Ктан улыбнулся чуточку криво:
— Я обещал вашем командиру, Джону Сноу, что все Иные сгорят, если удастся согнать их в плотную толпу. Вот, я выполнил свое обещание.
— Понятно, почему мы не видим Иных: если Король Ночи мертв, то и все его порождения рассыпались прахом.
— Удобно, — вздохнул Капитан. — Грамотный человек вашего Короля задумывал и сделал.
Джон Сноу недоверчиво покрутил головой.
— Вы полагаете, все это: Король Ночи, Иные — кем-то создано? Кому бы такое потребовалось, а главное: зачем?
Ктан еще раз осмотрел округу в “бинокль”, потом раздал всей дюжине спутников горькие желтые горошины, приказал немедленно съесть и сам первый подал пример.
После чего повернул коня.
— Одно дело сделано, — сказал Ктан. — Джон Сноу, вы сейчас командир Ночного Дозора?
— Лорд-Командующий.
— Я запомню… Скажите, Джон, вы хотели бы побывать на юге? Скажем, в Королевской Гавани?
— Мысль хорошая, но прошу вас все же ответить. Кому бы потребовалось выколдовать Короля Ночи, Иных, всю эту мерзость… И для чего?
— Для чего, понятно: для охраны. Кому, а главное: что такими средствами охраняется, и почему охрана лезет на окружающих — вот здесь tchert поймет.
— Кто поймет?
— Простите, Джон, оговорился. Никто не поймет. Вызвать бы Звездочета или кого из его парней, так препарировать уже некого. Сгорела программа вместе с носителем… Есть, правда, надежда, что наши добрались-таки до источника безобразий. Но увы, мне нужно лететь на юг, причем срочно. Приглашаю и вас: вам так или иначе надо устанавливать отношения с новой властью.
— Не поспоришь. А где ваши друзья ищут источник безобразий?
Еще до того, как махнул рукой Ктан, Джон Сноу понял: на Севере. Далеко-далеко на Севере. Не зря же Ктан в прошлый приезд интересовался Клыками Мороза и Лестницей Гигантов.
И внезапно Джон Сноу ощутил дикую тоску. Одичалые разбежались. Иные сгорели в пламени Светозарного меча Азор Ахая — или как там называется это черное колдовство; неважно! Важно: сгорели, он сам видел. Не зря сутки прокапывались под снегом.
Зачем теперь Ночной Дозор, от кого стеречь Стену? Здесь на самом деле надо населить землю. Раздать владения, посадить на пашню селян, или вон пускай коней разводят. Лес, опять же. Мед, меха, дерево можно сплавлять в Белую Гавань… Пусть будет обычное малое королевство, пусть вместо надутых горькой важностью братьев Ночного Дозора живут обычные люди! Придут с набегом тэнны? Да пусть сперва Зиму переживут, ведь сказано в пророчестве: “Зиму к северу от Стены не переживет никто!”
— Конечно, я поеду с вами, — сказал Джон Сноу, а про себя подумал: ох и тяжко будет возвращаться потом на Север!
На север они шли еще две недели. Страха не испытывали. На скуку времени не осталось.
Край Аномалии показался над горизонтом в краткие полчаса прояснения погоды, да так потом и не исчез, все увеличиваясь, надвигаясь, заслоняя собой весь горизонт.
— Ровный край, — заметил только Эйлуд и больше ничего не сказал. Хоро с Мией переглянулись и сочли за лучшее тоже промолчать. Федор Иммануилович только вздохнул. Какой тут уж лед! Неужели им в самом деле повезло найти чужой корабль?
Механики перестали ворчать и, кажется, теперь спали меньше. Они тоже стремились увидеть новое — чем бы там оно ни оказалось.
На первый взгляд, Аномалия не выглядела опасной. Много металла. Вроде как исполинский цилиндр, косо врубившийся в лед — или сперва стоявший на льду ровно, а потом одним краем потонувший… Если “Ермунганд” простоит на месте достаточно долго, его реакторный вагон тоже сядет в приличную яму. А если экипаж и в этом случае мер не примет, реактор проплавит ледник до самого подножия, сколь бы его там ни оказалось.
