К поезду собирались разные люди, в чем и состояло главное его достоинство. Автоматически образованный срез общества, вполне случайная и вполне представительная выборка. Сегодня ему везло: через купе расселась компания пожилых тетушек. Похоже, давно не виделись; впрочем, женщинам, чтобы поговорить, никакие дополнительные условия чаще всего не нужны.

Он сперва не вслушивался: невежливо, вроде как. Чистенькая бабушка “городского” вида рассказывала, как жила три года после “дела врачей”, где арестовали ее мужа. Служебную квартиру тотчас велели освободить, с работы вычистили. Кое-как нашлось место уборщицы в Наро-Фоминске. Но покидать Москву бабушка не собиралась, пока имела надежду что-то узнать об арестованном супруге.

Так она работала в Наро-Фоминске, в общежитии. На ее счастье, общежитие построили по новому проекту, и там имелся буфет, где разрешали уносить еду в комнаты, оставив за тарелку небольшой залог. Некоторые разбалованные студентки ленились сдавать эти тарелки назад — “а, копейки!” — и они пылились где попало. Бабка тарелки собирала и сдавала в буфет: на хлеб с кефиром хватало. После работы шла в кино, потом на вокзал, брала самый дешевый билет на пригородный поезд, чтобы не выгнали. Ночью дремала в зале ожидания. Утром ехала на работу, там умывалась-расчесывалась, и работала снова.

На выходные она ездила в Москву, где у родственников стиралась и мылась, узнавала новости от адвокатов. С особенной гордостью бабка рассказывала, как научилась бесплатно звонить, подсмотрев рецепт у хулиганов. Она опускала в городской автомат пару монет, затем легонько хлопала по кнопке возврата. После нескольких рублей тренировок она выучилась так заклинивать свои две копейки и могла беседовать сколько нужно. Потом нажимала на кнопку возврата уже всерьез, освобождая монеты…

Тут корреспондент решил, что с него хватит, пожалуй, и магнитофон выключил. Еще понятно, так прожить неделю-две, но три года? Он даже не дослушивал, что там дальше происходило с упорной бабкой и ее супругом. Впрочем, это же сейчас они старики, а “дело врачей” — начало пятидесятых, двадцать лет, ровно поколение прошло…

Ладно, решил он. Первая капля для репортажа есть.

Надо идти в вагон-ресторан. Поезд скорый, идет быстро, остановки в Малой Вишере, Калинино и Окулове пятнадцать лет, как отменены. Осталось только Бологое-Московское. Семь часов, и вот он град Петров. Надо людей послушать; вагонные споры — горячее дело! За спорами можно не пить: главное — собеседнику подливай да поддакивай. Люди, конечно, привирают. Но это все выловит потом анализ, а сейчас…

Он пересчитал деньги: должно хватить. Никакой легенды, зачем? Он просто командировочный и может позволить себе выпить, пока жена не видит. Здесь таких половина поезда. Вторая половина — студенты, которым некуда привести девушку, вот они и покупают купе на двоих.

Итак, надо идти, набирать материал. Сбор слухов дело простое только на первый взгляд.

В широком коридоре вагона-штаба, где все увеличено с прицелом на инвалидные коляски, он разминулся с компанией серьезных-серьезных пионеров. На руках повязки, на груди у каждого белая картонка с хорошо читаемой надпечаткой: “Отряд содействия Всесоюзной Переписи”, и ниже что-то там про номер школы им.Кого-То Мелким Шрифтом.

Пионеры, видимо, ехали не первый раз, потому что окучивали пассажиров с ловкостью, выдающей немалый опыт. В двери не ломились, перехватывали на коридоре: “Товарищ, буквально несколько вопросов. Ответите нам, квитанцию дадим, больше никому отвечать не надо будет!” — и примерно на каждом пятом пассажире их чары срабатывали. С молодой порослью надо будет на обратном пути поговорить, сейчас лучше столик ухватить, пока командированные не выползли все из нор. Это как Бологое проедут, ресторан опустеет…

Журналист зашагал дальше, слушая, как пионеры позади него раскручивают очередного прохожего:

— Нет, строка “национальность” в новом паспорте будет отменена. Это принципиально. Учет по национальностям отменяется тоже. Да, нам инструктор в райкоме говорил… А вы посмотрите сами, во что оно вылилось! Чуть настоящая война не началась!

