Потому и не трогали Пауля, давно б обобрали или помягче развели, если не пристукнули вовсе — ан нет. Ибо ну его нафиг такой риск, народ в наемниках достаточно тертый, жизнь видел и в сложные непонятки не сунется по своей воле.

Это Паша сам видел — особенно когда стал пушкарем. Поначалу на игрока косился, больно у того на хитрой морде были соблазны написаны. Картежник мог устроить всяких неприятностей, эти все такие неразумь, игроки азартные. Но вполне вероятно что его поползновения просекли и товарищи намекнули — что зарезать потом могут всех не разбираясь, а они несогласные. Потому сидел обладатель громкой фамилии и целомудренно облизывался на непробиваемый зипун, отличный стальной ножик, двуствольный редкостный мушкет и особенно — на сапоги диковинные. Видно ж, что в такой роскошной обувке ножки песни поют и в пляс хотят!

И всякий раз удивлялся привычкам новичка. Особенно тому, что если воды нет чтоб руки помыть — то привыкший к чистоплотности Паштет таскал перчатки не снимая. Даже подозревал игрок, как сам признался потом, что у Пауля вместо ногтей — когти.

Пришлось Паулю рассказывать компаньонам зачем перчатки — ибо когда пищу принимать все меньше мыть, или менее грязными лапами жрать. Забавно, что на него глядя и Хассе гигиене предался, а малой Нежило, в отличие от литературного слуги дона Руматы теперь не только сам свои лапы мыл старательно, но и воду только кипяченую пил, а у хозяина в его фляге нынче было всегда именно чистое такое безопасное питье.

Только было немного успокоился попаданец — как попал в сражение. И опять пришлось пугаться, но уже иного. А еще досада забирала, что так мало знает о всем этом вокруг. То и дело оказывался в дурацкой ситуации. Как тогда, после ночного нападения на лагерь. Ляпнул, что умелые, дескать напали диверсанты.

Ну и утерли ему морду компаньоны, наглядно рассказав, что видеть он видит, но не то, что на самом деле. По поводу вылазки 'умелых' пояснив — если бы шли умелые вырезать, то сняв часовых, к стенам подвели бы если не все войско, то большой отряд наиболее опытных, никого внутри не трогая — а потом начали бы резать, причем не стесняясь в тишине — а наоборот с максимумом криков и воплей со всех сторон — ибо панику никто не отменял. А под такое дело и кусок стены гуляй города снести. Возможно и так — убить только командиров. Тогда такая диверсия отнюдь не глупость.

Вылазка же 'чуть-чуть кого-то перерезать за сапоги' при численном превосходстве — глупость, годная только для жителей гор. И да, степняки это не горцы. Горцы — то могли полезть малым числом просто чтоб по два-три гяура зарезать. Они личный счет превыше всего ценят — потому их все всегда и бьют, без особых проблем пусть и с некоторыми потерями.

А степняку это нафиг не вперлось, у них приоритет в богатстве все же, на край в воинской доблести, а не в количестве убитых во сне.

Тогда помнится Паштет сильно удивился, но пушкари твердо на своем стояли. Они уж повидали разницу между жителями степей и гор. Это в горах где людей мало — привыкли так воевать промеж своих — хоть кого из вражьего рода зарезал — уже очень серьезный плюс — чужой род стал на целого одного человека слабее!

Но на равнине все не так. Тут людей много! И живут не родами — а народами. Другой уровень, куда там всяким шотландцам и черкесам.

Оттого в тоскливый ужас всякие гордые горцы и приходили, когда зарежут солдатика — а по нем никто даже не горюет — закопают, плечами пожав, да нового на пост поставят. И задавят потом массой.

Что до умения тихо залезть и часового снять — так то и воином не надо быть. Вполне хватит — просто охотником.

