— Простите, — снова сказал голос. — Я так давно не слышал живых людей… Здесь, так близко! Что не вполне доверяю собственным чувствам. Но вы знаете вещи, о которых я никогда не слышал. Следовательно, вы — не мое подсознание. Вы не галлюцинация.

— Язык?

— Автопереводчик. Начал работать, когда набрал достаточно слов из вашего языка. У вас не так?

— Смотря где.

— Согласен, Галактика большая. Но одиночество меня испортило. Прошу простить, я должен представиться. Мое имя Таф.

— Таф?

Когда Эйлуда перестали подбрасывать к потолку — Мию никто не осмелился тронуть, ее поздравляли просто так — оказалось, что теперь беседовать с хранителем Аномалии можно прямо возле аварийного люка, скучать в километрах пустых ячеек никакой нужды нету.

Конечно же, там сразу оборудовали студию, повесили гроздь микрофонов, натащили магнитофонов. Таф намолчался за многие годы, и потому беседовал с кем угодно о чем бы тот ни захотел.

Но, прежде чем Хоро смогла бы задать хранителю Аномалии тщательно вымечтанные вопросы, все, конечно же, захотели услышать его историю. И, конечно же, Таф охотно взялся отвечать:

— Если говорить коротко, я выходец из тех времен, когда наука ценилась выше, нежели сказки. Садиться на планету я вовсе не собирался, мой “Сеятель” слишком велик для этого. Но тут система двойной звезды, с нестабильной гравитацией…

— Подтверждаю! — буркнул начальник экспедиции. — У нас геофизические ракеты…

— Тише, пожалуйста, — Эйлуд ласково положил начальнику руку на плечо и тот, судорожно булькнув, замолк.

— … Вот меня нестабильной гравитацией и размотало. Где остальные секции, даже не знаю. С тем, что осталось после жесткой посадки на лед, вырастить себе полноценный клон-тело у меня не получилось. Все, что успел: скопировал себя в корабельную память.

— Простите, вопрос? — наученный горьким опытом, начальник экспедиции даже руку поднял, словно бы Таф мог его видеть.

— Пожалуйста.

— У нас популярно мнение, что при выращивании клона происходит не перенос разума, а создание новой копии. Старая же все равно умирает.

Таф хмыкнул:

— У вас какое образование?

— Я, собственно, руководитель. Организатор широкого профиля.

— Биологи есть?

— Пара.

— Хватит, — хранитель Аномалии явно наслаждался беседой. — Кибернетики?

— Программист, годится?

— С пивом покатит… Простите. Долгое одиночество не улучшает чувство юмора. Итак. Мы имеем живой организм. Заменяем часть, скажем, руку. Остается тот же организм, старый ведь не умирает, верно?

— Верно.

— Заменяем синтетикой полушарие мозга. Одно. Старый организм умирает?

Люди переглянулись и все разом замолчали. Звездочет уронил в темноту:

— Нет.

— Заменяем второе полушарие. Уточняю: мозга. Старый организм умирает?

— Нет, — ответил кто-то, явно облизывая пересохшие губы. — У него теперь два синтетических полушария.

— Вот, — закончил Таф. — Просто мои полушария хранятся не в черепной коробке, а в сейфе. Всей-то разницы… Собственно, в мое время это называлось методикой доктора Царенко. Описано в “Адаптации” его же авторства. Талантливо описано, рекомендую.

— Простите, но у нас еще нет этой книги… Не написано, понимаете? Вы с какого года будете?

Таф помолчал некоторое время, потом ответил:

— Если брать за основу клейма на вашем альпинистском снаряжении, которые я могу разобрать в камеры… Моя Земля примерно на пять тысяч лет позже вас. Ну и тут, как вы назвали? На Вестеросе, да? Я валяюсь чуть ли не двадцать тысяч лет. Хотя за эту цифру не поручусь. Вполне вероятен сбой оборудования. Сами понимаете, чинить нечем. Нет ручек, нет ремонта.