Поэтому, когда лазерный дальномер показал, что до Аномалии семь-восемь километров, обе волчицы побежали разведывать кольцевой обход вокруг неимоверной металлической горы, а вахтенные положили “Ермунганд” в большую циркуляцию.
Свободные от вахты высыпали наружу, вооружившись всеми дозиметрами, имевшимися на поезде: и парой действующих, и тремя запасными. Ну как же: Аномалия ведь. По всем прочитанным книгам, Аномалия обязана либо излучать нечто опасное и необъяснимое, либо издавать жуткие звуки. Чтобы преодолевать; чтобы превозмогать, чтобы вырвать, наконец, из глотки неведомого очередные тайны науки!
Первое удивление от Аномалии состояло в ее обыденности. Гора металла; несомненно, очень давно металл этот имел некую достаточно сложную форму. Но века и, похоже, тысячелетия, смяли его, стерли, сплющили, обкатали и обточили до яйцеобразной формы. Словно бы глыба, вылизанный ледником валун — только металлический. И, насколько мог видеть ультразвуковой сканер, внутри пустотелый.
Излучения обнаружить никому никакого не удалось, а с испусканием жутких звуков превосходно справлялся ветер: он-то никуда не делся. Ледник все повышался; метели все зверели, световой день тоже, видать, съеживался от морозов — плевать.
В кают-компании “Ермунганда” царило новогоднее настроение. Или даже — настроение новой эпохи. В которой человечество точно знало: громадные космические корабли существовали. Кто-то на них летал. Кто-то находил смысл в существовании стальных исполинов, кто-то чертил их — щупальцами ли, клешнями или что у них есть еще там! — а потом собирал, то ли на земных верфях, то ли на космических, но все же.
Поезд шел по разведанному вокруг Аномалии кольцу. За окнами набирала силу очередная буря, конца которой никто не мог предсказать. Все сидели дома, за опущенными заслонками иллюминаторов, и кое-кто из механиков, начитавшийся фантастики, думал: а вот лопни сейчас “плетенка”, как чинить? Нет, понятно: пар в резервный контур, на байпасы. Потом выждать остывания рабочей зоны. Соединения продуманы, инструмент имеется, запас “плетенок” двести штук. Открутил треснувшую, вставил свежую (поймал резьбу, не перекосив), затянул (не сорвав, не пережав драгоценную запчасть) — и снова давай пар.
Просто все это при минусовой температуре ниже сорока, под ветром, уносящим положенные на край колеса гаечные ключи, а не то, чтобы легкие тенты или там палатки!
Может, кстати, еще и кардан лопнуть, поезд встанет. Встанет и начнет потихоньку погружаться. Ультразвуковой локатор показывает, что до ближайшей земли тут всего километра два… Два триста… Только вниз. Это на Лестнице Гигантов протаивать особо некуда, слой льда неглубокий… Тут в субмарину превратиться раз плюнуть. Или не субмарину? Как назвать “подледную” лодку?
— Безумству храбрых… — Семен Васильевич продолжать не стал. Оно, конечно, приятно дома, в компании, этак небрежно: “А вот ходили мы в прошлом сезоне к Аномалии, так, знаете, атомные колесные поезда — это, ребятушки, вещь!” Но плата за это — сидишь в теплой кают-компании, в хорошей компании… И холодный пот вдоль хребта, и при каждом взгляде на приборы волосы дыбом.
Нет, вроде бы все нормально. Все стрелочки в зеленых секторах, все новомодные светодиодики зеленые или, для разнообразия, синие с белым.
Ветер ударил сильнее. Он ревел в ошметках Аномалии, отрывая от нее небольшие — метр на два — кусочки металла, но, к счастью, ронял их в лед задолго до “Ермунганда”, вышедшего на орбиту вокруг Аномалии радиусом километров десять.
