— Целмс, — вставил Сикорски.
— Вандерхузе этого не утверждает, — упрямо закончил Комов. — Академик Окада его только изменил. А взялся он... ах ну да. Откуда он мог ещё взяться-то.
— Вот именно, — сказал Горбовский. — Откуда у нас берутся все эти штуки?
— Тогда же вроде как прямого контакта не было? — вспомнил Валентин Петрович. — Хотя... это, как его... НИИ чего-то...
— ЧАВО, — подсказал Горбовский. — Находился на Земле, но по документам проходил как НИИ четвёртого автономного военного округа. То есть экватории Луны. НИИ — четыре — АВО. В НИИЧАВО его местные остроумцы переделали. Там занимались артефактами Странников и хаттифнаттов. Варварскими совершенно методами, конечно. На поверхности планеты, без нормальной защиты.
— И ещё секретность эта идиотская, — вспомнил Комов. — Знаете, как хаттифнаттские защитные экраны называли? Мы говорили — "щиты", а секретчики — "артефактами типа ДБД". Ругались по этому поводу страшно. В конце концов кто-то придумал выражение "щит Джян бен Джяна". Дурацкое название. Но запоминается.
Архивариус покосился на Комова несколько опасливо.
— Ну что вы на меня так смотрите? — знаменитый космолётчик поморщился. — Человек я, человек. Плюс-минус обстоятельства. В Институте работал. Отвечал за наладку... некоторых приборов, — закончил он.
— Но мы вам о них не расскажем, — саркастически закончил Сикорски.
— Да ничего такого, обычные умклайдеты, — Комов махнул рукой. — То есть ульмотроны. То есть это когда наши такое делать научились, стали называть ульмотронами... — он задумался.
— Литературный вечер плавно переходит в вечер вольных мемуаров, — констатировал Рудольф. — Бойцы вспоминали минувшие дни. Давайте я вам помогу. Выскажу свою версию. Модификатор на Землю принесли цыгане. Уж простите, Валентин Петрович, я их буду называть именно так. Где-то украли и решили сделать на Земле обычную цыганскую лабораторию. Я так понимаю, это самое НИИЧАВО курировалось ДБЗ? — он посмотрел на Комова.
— Там сложнее было, — неохотно сказал тот.
— Ну да, ну да, всё сложнее. Поручили это дело академику Окада. Исследовать вирус и возможности его приспособления под что-нибудь полезное. Окада, я так понял, запросил свою цену? Хотел прожить подольше? А почему не согласился вступить в ряды? Не взяли?
— Окада любил науку, — сказал Горбовский. — А Странники наукой не занимаются принципиально. Только торговлей и политикой.
— А также воровством, обманом и шантажом, — напомнил Сикорски.
— Они хотя бы ни с кем не воюют, — напомнил Григорянц.
— Своими руками, — отбрил Сикорски.
— У них нет рук, у них по бокам такие штучки... — начал было Комов.
— У кого что, — Сикорски поморщился. — Настоящих хаттифнаттов там практически не осталось. Просто сброд со всей Галактики.
— Ну это всё-таки неправда. Процентов пять хаттифнаттов среди них есть. В основном главы больших семейств, — не согласился Горбовский. — Остальные, конечно... н-да. Всякой твари по паре.
— Даже слизни с Гаротты попадаются, — вспомнил Комов. — А ведь была великая цивилизация.
— Да какая разница? — спросил Славин. — Кому-то интересно, есть ли у них руки? Важно то, что они делают.
— Важно, мы без них можем обойтись или не можем, — рассудительно сказал Григорянц. — Пока не можем.
— Пока? Да ты, Арам, оптимист, — усмехнулся Сикорски. — Эталонный. Может, это прекрасное чувство измерять в григорянцах? Хотя лучше в миллигригорянцах. Нет, даже в микро...
Григорянц надулся, посмотрел сердито.
— Рудольф, — сказал он с достоинством, — почему вы время подсмеиваетесь? И ещё тыкаете. Я к вам уважительно, а вы мне тыкаете. Я что-то не так делаю? Я уйти могу. Меня знаете какие люди звали работать? Меня сам Синода звал работать! И я не пошёл работать с Синодой, потому что я очень уважаю Леонида Андреевича!