— Да, конечно, будут новые строки. Группа крови, резус-фактор — это для медиков. Будет еще такая строчка: “Ваше отношение к передаче органов”. Скажем, в случае внезапной смерти вы завещаете свои органы для пересадки нуждающимся? Или вы полагаете, так не нужно делать?

— Нет, вероисповедания не будет. Строчка “по какому обряду хоронить”, она только про последнюю волю, не про постоянные молитвы.

— Вопросы повеселее? Их есть у меня! Например: кем вы чувствуете себя сегодня? Кем вы хотели бы стать завтра?

Завтра наступило серое, сдержанное, культурное. Сеялся мелкий снег середины ноября, дергало морозцем. С Финского Залива несло морской тиной и цементом, сырым бетоном от гигантской строящейся дамбы. Туда журналиста ни разу не посылали, сколько ни просил. Ну да ничего: ездил зато на Байконур к ракетчикам, на Подземку к портальщикам, причем по секретной ветке московского метро. Та линия нигде не выходила на поверхность, и журналист, немало полазив по тоннелям Портала, не мог бы даже сказать, на юг или на север от Москвы тот расположен.

За вечер в ресторане поезда магнитофон пополнился еще десятком рассказов; никто, в общем, не высказывался определенно: за Поспеловщину или против? Поспелов против того же, примером, Троцкого, ну никак не вытягивал.

Да, Поспелов создал и развил аппарат Партийного Контроля — это обсуждали вполголоса, а самый старый собеседник с единственной колодкой на пиджаке, но зато Героя Соцтруда, даже припомнил Розу Люксембург с ее Рабочим Контролем, и едва не перекрестился по привычке из тех самых времен. Только ведь надзирателей никто никогда не любил. Троцкий, все же, Красную Армию создавал, это уже потом уклонился… В сторону моря, ага. А Поспелов — что?

С другой стороны — Поспелов, как ни крути, отважился рискнуть на действие, провести свою позицию не в курилке и не в анонимке, а завербовал многих. И по телевидению выступил, не побоялся потерять пайки кремлевские, дачи-машины…

И что, сразу кинулись возражать от соседних столиков, неужели Госбезопасность не знала? Видать, знали все, да молчали. Думали, наверное, добром разойтись. Все же свои! Начальник начальнику глаз не выклюет!

Об этом попутчики рассуждали много, охотно. О сути предложений Поспелова никто говорить не хотел. Мало ли, кто завтра анонимку напишет. Наружно все свои, все советские. Даже вона, пионеры говорили, в новом паспорте пятой графы не будет, и можно будет бить сразу по морде.

Только заикнись, будто в разделе СССР здравое зерно усмотрел — сейчас тебя в “сочувствующие” запишут, и пойдешь “за восхваление”. Вон, Высоцкий-то как точно поет: “Хрен бы он доехал до Вологды!”

И вообще, сказал чернявый хлопец в кепке, с чубом по моде Ростова: “Мы едем в культурный город, а в культурном Ленинграде настолько культурные люди, что когда к ним полный песец от ОБХСС приходит, они и то ему говорят, мол: здравствуйте, гражданин!”

Гражданин Устинов, Дмитрий Федорович, бывший министр оборонной промышленности, улыбнулся.

— Нормально? Нормально — это Сталин страну держал!

Устинов сжал кулак и опустил на стол.

— Вот как держал. Вот как надо. Вот как должно быть!

Обвел собрание взглядом.

— А вы что напридумывали? Вы же, сволота, Хозяина предали! Он гнилье посажал — Никитка выпустил. Он войну выиграл, а Никитка что? Патроны подавал? На машинке героически стучал? Карандаши самоотверженно точил? Хозяин жилищную программу подготовил! Хозяин Королева из лагеря выпустил, а Курчатову Первое Главное Управление создал, чтобы делать бомбы и буржуев нагнуть в каменный век. А вы что? С капиталистами в десны лижетесь?