— Вы правы, — согласилась Хоро, катая в руках “праздничное” яблоко. — Сюда хорошо бы маячок бросить.
Все обменялись подозрительными взглядами. Маячок? Да тут вторая Аномалия нужна, чтобы не сдуло! На Клыках Мороза хотя бы камень имелся, за что основания решетчатых вышек цеплять. Улыбалась одна Мия: она поняла, что мама думает о маленьком стеклянном брелоке, который ломается в пальцах. Чтобы портал сюда открывался не из подземных дворцов исследовательской базы на Торбеевом Озере — а из комнаты с семью дверцами в подвале усадьбы Сосновые Склоны.
Как там, интересно, поживает родная усадьба? Мия не разменяла первой тысячи лет, и место жительства ей пока еще казалось чем-то постоянным. Хоро все это прочитала по лицу дочери и улыбнулась печально.
Почему она, Хоро, не помнит иных своих детей? Не рожала? За много тысяч лет? Маловероятно… Неужели верна та гипотеза, что-де бессмертные или крайне долгоживущие вынуждены раз в сколько-то лет очищать память?
Ну и в чем же тогда бессмертие? Разум без памяти обречен повторять все-все сызнова. Хоро не могла представить, в какой ситуации она бы захотела отказаться от прожитого. Забыть — все равно, что умереть…
В одном долгоживущая Хоро превосходила только начинающую путь Мию. Для Хоро домом легко становилось хоть бы и вертящееся штурманское кресло, в котором оборотень-старшая помещалась, всего лишь подобрав ноги.
Поезд легонько раскачивался под ударами ветра. Уральская сталь, куда при плавке задули должный процент марганца и кремния, выдерживала напор бури с холодным достоинством; ровно гудели сто шесть мотор-колес; даже капризные карданы, казалось, прониклись общим духом и не доставляли проблем до самого завтрашнего полудня, когда близзард, наконец-то, улетел дальше к югу.
К югу от Аномалии образовался громадный склон плотного снега, наметенного за тысячи лет. На следующий день, когда красное-красное солнце выглянуло из-за подветренного южного горизонта, все это сделалось видимым без лишних приборов. Только обычная полярная маска от мороза с ветром. Хоть она и тонированная, а разглядеть Аномалию все смогли.
Увиденное поражало размерами и угнетало сплошностью, монолитом. Потоки снега и ледяной крошки стесали с Аномалии все надписи, выступы, ручки-антенны, если они вообще когда-то имелись. По снежному намету все, свободные от вахты, поднимались к самой металлической стене — и не могли отличить на ней ничего, ровным счетом никакого намека на место, где можно прорезать вход. Не говоря уж: войти по готовому.
Пользуясь краткой передышкой в метелях, к поезду прорвался дирижабль “Прогресс”. Привез еще три маяка, уже подсобранные, на винтовых опорах. Их втыкали прямо с висения: на базе, пошевелив мозгами, придумали для того особые откидные рамы. За три часа поставили все три; они давали сигнал морзянкой: “КГ/АМ”. “Крайний Градус / Аномалия Металлическая”.
Почему крайний именно “градус”, а не, скажем, “стоянка”, за суматошной установкой маяков никто спросить не успел. Кроме шпильковтыкания, “Прогресс”-то еще и груз передал, а его пришлось носить и паковать в вагон-склад.
Конечно, “Прогресс” привез яблоки. Но и сушеную картошку, и рис, и чуточку свежего хлеба, и куда больше дареного мяса вроде бы оленей из подвалов Ночного Дозора. Привез новости о конце Ходоков и их синеглазых мертвых подчиненных.
А еще “Прогресс” привез двух человек; Мия пошутила:
— Что, Капитана только двое могут заменить?
— Про то тебе, хозяйка, лучше знать, — ухмыльнулся Толмач. — Мы-то с братом еще когда думали, что ты его девушка.
Звездочет промолчал, но улыбнулся, однако же, весьма красноречиво.