— Арам, — проникновенно произнёс Сикорски, — я осознал. Я виноват. Но я исправлюсь. Как только мы разгребёмся с этой проблемой, я скажу дяде Яше... ах да, дядя Яша и есть наша проблема... ладно, я скажу Ашоту Минасовичу, чтобы он привёз тот самый коньяк. Мы сядем в том маленьком ресторанчике. Закажем шашлык из настоящего барашка. И в пятьсот шестьдесят седьмой раз выпьем на брудершафт. Потом ты мне расскажешь про Сатурн, а я тебе про Владиславу. И когда коньяк кончится — ты споёшь "Огонь Прометея", а я это как-нибудь переживу...
— Вы такие вещи целый год уже говорите, — всё ещё сердито сказал Григорянц.
— Такой год, — развёл руками Сикорски.
Все замолчали. Стало тихо. Откуда-то очень издалека послышался тихий хлопок — наверное, кибер-уборщик хлопнул дверью.
Валентин Петрович потеребил кнопку на подлокотнике и сказал:
— Извините, я тут впервые... Почему всё такое... древнее? Вот эти кнопки, например? Или дорожки? Ковровые, в смысле? Они же... — он потеребил нижнюю губу, ища приличное выражение, — я такие только в старых сериалах видел.
— А вы попробуйте поменять тут что-нибудь без разрешения безопасников, — буркнул Комов. — Дорожки, по-моему, вообще никогда не меняли. Я их сколько помню...
— Меняли, — сказал Григорянц. — Десять лет назад. На такие же. Это часть системы безопасности дворца.
— По-моему, — сказал Комов, — это сам дворец — часть системы безопасности дворца. Причём не самая большая.
— И не самая важная, — закончил Сикорски.
Повисла пауза.
— И-извините, — в который уж раз начал Завадский. — Я хочу спросить... немного неудобный вопрос такой. Если это что-то секретное, то, пожалуйста, не отвечайте, я терпеть не могу, когда мне память трут... — Он обвёл глазами присутствующих. Ничего особенного не увидел и продолжил.
— Я к Леониду Андреевичу, по поводу Радуги... У вас правда была какая-то капсула, непробиваемая для Волны?
— Нет, конечно, — удивился Горбовский. — Против Волны защиты не было.
— Тогда как же вы планировали спастись? — не понял Завадский. — Или у вас был ключ? Лаксианский ключ? Который выключил бы Волну?
Горбовский посмотрел на него с лёгким удивлением.
— Спастись? Зачем? Я планировал масштабную катастрофу. С гибелью Ламондуа, всех его коллег, и обязательно — двух или трёх руководителей высшего уровня. Лучше всего — моего уровня. Вот тогда Институт можно было бы разогнать, а исследования в этой области закрыть. Вероятнее всего, навсегда. Чего я, собственно, и добивался.
Архивариус недоумённо потряс головой.
— Вы забыли, что я тагорянин, — сказал Горбовский. — Неполноценный тагорянин, позор семьи. К тому же изгнанник. Пусть даже высокопоставленный. В такой ситуации слишком цепляться за жизнь как-то глупо. С другой стороны — успешное предотвращение опасных экспериментов в зоне нашей ответственности...
— Как это изящно сформулировано, — оценил Сикорски.
— ...было бы оценено по достоинству, — закончил Леонид Андреевич, не обращая внимания на подколку. — Лет через сто с моей семьи сняли бы санкции, которые она получила из-за моего появления на свет. А мне, быть может, было бы даровано хорошее перерождение.
— К... какое это самое? Перерождение? В каком то есть смысле? — не понял Валентин Петрович.
— Да, термин не очень удачный, — согласился Горбовский. — Тэтан не перерождается. Он постулирует своё бытие в экумене, поскольку является причиной над жизнью.
На этот раз тишина наступила капитальная. Глухая, ватная, мёртвая тишина.
— Кхм, — попробовал прогнать её Комов простым покашливанием. Не получилось.
— Мы говорили про академика Окада, — попробовал свои силы Сикорски.