А степняки бывают и охотники. Охотник как ни странно обычно довольно-таки небогат и военного снаряжения хорошего не имеет. Зато умеет подкрадываться тихо к дичи — от этого его пропитание зависит. И лук у него говеный и стрелы дерьмо и всего три штуки. Но он привычный, терпеливый и одного часового тихо свалить может. Да и просто оно — человека убить. Даже и не нужно особого оружия. Вот бывает еще деревянный сучок размером с ножик. И такой же смертоносный. Тут-то у напавшего кинжал был железный, настоящий, уже не бедный нищеброд, значит. А кто это был по племени — поди пойми, в орде кого только не было.

Не к месту Паулю вспомнилось, что когда отгребали от раскаленной пушки завалившие ее трупы ордынцев — на нескольких, почему-то голых по пояс, видал татуировки, чему тогда, даже будучи отупелым — сильно удивился. Потому как изображены были рыбы, а у мусульман изображения такие вообще воспрещены, да и рыба — вроде как христианский символ... И не хашар явно — вооружены татуированные эти полуголые были вполне нормально — не сучками — кинжалами и дрекольем, а добротными копьями и саблями, причем не 'одной винтовкой на троих' — а как положено и копье и сабля на каждого. Еще когда атаковали — удивился.

Глянул на тех татар, что ехали неподалеку. Благо они тоже — если не таращились откровенно, то уж всяко поглядывали на своего спутника. И особенно их старшой — парень лет 20 — 25, что для нынешнего времени уже считай и не парень, а вполне себе мужчина. Видно было, что этот 'родич головы на колу' о чем-то мучительно размышляет. Очень бы Паулю хотелось думать, что не о том, как воткнуть странному колдуну, вольно распоряжающимся горем и счастьем, стрелу промеж лопаток. Очень бы не хотелось сзади и вдруг услышать щелчок тетивы и хряск впившегося в тело острия. Спасибо, наслушался уже! Стоило подумать о стреле — как мысли уехали неожиданно в другую сторону.

То, что и в этом времени проблемы те же — что и в будущем, уже даже как-то и не удивляло нынче. Люди-то такие же! Потому поглядывая на татар-лучников тихо про себя усмехался — как-то раньше не задумывался, что старая поговорка 'Боеприпаса может быть либо очень мало, либо мало, но больше не унести!' точно так же будет и при Иване Грозном жива и актуальна. Раньше как-то не задумывался — каково оно — осыпать стрелами, словно дождем, в общем казалось, что тут такого — ну стрела, их с собой таскают в колчанах сотни. А оказалось — что вовсе не так.

Что лук, что стрела — оружие и как и положено — совершенствуется все время. А стрела — тоже произведение искусства, ибо это дальнобойное оружие, а оно всегда жестокой сукой баллистикой проверяется. Ну а те, у кого оружие плохое — и живут бедно и при том еще и недолго. А в стреле все важно — и наконечник и древко и оперение. И тут тоже есть и бронебойный боеприпас и кровопускательный и суррогатный — как те же костяные наконечники, к примеру.

Ехавшие вместе с ним в группе татары имели, судя по всему самые на сейчас наимоднейшие 'патронташи' для стрел. Колчаны такие вмещали по 12, а то и по 24 стрелы.

Пауль уже знал, что при неспешной стрельбе обычным лукарем пара дюжин стрел расходуется за три минуты, в максимальном темпе за полторы, ну у некоторых стрелков и еще быстрее. В реальной перестрелке чуть дольше, приходится себя беречь и глядеть, чтоб не попали ответно. Но на все про все — считай для затравки веселье. Решать все одно победу придется саблей. Правда, кроме расходного колчана конные лучники везли с собой еще один, побольше, на заводной лошади. Но в целом носимый запас стрел редко у кого Пауль видел больше 48 или 60 стрел. А все остальное — в обозе, как ни вертись.