— Что, как в тот раз? — ухмыльнулась теперь Хоро. Тут Звездочет уже не смолчал:
— Есть такое зелье, что потом всю жизнь похмелье. Кто его раз пригубит, счастье себе навек отрубит. Станет сердце огня просить, станут ноги везде носить… Петь я не умею, тут бы автора.
— А кто у нас автор?
Звездочет пожал плечами:
— Иноземцы какие-то, “Башня Рован”, даже не скажу, откуда. Услышал после фестиваля в Сопоте, там первый в Союзе лазерный диск нарезали, с лауреатами, так мы под него программу-проигрыватель писали. Ну и слушали, конечно.
Мия покатала слова на языке.
— Башня… Рован? Карпаты или Планина. Южные славяне, похоже. Спиши мне слова полностью, учить буду.
— Кассету привез, тут же магнитофон есть?
Появился Эйлуд и снова погнал всех в тепло, чтобы не студили горло. Небо-то расчистилось, но и холоднее стало.
Прилетели Толмач и Звездочет, понятное дело, не просто приветы-подарки передать и Капитана заменить на утренних осмотрах поезда. Лингвист и астроном собирались дешифровать найденную информацию, уж сколько мало бы ее там ни оказалось.
Правда, через несколько дней — когда Хоро и Мия в звериной форме прокопали шахту к уцелевшему от ветровой обдирки корпусу Аномалии — стало понятно, что одного лингвиста недостаточно, даже если он подкреплен хорошо понимающим свое дело астрономом-программистом.
По тончайшим, неуловимым струйкам запаха Мия обнаружила под снегом не то люк, не то аварийный сбрасыватель мусора, не то еще какой торпедный аппарат: словом, нечто, ведущее внутрь. Величиной “нечто” оказалось в два человеческих роста.
Пришлось делить экспедицию на две части. Механики остались наворачивать круги в “Ермунганде”. Федор Иммануилович остался с ними, изучать лед — ну и чтобы не рисковать сразу всеми. Снежную штольню к люку закрыли пробкой, в штольне поставили заготовленные палатки — как порядочные спелеологи — и следующую бурю переждали уже в двух лагерях, подземном и подвижном.
Дождались второго рейса “Прогресса” с десятком специалистов: пары сварщиков-резчиков, троицы спешно вызванных из Подлипок ракетчиков, целой четверки шифровальщиков с переносным компьютером для решения лингвистических задач, буде попадутся. Конечно же, начальник экспедиции не усидел в Суровом Доме, да и никто бы не усидел: чужой космический корабль; будущее на марше, руками потрогать можно!
Кроме людей, “Прогресс” привез два контейнерных жилых блока под будущую базу, и собирался возить еще и еще до наступления полярной ночи — а то, может, и после. По радиомаякам летать можно в полной темноте.
Протянули к штольне кабеля от медленно-медленно ползущего теперь “Ермунганда”. Задумались поставить его реактором над большой теплоизоляционной подушкой, а то неудобно оборудование запитывать.
Сделали свет. Выгородили тамбур биологической защиты. Провесили временные телефоны, потому что вблизи громадной массы металла радиостанции работали очень своеобразно и не всегда предсказуемо.
Через неделю, после завершения всех приготовлений, газорезчики вскрыли, наконец-то, люк. Люди в скафандрах, ощетинившись дозиметрами, раззявив птичьи ротики пробоотборников микрофлоры и бегемотьи пасти чемоданчиков для образцов, наконец-то вошли внутрь.
Внутри Хоро первым делом сломала в руке хрустальный маячок. Теперь, как ни повернись, а в случае чего можно будет срочным порталом кого-то вытащить. Или доставить нечто важное. Секретность рухнет, конечно, но тут все равно: чудом больше.
Первая секция, которую она неторопливо прошла, оказалась жилой зоной — маленькие каюты по обеим сторонам тесных коридоров, и в каждой кровать, письменный стол. Все помещения пусты, повсюду идеальная чистота. Запасные под большой экипаж?
Стоп.