Устинов наклонился к самому полированному столу, и всем в зале заседаний показалось: натурально, капает слюна, как у бешеной собаки.

— Двадцать лет вас ненавижу. Суки! Ладно, Никита на готовое пришел. Рывок сделали — зачем больше? У нас все есть! У нас корабль, способный Америку очередями ядерных бомб закидать. Что сделали? На Марс послали. Прекраснодушные идиотики. Сволота! Нахуй кому тот ваш Марс!

Устинов отбросил грохнувшее кресло и попытался вскочить, сунув руку под отложной воротник, за маленьким пистолетиком ПСМ. Ни у кого в зале нет оружия, думал Устинов. Серова точно с собой прихвачу, а, может, и Машерова… Ишь, лыбится, дурачок. Выбрали его, ты понимаешь? Хозяин свое место зубами выгрыз, потому войну и выиграл, сокрушил бесноватого. А этого — вы-ы-ы-ы-еб… Выбрали. Всенародно, во смеху-то. Тупорылые доярки с намотчицами. Чабаны на заоблачных пастбищах и оленеводы на заполярных стойбищах, которые русского не знают. Всей страной выбрали, ты понимаешь? На полочке в магазине лежал. Цена устроила!

Устинов понял вдруг, что левая рука не отрывается от стола.

Слева от него сидел Келдыш… Тоже морда. Наука его интересует, вишь ты. Девочки-малолетки не интересуют, антиквариат не интересует, порошочки-укольчики не интересуют… Хоть бы пил, сволота, и то — интеллигенция, как же! Святоша, тварь! Одно утешение: бог шельму метит. Для Устинова раскопали: когда бы не экзоскелет, уже давно отнялись бы у Келдыша ноги.

Но, кажется, сегодня Келдыш без экзоскелета. Гиена-академик наловчился прятать раму под пиджак, чтобы не пугала посетителей. А вот здоровенный “будильник” блока управления Келдыш носил обычно на правом бедре, и теперь этого блока Устинов не видел!

Однако же Келдыш держал соседа мертвой, тяжелой хваткой истинной нежити; в наступившей на миг тишине слышалось только хрипло-свистящее дыхание Устинова, да негромкое гудение моторов экзоскелета…

Экзоскелета?

Моторов?

Сучий сын академик просто перевесил свой “будильник” под левую руку, только и всего!

— Вы неправы, Дмитрий Федорович, — сказал Келдыш. Тихо сказал, негромко; ах, вот если бы он ругался!

Рано вы меня списываете, подумал Устинов. У меня тоже вторая рука есть!

Но прежде, чем он успел вывернуться из углепластиковых тисков, Серов буднично договорил:

— Доказательства все заслушали. Голосование прошло без воздержавшихся. Приговор вынесен единогласно. Последнее слово подсудимый… Э-э-ххм! Да, безусловно, высказал. Приговор привести в исполнение…

Вслед за тем Кощей достал собственный пистолетик — такой же ПСМ, что припас Устинов! — и выстрелил.

— … Немедленно!

— Всем стоять на месте! Оружие на пол! — ворвалась охрана с пистолетами наизготовку. Старший выкатил глаза на осевшего поверх упавшего кресла Устинова, на перекошенного Келдыша, вдохнул запах горелых сервомоторов… Обернулся к Мазурову:

— Товарищ Первый секретарь? Что здесь происходит?

Серов плавно, спокойно повернул руку с дымящимся пистолетом стволом вверх.

— Уже все произошло, товарищи. Разоблачен предатель. Суд вынес решение. Приговор приведен в исполнение. Вас благодарю за проявленную бдительность. Благодарю за службу.

Серов положил пистолетик на стол, подошел к застывшему академику и помог ему выбраться из перегретого экзоскелета, усадил в отдельное кресло, откатил подальше от покойника.

Кивнул охране:

— Приберитесь.

Машеров откашлялся, посмотрел на Ефремова — у того, кажется, и давление даже не поднялось. Атомное сердце выдержало лучше, чем экзоскелет. Битва железных старцев, подумал Машеров. Боевые киборги в сердце Кремля. Спешите видеть!