— Все логично, — меланхолично заметил Звездочет. — Строго по Эйнштейну. Движение во времени на двадцать пять тысяч лет и движение в пространстве на те же двадцать пять тысяч световых лет эквивалентны.

— Вот мы и знаем расстояние от Вестероса до Земли, — Толмач тихонько хохотнул. — На Ремнанте это все вычислялось куда сложнее.

— Здесь тоже все обстоит не так просто, — снова заговорил Таф. — Обязан вас предупредить, что при жесткой посадке повредилось устройство ускорения времени, применяемое Корпусом Экологов для быстрого выращивания организмов. У него нет хорошего простого названия. На одном из ваших языков оно очень условно может быть названо “временной шпиндель”, или вот еще переводят как “временной индуктор”. И со временем на этой планете начались адские чудеса.

Хоро переглянулась с Мией; обе, отлично осведомленные о прокрутке Капитана сразу в трех петлях времени, кивнули друг другу.

— А мы думали, — начальник экспедиции намотал седой ус на палец, — это из-за влияния второго солнца. Ну, та самая задача орбитального движения трех тел, которую нельзя решить аналитически.

— Что нельзя аналитически, можно численно. Я занимался, хм, на досуге… — Таф негромко посмеялся. — Благо досуга мне, хм, хватало… Нашел пока три области параметров, где планета, подобная этой, может существовать неограниченно долго. Островки стабильности. Знал бы я это при входе в систему!

Таф вздохнул:

— Теперь из-за поломки временного шпинделя мне приходится ждать несколько тысячелетий на каждой фазе восстановления организма. Сначала миллионы промежуточных форм, восходящих к чему-то приматообразному… Только в самом конце нормально функционирующий мозг, куда можно будет переписать сознание. Понятно, корабль уже затянуло льдом, а реакторы сдулись, еще когда Север населяли Лесные Люди, а Стену Вестероса строить не начинали…

— Откуда вы знае…

— Чтобы окончательно не свихнуться, я завел себе сеть чародрев — организмы намного проще млекопитающих. Но Дети Леса, аборигены планеты, умудрились как-то скрестить их с хомо сапиенсом.

— Где они сапиенса-то достали?

— Воистину, неведомо мне сие. Хомо тут бегало немало, а вот сапиенса, да, пришлось им повозиться.

Посмеялись. Каждый подумал: нету декораций. Тьма и голос, все! Даже у Шекспира все-таки вешали табличку: “Лес”, “Дворец”…

Впрочем, если контакт налажен, дальше дело техники. Есть реактор, прокинем кабели. Если Таф не приукрашивает возможности “Сеятеля”, таких зверей можно вывести! Не хуже, чем на благоустроенной планете Леонида, что в книжках вон тех двоих описано.

Кстати, о зверях:

— А драконы откуда взялись, не ваши?

— Может, и мои, — Таф опять вздохнул. — Когда садился на ледник, тут куски модулей разлетались до половины континента.

— Простите, мы отвлеклись. Доскажите про Детей Леса, пожалуйста.

— Они из чародрева и хомо сапиенса как-то скрестили… Тварь. Даже я не понял: как смогли? Как это работает? Но их тогда местные люди бронзового века завоевывать приходили, так Дети Леса искали оружие. Нашли, себе на голову. Вы, кстати, когда шли сюда, могли бы их встретить. Они в снег не проваливаются. Дубли создают, синим глаза светятся.

— Все уже, — сказала Хоро. — Уже ничего не светится. Капитан злющий уехал, как истинный черт. За всех ваших тварей я теперь ломаного медяка не дам.

— Познакомите нас потом?

— Несложно, — Хоро поправила волосы. — Но вы продолжайте, простите, мы все прерываем.