Не вот-то как дождем стрелы пустишь. Жаль в учебниках такого не пишут, умнее был бы. Помнил Фон Шпицберген, что с детства читал про парфян и их стрелы, а потом сильно удивился, когда узнал, что не все так просто было. Понял, почему римляне наплевательски относились к вооруженному луками врагу — они умели выдержать несколько залпов, а потом резать считай безоружных уже варваров.

Потому то Красс и офигел от тактического приёма Сурены — тот подтянул телеги с запасом стрел почти к линии противостояния, и парфянские лучники могли быстро пополнять свои колчаны. И засыпать опешивших римлян именно смертоносным дождем! Но кто ж об этом в учебнике истории напишет!

Вот и запоминают школяры неиссякаемые потоки стрел, да и в играх на компе тоже эти дорогущие боеприпасы обычно из воздуха берутся. Редко кто позанудствует из игроделов и ограничит их число. И уж совсем редко введет в игру разные типы стрел — как искренне удивило в древней игрушке 'Аллоды' наличие костяных, медных и железных, самых крутанских, наконечников у стрел.

Вроде всего — ничего тут Паша, а уже стал смотреть на местных лучников с почтением — мастеров много, причем с обеих сторон поля боя. Здорово тогда воеводы сообразили пожечь ордынцам их запасы. Помнил крайне неприятные ощущения, когда с тихим шелестом с неба сыпались эти вроде и архаичные, но очень неприятные стрелы. И стук вокруг, когда впивались наконечники во все подряд, упав с неба. И оторопь и радость — что не в тебя воткнулось, а в доски телеги совсем рядом с пальцами. А после просветительных лекций от реконструкторов уже и разрекламированные английские тисовые луки и их стрелки поблекли совсем. Серега бугуртщик оказался весьма подкован по Средневековью и опрокидывал легко привычные Паше рекламные россказни англичан, разукрашивающих яркими красками свою историю...

— При Азенкуре часть английских лучников вообще были французы из Гаскони. Дартаньяновы предки. Это же во время 'шевоше' случилось, более того — в основном при Азенкуре лучники не из луков палили, а за забором из кольев с рыцарями мечами ти копьями резались... Такие вот 'лучники'.

А при Пуатье и Кресси — лучники те, что пофамильно известны в списках армии Эдуарда Третьего при Кале (это чуть раньше кампания Кале, но других списков у нас просто нет) — наверное 50 на 50, были не только валлийцы, но и лучники лондонского графства например. При этом Пуатье в общем то отвоевали без лучников — французы подставились под таранный удар английской рыцарской конницы СПЕШЕННЫМИ рыцарями, да еще вниз под горочку. Сами себе злыя буратины...

Такая вот историческая правда об английских лучниках. Самоновейшая и подробная. Потом еще веселее вышло, потому как к войне Алой и Белой розы лучники в Британии настолько стали редки и измельчали — что хорошему лучнику сеньор мог платить 10 фунтов в год (простому рыцарю по найму 2-3 фунта), да еще делать подарки его семье... Так ценился ОДИН хороший лучник в Англии после 113 лет Столетней войны и 30 лет гражданских смут...

А у валийцев была Ичкерия в Уэльсе... С французами так и совсем грустно выходило. Так что из 40 лучников парижского прево при Луе Одиннадцатом — лука не имел никто, как показала проверка. Просто должность такая 'лучник', сейчас бы сказали милиционер — за порядком в городе следили они, имея от казны меч, плащ серый, шлем и нагрудник кожаные и окованную железом дубину.

Лучники млин. Крышевали торговок на рынке... — как по-писаному доложил тогда Серега, гордый тем, что уж его-то алебарда всяко не опозорилась подобным. К слову и впрямь как по-писаному — читывал бугуртщик историка Лисицина, от него и набрался опыта.

