Но если дело не в нем — помогал ли он им из-за страха увидеть их мертвыми или из-за ненависти к поражениям — тогда дело в них. В вежливых колкостях Камня, энергии Моаша, серьезной грубоватости Тефта или спокойном доверии Пита.
Что он может сделать, чтобы защитить их? Сдаться иллюзиям? Найти предлоги?
Надо хвататься за любую возможность помочь им, и не имеет значения, насколько изменится он сам. Разве важно, насколько это нервирует его или какое бремя ему приходится на себе нести?
Он влетел на склад леса.
Четвертый Мост сидел вокруг вечернего костра, болтая и смеясь. Почти двадцать раненых из других бригад ели с благодарностью. Просто поразительно, насколько быстро они потеряли выражение тупого безразличия и стали смеяться вместе с остальными.
В воздухе стоял запах острого рогоедского супа. Каладин замедлился и остановился рядом с бригадниками. Некоторые озабоченно посмотрели на него, запыхавшегося и исходящего пóтом. На его плечо приземлилась Сил.
Каладин поискал взглядом Тефта. Пожилой воин сидел под скосом крыши барака и глядел на камни перед собой. Он еще не заметил командира. Каладин сделал остальным знак продолжать, подошел к Тефту и сел на корточки рядом с ним.
Ветеран удивленно посмотрел на него.
— Каладин?
— Что ты знаешь? — тихо, но напряженно спросил Каладин. — И откуда тебе это известно?
— Я... — шепотом начал Тефт. — Моя семья принадлежала к тайной секте, которая ожидает возвращения Сияющих. Я ушел от них, когда был совсем молодым. Думал, что это чепуха.
Судя по колебаниям в голосе, он передумал.
Ответственность.
— Что ты слышал о таких, как я?
— Очень немногое, — ответил Тефт. — Только рассказы и легенды. На самом деле никто не знает, на что были способны Сияющие, парень.
Каладин встретился с ним взглядом и улыбнулся.
— Тогда мы выясним это вместе.
Глава пятьдесят восьмая
Путешествие
РеШипер, Мать Полуночи, породившая мерзких тварей, чья сущность темнота, ужас и пожирание жизни. Она здесь! Она смотрит, как я умираю!
Дата: Шашабев, 1173, восемь секунд до смерти. Объект: темноглазый докер, сорок лет, отец троих.
— Я терпеть не могу ошибаться. — Адолин откинулся на спинку стула, одна рука лениво лежит на хрустальном столике, другая встряхивает вино в бокале. Желтое вино. Сегодня он не на дежурстве, может слегка расслабиться.
Ветер ерошил его волосы. Он сидел с группой молодых светлоглазых за столиком на открытой площадке винной лавки. Ниже уровня террасы шумела людная улица Внешнего Рынка — комплекса зданий, выросших около королевского дворца, вне военлагерей.
— Ты думаешь, Адолин, мы не такие? — сказал опиравшийся на стол обеими локтями Джакамав, крепкий человек третьего дана из лагеря кронпринца Ройона. — Кому нравится быть неправым?
— Я знаю тьму людей, которые предпочитают ошибаться, — задумчиво сказал Адолин. — Конечно, они никогда не признаются. Но любой другой это легко заметит по количеству их ошибок.
Инкима звонко рассмеялась. Эта пухлая невысокая девушка со светло-желтыми глазами, крашеными черными волосами, в плохо сидевшем на ней красном платье была спутницей Джакамава.
Данлан тоже была здесь, конечно. Она сидела на стуле рядом с Адолином, сохраняя расстояние приличия, хотя изредка касалась его своей свободной рукой. Она пила фиолетовое вино. И она любила пить вино, причем ей это шло. Любопытная черта. Адолин улыбнулся. Она выглядела очень привлекательной — длинная шея, грациозная фигура, завернутая в блестящее платье. Она не красила свои золотисто-каштановые волосы. В конце концов в этом нет ничего плохого. На самом деле, ну почему все без ума от темных волос, хотя идеальные глаза — светлые?