— В общем, этих тварей Дети Леса напускали на южан. То есть, на обычных людей. Те даже Стену построили, я снова не понял, как. Чем эти малыши оперируют? Ведь не силой же мысли?…

Таф опять вздохнул:

— Я долго работал космическим инженером, но сказки люди приняли лучше. Вот и пришлось поменять профессию. Переквалифицироваться в злое божество льда. Я — реликт прошлого. Рудимент научной эпохи.

В паузе Толмач пробасил:

— Теперь я понимаю, зачем в английском языке “Future in the Past”, “будущее прошедшее” время. Вроде “будущее”, а вроде раз! И уже прошлое.

— Дети Леса могли магией пользоваться, — проскрипел Федор Иммануилович, пролезший-таки на историческую беседу. — Я тут читаю сводки всякие, летописи там… Через две строчки на третью: “магия”, “колдовство” и все такое. Но почему она то исчезает, то появляется?

— Это как раз понятно, — Таф засопел, совсем как живой. — Магия появляется, когда гравитационный импульс работает — где-то там, на моих тяговых модулях, упавших неизвестно куда… Гравитация на планете чуть уменьшается, а это на все влияет. На массу протона, к примеру. Гравитация действует и на микроуровне, и на макроуровне, и на мегауровне. Ну и драконы могут летать. У них там точка баланса смещается, а дальше процесс идет лавинообразно. Тоже известный автор, Коша Джафар, гравитационные мышечные массивы описывал.

Таф хихикнул:

— Увы! Через какое-то время импульс падает, и магия опять сдувается. Драконы мельчают, превращаются в земных ползучих и в итоге почти вымирают.

— Подумать ведь, — шепнула Мия. — А могли дать вам другую планету, и ничего бы этого не случилось! А тут решили, что Вестероса не жалко…

Звездочет сказал очень сухо:

— Мия, вы меня разочаровываете. Не по-коммунистически. У нас все делается для людей, а на Вестеросе такие же люди живут. Неважно, что у них пока феодализм. До коммунизма нам самим еще расти и расти… Они тоже дорастут, через пару тысяч лет. Они люди. У них семьи. Их точно так же жалко. Нет! Фраза не коммунистическая!

Мия подумала:

— Наверное, вы правы. Но я в компартию пока не вступила. Да, наверное, и не пустят: Ефремова по происхождению зарубили, где уж мне-то, межпланетной спекулянтке… А мысль вашу я на будущее постараюсь хорошенько запомнить. Сейчас же нам так или иначе надо решить: что с Тафом делать?

— Уточните?

— Спасать его надо. — Мия содрогнулась от макушки до пяток. — Я бы точно умом тронулась. Тысячи лет сидеть без движения, без тела даже, в стальном ящике!

В стальном ящике обнаружился обычный пакет: редакционное задание, командировочное предписание, заранее купленные билеты на “Красную Стрелу”. Документы он привычно разложил по карманам, оставив в руке только задание, с которого всегда начинал. Ящик вернул курьеру. Парень кивнул, обернулся и ссыпался по ступеням к велосипеду… Ох, как же корреспондент ему позавидовал! Хорошо быть молодым!

Выдохнул, закрыл дверь квартиры. Пошел заварить чаю. Пока чайник сопел и подбирался к свисту, открыл конверт.

Редакционное задание сводилось к простой мысли: узнать, что люди думают о происходившем. О неудачном бунте, если называть все своими именами.

Корреспондент пил чай и пытался понять, что сам он думает по данному поводу. Именно думает, а не высказывает, пускай даже и с близкими.

С одной стороны, он — сторона заинтересованная и необъективная по определению. Он живет с поездок и новостей. А не станет новостей, о чем тогда писать? Конечно, он поддерживает курс Хрущева на постоянное движение… Правда, жить некогда.

То есть, что значит: “жить”? Кому-то это размеренная работа, режим, в семь часов дома, в шесть подъем и на работу, по выходным в парк с детьми или с тещей на дачу… У него так не получалось и не получится, на пятом-то десятке можно себе не врать. Вот, ему все перемены — благо. Точно по Анатолю Франсу… Корреспондент не вовремя вспомнил, как молодым читал Франса и Пруста в оригинале, запечалился.