— Мы о разных вещах говорили, — откликнулся Григорянц.
— Но всё-таки. Как же с академиком? — не отставал Рудольф. — Я ведь прав? Он захотел пожить подольше, так? И ему это обещали? Но немножечко обманули?
— Странники выполняют договорённости, — сказал Горбовский, — но не всегда так, как хотелось бы заказчику. Академик формально жив.
— Бррр, — Валентина Петровича передёрнуло.
— А откуда эта технология? Записывать память на биоматериал? — спросил Сикорски.
— Что-то древнее, — ответил Горбовский. — Мы так и не знаем, где они это купили.
— Украли, — поправил Сикорски.
— Ну не обязательно, могли и купить. Там всё очень сложно. Непонятно, например, зачем записывать сознание именно на биомассу.
— Мы всё время на что-то отвлекаемся, — сказал Сикорски. — Давайте хоть что-нибудь закончим. Я продолжаю свою реконструкцию. Так, значит, академик Окада прогадал. А вот Званцев согласился вступить в ряды. Людей он презирал, моральных ограничений не имел. Заказали ему массовые испытания модификатора в предельно форсированном режиме. Создать полноценную цивилизацию лет за сто. Это, знаете ли, уже можно показывать.
— Кому? — спросил Григорянц. — Показывать кому?
— Потенциальному покупателю, — предположил Сикорски. — А может, и актуальному. Который заказывает освоенную экумену. Люди — очень удобные создания. Особенно если в них встроен механизм самоуничтожения. После выполнения работы, конечно.
— К тому же гуманоидов в Галактике как грязи, — добавил Славин.
— Вы так говорите, как будто это что-то плохое, — заметил Горбовский.
— Так ведь у Званцева всё сорвалось? — не понял Славин. — Его люди загадили планету и...
— Откуда мы знаем, что они загадили планету? — спросил Сикорски. — Это нам сказали. Кто? Галакты.
— Но ведь логично, — сказал Григорянц. — Торопились. Забыли экологию.
— Званцев, — сказал Сикорски, — океанолог. Классик океанологии. Может такой человека забыть про экологию?
— Так чего? У Вандерхузе неправда? У аврорцев всё было очень хорошо? — не поверил Григорянц.
— Нет. У аврориан было всё очень плохо, — ответил Горбовский. — Небо цвета свинца, в море корка застывшего мазута и всё такое. Всё, как нам говорили.
Сикорски внезапно ударил себя ладонью по лбу.
— Ну да, конечно. Краш-тест. Как же без этого.
— Я вот чего не понимаю, — сказал Славин. — Ну, допустим, Странники. Ну, допустим, Званцева к власти привели они. А кто был от них в Арканаре? Кто контролировал операцию?
— Дон Рэба, очевидно, — сказал Сикорски. — Больше некому.
— Ну и кто же его убил? — спросил Славин.
— Антон, кто же ещё-то, — ответил Горбовский. — У парня была отличная интуиция. Он каким-то образом почувствовал, что дон Рэба — не местный. Может быть, даже не с Авроры. Доказать не мог, хотя пытался. Но чувствовал, что очень скоро случится что-то очень плохое, и дон Рэба к этому причастен.
— Кстати да, — заметил Славин. — Для меня был самый непонятный момент: почему Антон так не любил именно дона Рэбу. Называл фашистом и всё такое.
— Ему самому тоже было не очень понятно, — Горбовский потянулся. — Говорю же, интуиция.
— То есть в дела Званцева он посвящён не был? — уточнил Славин.
— Не был. Званцеву Малышев был нужен в основном для того, чтобы добраться до планеты. И провезти технику. А так — он прекрасно без него обошёлся бы. Хотя по мелочам, конечно, использовал.
— А что, Странники не могли его довезти до места? — не понял Славин.
— Евгений Маркович, — укоризненно сказал Сикорски. — Ну от вас-то такое... Подумать-то можно было?
— В смысле? — Славин почесал верхнюю губу. — Нет, не понимаю.