Хватит, сказал себе Адолин. Ты становишься таким же нудным, как отец.
Остальные двое — Торал и его подруга Эшава — были из лагеря кронпринца Аладара. Хотя дом Холин больше не пользовался расположением кронпринцев, но у Адолина были друзья и знакомые почти во всех лагерях.
— Ошибаться забавно, — сказал Торал. — Это делает жизнь интереснее. Если мы будет всегда правы, где мы окажемся?
— Мой дорогой, — заметила Эшава. — Разве не ты сказал мне однажды, что почти всегда прав?
— Да, — сказал Торал. — Но если бы все любили меня, кого мне высмеивать? Я боюсь стать совершенно обычным, как все.
Адолин улыбнулся и пригубил вино. Сегодня у него словесная дуэль, и, как он обнаружил, бокал желтого вина помогает расслабиться.
— Торал, обо мне тебе нечего беспокоиться, я ошибаюсь слишком часто. Я был уверен, что Садеас пойдет против отца. И вот... Это бессмысленно. Зачем ему это?
— Укрепить свое положение? — предположил Торал. Сообразительный парень, он отличался изысканным вкусом. Таких людей приятно иметь рядом, выбирая вино. — Он хочет выглядеть сильным.
— Садеас и так сильный, — возразил Адолин. — И ничем бы не рисковал, если бы пошел против нас.
— Я знаю, — тихо, как бы затаив дыхание, сказала Данлан, — что я новенькая в военлагерях и моя оценка скорее отражает мое невежество, но...
— Ты всегда так говоришь, — лениво заметил Адолин. Ему нравился ее голос.
— Я всегда говорю что?
— Что ты невежественная, — ответил Адолин. — Однако это не так. Ты — одна из самых умных женщин, которых я встречал.
Она заколебалась, на мгновение став странно раздосадованной. Потом улыбнулась.
— Ты не должен говорить такого, Адолин, когда женщина пытается показать себя скромной.
— О, скромность. Я и забыл, что это такое.
— Слишком много времени в компании светлоглазых Садеаса, а? — сказал Джакамав, вызвав еще один взрыв смеха Инкимы.
— Все, прости, — сказал Адолин. — Продолжай.
— Я сомневаюсь, что Садеас хочет начать войну, — сказала Данлан. — Ведь если он пойдет против твоего отца, война станет неизбежной, верно?
— Несомненно, — согласился Адолин.
— Вот почему он отступил.
— Не знаю, не знаю, — сказал Торал. — Он мог бы бросить тень на твою семью и не нападая на вас прямо. Ну, например, мог бы сказать, что вы небрежно защищали короля, хотя и не стоите за попытками убийства.
Адолин кивнул.
— Одно это могло бы начать войну, — упрямо сказала Данлан.
— Возможно, — не стал возражать Торал. — Но ты должен согласиться, Адолин, что в последнее время репутация Терновника... не такая впечатляющая.
— Что ты хочешь сказать? — рявкнул Адолин.
— О, Адолин. — Торал махнул рукой и поднял пустой бокал. — Не будь скучным. Ты знаешь, что я сказал, и знаешь, что я не собирался оскорблять тебя. Где эта служанка?
— Можно подумать, — добавил Джакамав, — что после шести лет войны мы можем найти приличную винную лавку.
Инкима засмеялась и на это. Она действительно очень глупенькая.
— Все знают репутацию моего отца, — сказал Адолин. — Или вы не заметили наших последних побед?
— Достигнутых с помощью Садеаса, — заметил Джакамав.
— И все-таки достигнутых, — сказал Адолин. — За последние несколько месяцев отец спас жизнь не только Садеасу, но и самому королю. Он сражается невероятно смело. Так что вы сами видите, что все слухи о нем ни на чем не основаны.
— Хорошо, хорошо, — согласился Торал. — Нечего становиться на дыбы, Адолин. Мы все согласны, что твой отец замечательный человек. Но именно ты жаловался нам, что хочешь, чтобы он изменился.
