но почему ты убивал людей? Я могу понять твои поступки в отношении животных, но люди...
— А... а людей тоже я убивал?
— А ты что, разве не помнишь?
— Не то, что не помню... Просто мне всегда казалось, что я могу избежать этого...Ну, смерти людей. Как видно, не смог... Мне всегда говорили, что убивать животных и людей — одно и то же...
— Погоди... То есть тебе говорили, что можно убивать тех и других?
— Не только можно, но и нужно... Для этого, мол, меня и растят...
— Расскажи о своей жизни там, в одиночестве...
— Зачем?
— И все же...
Рассказ парня о жизни в подземных лабораториях был не очень долгим, но нам хватило и этого... Возможно, он сказал бы нам много больше, но в какой-то момент, прямо посередине повествования, парня будто тряхнуло, и его глаза вновь стала заволакивать черная пленка, а за спиной стали разворачиваться щупальца. Опять...
Мгновенно я оказалась подле него. Так, приступим... С силой направила накатывающую на человека черную волну в сторону, принялась чистить сознание от боли и ненависти...
Хорошо, дело идет на лад, тем более что парень и сам неосознанно пытается оттолкнуться от всего чужого, наносного. Глаза просветлели, поднявшиеся было щупальца вновь улеглись на спину парня... Удалось, приступ не случился. На этот раз...
После этого, придя в себя, парень какое-то время смотрел на меня непонятным взглядом, а затем вскочил на ноги и кинулся в темноту. Мы его не удерживали: надо будет — вернется... Кажется, его сводила с ума одна только мысль о том, что он может идти куда угодно, и что мир огромен... Мир — он, оказывается, куда больше той крохотной камеры, в которой его держали долгие годы, пока перестраивали его организм и прививали необходимые навыки...
— Ну, и что мы дальше будем делать? — повернулся к нам Кисс. — Вот еще маета на нашу голову!..
— Спать ляжем — вздохнула я. — Приступ у парня я сняла, надеюсь, что за ночь он больше не повторится. Если этот человек снова придет... Вот тогда и будем думать, что делать.
— А он придет... — это не было вопросом, Кисс просто рассуждал вслух.
— Думаю, придет обязательно...
— Слушай, а с чего это его к нам тянет?
— Все просто. Кажется, мы единственные, кто за многие и многие годы отнесся к нему по-человечески, не как к чудовищу, а как к другу... К тому же человек не может быть один — ему всегда хочется видеть кого-то подле себя... И еще он страшно боится, что мы будем смеяться над его уродством. Значит, парень прекрасно понимает что к чему...