— Представьте себе, — сказал Сикорски, — что ситуация с Авророй становится известной общественности. Это возможно? Да, вполне. Начинаются разбирательства, официальные или самодеятельные. Выплывает фигура Званцева и его роль в событиях. Вопрос: как Званцев попал на Аврору? Очевидно, его кто-то привёз. Учитывая, где он работал...
— Н-да, в самом деле, — покачал головой Евгений Маркович. — Получается ДГБ. Галакты такого не любят. То есть пасынок ему просто алиби создал.
— Я, кстати, не уверен, что Званцев на малышевском судне вообще был, — добавил Сикорски. — Может, его перевезли сами цыгане. Важно, что он мог там быть.
— Ну почему же, — не согласился Славин. — Был, конечно. Может быть, даже и в самом деле прятался... Мы ж не знаем, кто там во что был посвящён. Может, капитан того корабля был из этих самых. Сейчас уже не проверишь.
— А Малышев знал вообще, что барон Пампа — это отчим его? — неожиданно спросил Григорянц. — Они же близкие люди не были. Лицо другое. Мог и не знать.
— Мог и не знать, но что-то такое чувствовал, — подхватил Сикорски, — и держался поближе к барону... Леонид Андреевич, что скажете? Прав Арам Самвелович?
— Об этом я со Званцевым не разговаривал, — без сожаления сказал Горбовский. — Могло быть и так и так. Да это и неважно. Важно вот что. К моменту начала операции Малышев понял, что вокруг творится что-то непонятное. А его непосредственное начальство закрывает на это глаза.
— Ага. И собирался, вернувшись на Землю, устроить скандал, — догадался Славин. — Наверняка это ещё и Кондорскому сказал.
— И всех зачистили, — сказал Григорянц. — Вот оно как всё просто. Система работает.
— Не всех, — поправил его Горбовский. — Убили только Кондорского. Видимо, хотели списать все накопившиеся факапы на него. Антону и Павлу просто стёрли память. Грубо стёрли. Ну да, тоже понятно. Какого-нибудь практиканта послали.
— А что, у Бунге тоже что-то стирали? — не понял Валентин Петрович.
— Не очень много. Но вот то, что он разбил голову себе сам — точно записали поверх обычных воспоминаний. Галакты такое любят. "Пять раз выстрелил себе в голову и выпал из окна", — сказал он таким тоном, как будто кого-то цитировал.
— Ну а книжку кто писал? Всё-таки Антон? — спросил Славин.
— Зачем? Поручили каким-нибудь... вроде этого нашего Каммерера, — махнул рукой Горбовский.
— А что Каммерер? Нормально пишет вроде, — не понял Сикорски.
— Слушайте, а Каммерер на Саракше вообще бывал? — заинтересовался вдруг Славин.
— Я его свозил, — ответил Сикорски. — Сделал экскурсию. Чтобы ляпов не насажал.
— Ага-ага, — Славин ухмыльнулся. — В его опусе герою забивают пулю в сердце, в позвоночник и две в печень. А он выживает и потом без всякой медпомощи скачет как зайчик. Это вообще кто пропустил?
— Да, смешно вышло, — признал Рудольф. — Мы потом запустили слух, что на Каммерере пробовали новый вариант суперфукамизации. У которого оказались сильные побочки, так что исследования закрыли и засекретили. Через общественников слили вариант, что побочек не было, просто кто-то в Мировом Совете счёл внедрение нецелесообразным. Общественность...
— Скушала и добавки попросила, — закончил Григорянц.
— Слушайте... а чего тогда Антон на Серебряной прятался? — не понял архивариус.
— Да банально, — сказал Сикорски. — Ему впаяли в голову простую резидентную программу: ты во всём виноват, с Земли беги, сиди тихо, всего бойся. Если чего не так — умри. Её-то Сноубридж и ковырнул.
— Ну почему сразу "умри", — не согласился Валентин Петрович. — Вы как-то очень предвзято относитесь к Департаменту. В конце концов... — он прикрыл веки, подбирая аргументы, — этот ваш Целмс был КОМКОНовцем. А не галактом.
— Целмс — не КОМКОНовец и не галакт. Он изменник, — обрубил Сикорски. — Или дурак космического масштаба. А поскольку он не дурак...