Адолин какое-то время изучал свое вино. Оба мужчины за столом носили одежду, на которую отец посмотрел бы с неодобрением. Короткие камзолы, надетые на цветастые шелковые рубашки. А Торал надел тонкий желтый шарф на горло и еще один вокруг правого запястья. Очень модно и выглядело намного богаче, чем мундир Адолина. Далинар бы сказал, что их одежда выглядит глупо, но мода и должна быть глупой. Вызывающей, другой. Было что-то ободряющее в том, чтобы носить одежду, привлекающую внимание других, следовать волнам моды. Когда-то — до того как поехать на войну, — Адолин любил следовать моде. А теперь у него есть только две возможности — летняя форма и зимняя форма. Негусто...
Наконец появилась служанка с двумя графинами вина, один — с желтым, второй — с темно-синим. Инкима опять хихикнула, когда Джакамав наклонился к ней и что-то тихо прошептал.
Адолин поднял руку, запрещая девушке наполнить его бокал.
— Не уверен, что хочу увидеть, как отец изменится. Больше не хочу.
Торал нахмурился.
— Последняя неделя...
— Знаю, — сказал Адолин. — Но все это было перед тем, как он спас Садеаса. Каждый раз, когда я забываю, насколько изумителен мой отец, он делает что-нибудь этакое и доказывает, что я один из десяти дураков. То же самое произошло, когда Элокар оказался в опасности. Похоже... отец действует таким образом только тогда, когда действительно волнуется о ком-либо.
— Тогда получается, дорогой Адолин, — сказала Данлан, — что война его не волнует.
— Да, — ответил Адолин. — Для него спасти жизнь Элокара и Садеаса значительно важнее, чем убить тысячи паршенди.
Остальные, приняв его объяснение, заговорили о другом. Но мысли самого Адолина шли по тому же кругу. В последнее время ему было тревожно, по двум причинам. Во-первых, он ошибся в отношении Садеаса; во-вторых, появилась вероятность, что видения не врут, — и это надо было доказать или опровергнуть.
Адолин чувствовал себя в ловушке. Он сам подтолкнул отца сразиться со своей болезнью и теперь — судя по их последнему разговору, — должен был согласиться с решением отца отречься, если видения окажутся бредом больного сознания.
Все терпеть не могут ошибаться, подумал Адолин, за исключением отца, который сказал, что будет рад ошибиться, если это пойдет на пользу Алеткару. Адолин сомневался, что многие светлоглазые были бы рады оказаться сумасшедшими, а не правыми.
— Возможно, — сказала Эшава. — Но это не отменило все его глупые ограничения. Я бы хотела, чтобы он отрекся.
Адолин вздрогнул.
— Что? Что?
Эшава посмотрела на него.
— Ничего. Проверка, следишь ли ты за разговором, Адолин.
— Нет, — упрямо сказал Адолин. — Повтори, что ты сказала.
Она пожала плечами и поглядела на Торала. Тот наклонился вперед.
— Ты же не считаешь, что лагеря не знают, что происходит с твоим отцом во время сверхштормов, Адолин. Люди говорят, что он должен отречься, из-за этого.
— Вот это было бы глупостью, — твердо сказал Адолин. — Учитывая то, как он сражается.
— Отречение — это чересчур, — согласилась Данлан. — Но, Адолин, я бы действительно хотела, чтобы твой отец отменил — или ослабил — все эти глупые ограничения, из-за которых ты и другие мужчины нашего лагеря не можете присоединиться к обществу по-настоящему.
— Я пытался, — сказал он, проверяя положение солнца. — Поверь мне. И, к сожалению, мне надо подготовиться к дуэли. Если вы извините меня...
— Один из блюдолизов Садеаса? — спросил Джакамав.
— Нет, — улыбнулась Данлан. — Светлорд Реси. Кое-что сказал, скорее всего со слов Танадала; это поможет заткнуть ему рот. — Она с любовью посмотрела на Адолина. — Я встречусь с тобой здесь.
— Спасибо, — сказал он и встал, застегивая пуговицы мундира. Поцеловав свободную руку Данлан, он махнул остальным и пошел по улице.