Попросить, что ли, Короткевича еще одно кино снять? Этак, мол: первый раз история в виде трагедии, другой раз — как фарс, а снимите-ка нам продолжение “Черного тюльпана”.

Не выйдет, понял Машеров. Не выйдет. Черту они пересекли. Миновали терминатор — линию между днем и ночью, так эффектно выглядящую в космических фильмах. Уже за холмом. Шеломянь еси. За чертой!

Кино, кстати, можно так и назвать. Хорошее слово “Терминатор”, броское и со смыслом. Планета крутится же. Мало ли, какие ты там черты каждый день переходишь. Терминатор всегда возвращается. Как там оно на языке вероятного противника? I’ll you be back, вроде?

Себе на язык Машеров положил таблетку от давления. Вызванные медики кололи кому-то противошоковое. Адмирал Кузнецов растеряно сжимал в руке отломанную ножку стула: когда успел? Как сил хватило?

Оружие-то здесь не положено. Вот Серов тоже свой табельный сдал, и че? Хитрая сволочь, гэбист-артиллерист, не понятно, где пробу ставить. Протащил маленький ПСМ, нарушил. С другой стороны, не нарушил бы Серов — показал бы всем тут Устинов, почем в Пензе шапки. Келдыш бы его долго не удержал…

Машеров помотал головой, отгоняя привидевшийся кошмар. Снять кино, в самом деле. Как Ефремов идет на Устинова грудью, и пули рикошетят от атомного сердца, а справа Келдыш подбитым танком дымит в своем экзоскелете, а тактически грамотный Кузнецов по большой дуге обходит, и ножкой от стула Устинова хрясь! Только зубные протезы в разные стороны! Потому что злокозненный клеврет Поспелов лег поперек дверей и не впускает в зал охрану.

Фу, что за дичь в голову лезет. Как там кинокритики пишут про “Рэмбо” Тэта Котчеффа: трэш. Мусор. Так погано, что уже этим самым интересно.

Кстати, о кино.

— Дошли слухи, что американцы собираются снимать кино о танковом бое на Вестеросе. Предварительное название “Ярость”, по-английски Fury.

— Опять, небось, брехни наснимают.

—Ну так рецепт известен. Предложим совместную съемку! Для них это дичайшая экзотика, а для нас гарантия от клюквы.

— Подождите вы с кино. Надо пригласить Огаркова, пусть сперва расскажет, что там и как произошло на самом деле.

— На самом деле, товарищи? — Огарков лично развешивал плакаты по трем стойкам. Говорили про него, будто бы он лично подметает собственный кабинет, и не от рвения к секретности, а просто: привык. Ну, старая-то гвардия, зубры кремлевские, того категорически не одобряла. Обычный дембель Советской Армии ничего руками не делает: не положено. А тут Министр Обороны пытается существующий порядок сломать? Ага. Пытался один такой, сейчас все от него ногами и руками отпихиваются.

Огарков осмотрел небольшую аудиторию: Машеров, как главный, Серов и Кузнецов, друзья-конкуренты; вместо Устинова от военпрома пока никого не назначили, от промышленности гражданской Липгарт, медицина — все та же “Бабушка” Ковригина, успевшая прославиться неженской хваткой в делах, от науки Келдыш, и там вон поодаль Ефремов с блокнотиком, потому что надо же подвиг советских воинов представить всей стране и всему миру идеологически верно…

Огарков утер лоб, неожиданно ловким жестом спрятал платок и заговорил густым ровным басом:

— На самом деле произошел встречный бой в очень выгодных для нас условиях. Внимание на планшет. Мы двигались в общем направлении с севера на юг. Возле Таверны-на-Перекрестке мы планировали переправиться через реку и пойти на запад, снимать осаду с Риверрана. К счастью, противник очень прямолинейно, бесхитростно стремился на север, и не смог реализовать свое численное превосходство: пятьдесят четыре танка против наших тридцати двух. Противник не устроил засаду, не выбрал подходящее время — ничего. Должен отметить, что и наши части Постоянной Готовности не выслали головной дозор или головную походную заставу, за что виновные понесут наказание по нашей линии.