Поглядел на татар. Эти-то могут и эльфам нос утереть в стрельбе. Уверенные пользователи девайса с тетивой. Разве что зубы у них еще вперед не торчат, по молодости, надо полагать. Ни одного матерого — все молодые. Одеты более, чем пестро, ну да то и в Кремле видал, очень авангардистские расцветки и сочетания, вырвиглазные такие, так что не сказать, чтоб татары как-то шибко выделялись. Вот немцы — одеты в черное, серое, коричневое, хотя вроде как помнил Пауль — ландскнехты еще повычурнее татар выглядели, с их буфами и разрезами и разноцветными по половинам тела штанами и камзолами.

Тут вроде на одежду протестантов больше похоже, ан все трое — католики, хоть и не сказать, чтоб шибко ревностные. Или ландскнехты пораньше были? Черт, не помнится это, хоть тресни! И вроде как те, пестрые — пешими ходили? Хотя по времени — тоже вроде у них фитильные ружья как раз имелись. Но эти — из роты Геринга как на грех все серо-бурые. Не в пример русским и татарам. Цветастым до умопомрачения, разве что вот стрельцы выглядят не так разухабисто, как штатские, военная форма одежды и тут строгая. Но что роднит всех — стараются все время быть в шапках.

А татары — как успел заметить — даже в двух, потому как под шапками у них — тюбетейки и они их вообще не снимают, даже, наверное спать в них ложатся, шапки еще снять могли, но тюбетеи — как приклеенные к бритым головам. Полосатые шаровары лихих цветов тоже впечатляли — причем у каждого на свой манер. У одного сине-белые, словно из комикса про Обеликса, другой в зелено-красных, третий в малиново-желтых.

И вообще — странные татары. Старший у них — рыжий и конопатый. Усы, видать, старательно ростит — но бороду бреет явно. Остальные двое — тоже без раскосых глаз, не брюнеты, вполне светло-русые. И почему-то казалось Паше, что бедноваты все эти ребята, по принципу — на брюхе — шелк, а в брюхе — щёлк! Пыль в глаза! Пытаются выглядеть гордо и недоступно, а что-то есть от побитых щенят, помнящих свое горькое детство.

Татарский десятник тем временем тоже старательно рассматривал немцина — лекаря. И мысли у него в башке роились и сталкивались, словно два стада баранов на узком мосту. Потому как и страшно было связываться с колдуном заморским, а с другой стороны — в кои веки появилась нешуточная возможность преодолеть родовое проклятие. А то, что над ним и его кузенами и дядькой оно точно висело — десятник был уверен. Ему же в придачу еще и имя покойный отец дал неудачное — Арслан. Оно может и хорошо, зваться Львом, но есть скользкая вещь — это имя не от муллы, давнее оно, от тех предков, что не почитали Коран, от язычников неразумных.

Но имя — то его самого беда, а то, что весь род проклят — было настолько видно и понятно, даже и спорить бы никто не взялся.

И опять же странно — вроде как этот немцин — совсем не главный в отряде. Но сотнику он не подчиняется, а командир его — вон тот здоровенный топчий с щетинистой башкой, которую он сейчас утирает тряпкой от пота. При этом ни разу за все время с утра не было видно, что главный у немцев к лекарю относится свысока. И невозможное совсем — лекарь этот еще и тюфенкчи.

Этого просто не бывает — настолько разная работа у лекаря и пушкаря. Еще колдуном может быть и тот и другой, но совсем в разные стороны — ибо тюфенкчи может заговаривать оружие — своих и чужих, чтоб свои попадали хорошо, а чужие мазали, словно у них глаза врастопыр. А вот лекаря — у тех наговоры на здоровье и на погибель. А этот все сразу и еще и клады ищет ловко и сны вещие видит. Тут впору о иблисовой силе подумать, ан говорят, что он не черный.

А еще и монетка эта, которую дал просто в дар, ничего не потребовав взамен. И тут же пугающий до озноба рассказ о том, как передать горе-злосчастье с любой вещью. Уж не проделал ли этот немцин как рз это самое вручение горе-злосчастья? Или наоборот — серебро вроде нечисть отпугивает, жжется оно в нечеловечьих лапах?