Кажется, внезапный уход — лучший выход, подумал он. Заметили ли они, что разговор мне неприятен? Скорее всего, нет. Они не знали его так, как Ринарин. Адолин был знаком со множеством людей, но никого не подпускал слишком близко к себе. Даже Данлан, хотя ее еще не знал, как следует. Однако, быть может, пришло время установить с ней настоящие отношения. Он уже устал от Ринарина, который дразнил его за постоянные прыжки от одной к другой. Данлан довольно хорошенькая; быть может, ухаживание сработает.
Он шел через Внешний Рынок, и слова Торала висели над ним. Адолин не хотел становиться кронпринцем. Он еще не готов. Он любит драться на дуэлях и болтать с друзьями. Одно дело — вести в бой армию, но кронпринц должен заниматься и совсем другими делами. Вроде будущего войны на Разрушенных Равнинах или советов королю. И его безопасностью.
Это не должно было стать нашим делом, подумал он. Но стало, как всегда говорил отец. И если не они, то кто?
Внешний Рынок был намного более безалаберным, чем рынки внутри лагеря Далинара. Дряхлые здания — построенные по большей части из камня, добытого поблизости, — выросли здесь без всякого плана. Судя по шляпам, курткам и длинным загнутым бровям, на нем торговали главным образом тайленцы.
Этот многолюдный рынок был одним из немногих мест, где смешивались солдаты всех десяти лагерей. И фактически стал главным местом, где могли встретиться мужчины и женщины из разных лагерей. Самим рынком никто особенно не управлял, хотя Далинар и установил некоторые правила, когда на нем началось шторм знает что.
Адолин кивнул проходившей мимо группе солдат в синих цветах Холина; те, в ответ, приветствовали его. Сегодня они патрулировали рынок — алебарды на плече, шлемы сверкают. Армия Далинара взяла на себя обеспечение порядка, писцы присматривали за купцами. И все за счет Далинара Холина.
Отцу не нравилось как местоположение Внешнего Рынка, так и отсутствие стен. Он говорил, что любой рейд паршенди станет катастрофой и вообще это нарушение духа Кодекса. Но прошло много лет с тех пор, как паршенди в последний раз напали на алети с Равнин. И если они действительно решатся на рейд, то разведчики и стражники заблаговременно сообщат об этом.
И какой тогда смысл в этом Кодексе? Отец действовал так, как если бы он был жизненно необходим. Всегда в мундире, всегда вооруженным, всегда трезвым. Всегда готовым отразить атаку. Но нет даже угрозы атаки.
По дороге Адолин — в первый раз по-настоящему — оглядел рынок и попытался понять, что делает отец.
Он легко выделял офицеров Далинара. Они все, как и положено, носили форму. Синие штаны и мундир, серебряные пуговицы, узлы, указывавшие ранг, на плечах. Офицеры из других лагерей были одеты во что попало и мало отличались от купцов и состоятельных штатских.
Но это не имеет значения, опять подумал Адолин. На нас никто не собирается нападать.
Он нахмурился, проходя мимо группы светлоглазых, расположившихся перед винной лавкой. Их одежда, позы и манеры говорили только об одном — им плевать на все, кроме попойки. Адолин обнаружил, что разозлился. Отец Штормов, идет война! Солдаты умирают, почти каждый день. Пока эти светлоглазые пьют и болтают.
Может быть, Кодекс говорит не только о том, как сражаться с паршенди. Может быть, речь идет о чем-то большем — например о том, как дать людям командира, которого они могут уважать и на которого могут положиться. О том, как относиться к войне со всей серьезностью, которую она заслуживает. Может быть, не надо превращать войну в праздник. Солдаты всегда должны оставаться бдительными. И Адолин с Далинаром тоже.
Адолин остановился. Никто не обругал его и не попытался заставить его уступить дорогу — все видели его ранг. И обходили его.
Похоже, я понял, подумал он. Почему это заняло так много времени?
Встревоженный, он поспешил на площадку для дуэлей.