Допил чай, не став, против обыкновения, подливать в него коньяк. Завтра утром вставать и на поезд. Волка ноги кормят, жаль, что хвост студит.

Что же сам он ответит, если его о таком спросят?

Наверное, ответил бы он так: вы возражаете против перемен, и они кажутся вам бешеными скачками. Но то, что вы сами делаете, оно такой же скачок. Еще и резче. Вполне возможно, что сегодняшняя команда в Кремле — не идеал. Наверняка не идеал. Но менять коней на переправе, да еще путем пристреливания — так с брода вовсе можно не выехать… Выехать? В огне брода нет… Если скомпоновать… Получится ли из этого стержень репортажа?

Болтать он мог о чем угодно, с любого места. В бригаде буровиков он, конечно, не сошел бы за буровика, но за матроса с рыболовецкого сейнера — легко и непринужденно. Напротив, среди матросов сейнера он бы прикинулся уволившимся буровиком, и те бы поверили… Но от чьего лица задавать вопросы теперь? Чтобы люди поверили, чтобы люди сказали… Сказали что? Что сам он боится говорить в редакции? Потому как Сталин умер давно, а дело-то его живее всех живых. Целая огромная организация поднялась на бунт; страна несколько дней стояла, как тот конь под седлом Петра Первого. Ходили слухи, что на Москву идет взбунтовавшаяся танковая дивизия, но вот этот слух проверять посылали совсем не корреспондентов, даже и уважаемой всесоюзной газеты.

Так или иначе, никакие танки до Москвы снова не добрались. Выступил Машеров — и все начало стихать. Стихать медленно, неохотно, как отходящий ураган, все еще норовя хлестануть напоследок анонимкой или камнем в окно, и кто конем оказался — а кто, сам для себя неожиданно, угодил в змеи.

Корреспондент посмеялся. Завтра он именно что угодит в змею. Железную. Поезд “Красная Стрела”… Нет, в самом деле пора спать.

Он вымыл чашку, закрыл шкафчики. Прошел в комнату и заранее, как всегда делал, тщательно, без спешки переложил дорожный чемоданчик. Затем, прежде чем лечь, дозвонился до вечно занятого диспетчера и вызвал на утро такси.

Такси досталось ему бывалое: он как-то делал репортаж о таксопарке и теперь примечал где потертости, где чуток сколотой краски, где самую малость люфтящую петлю двери. Таксист оказался бывалый тоже: вел молча, понимая, что разбуженный к поезду клиент вряд ли в настроении обсуждать, как там сыграл “Спартак” против “Локомотива”. С чемоданчиком помогать не рвался, понимал, видимо, что клиент не из ценящих дурную услужливость.

И лишь на вокзале таксист позволил себе высказаться:

— Вы, я гляжу, человек опытный… Что скажете? Как оно… Все?

Корреспондент вздохнул:

— Сам вчера думал весь вечер. С одной стороны, жить по правилам — надо себя постоянно заставлять. Лениво, если честно. А если так же честно, мусор не выкидывать, во что дом превратится?

— Знать бы только, кто тут мусор, — таксист почесал затылок. — Табличек нету на людях, неудобство одно.

Корреспондент поежился.

— В Аушвице каждому нашивали табличку.

— Да, — таксист мотнул головой. — Это я неудачно ляпнул. Вы не подумайте.

Он и не думал. Он слушал. Расспрашивать на вокзалах и в поездах легче всего. Ему тоже вот хочется облегчить сердце. Но в редакции откровенничать боязно, мало ли, кто как поймет и донос напишет. А со случайным спутником — отчего нет?

— Понимаю, — кивнул он таксисту. — Говорю же: сам запутался. И те за наших, и эти.