— Все... — равнодушно ответил китаец.
— Все дети, пока в них не подавили Сознание ложным воспитанием... — поправила Мари. — И все любящие взрослые, а это все абсолютно люди хоть раз в жизни, ибо половая Любовь есть природный пробудитель Сознания в человеке. Просто большинство вместо того, чтобы закрепить естественно выявленное Сознание в творчестве, в мысли, в действии, просто убивает этот природный шанс выявить его, данный каждому самой природой, подавляя или растрачивая впустую этот чудовищный импульс творить, созидать, создать что-то важное и т.д., так и оставаясь полными ничтожествами... — равнодушно и даже беспощадно холодно сказала Мари, брезгливо окинув взглядом толпу самосделанных ничтожеств. — Они не только не закрепили Сознание, данное им как Любовь, но именно делают все, чтобы угасить его...
— Встречаются два двоечника школяра Итона, — начал тут же анекдот папá, обрадовавшись. — Один спрашивает другого:
— Ты знаешь, на меня иногда находит такое желание учиться, что я даже не знаю, что делать...
— Ты знаешь, на меня тоже... — покаянно говорит другой.
— И что же ты делаешь в этом случае? — оживившись, спрашивает с надеждой первый, — Поделись опытом, а то не могу!
— Сажусь на лавочку, сцепив зубы, и терпеливо жду, пока пройдет! — говорит второй.
Все захихикали.
— Лу, я пошутила... — покаянно подошла ко мне Мари, тихо гладя мою руку, увидев, что я прихожу в себя. — Ты никакая не меркантильная...
— Я пошутил! — сказал папá.
— А я вовсе не читал эти бумажки... — бросил их к черту Вооргот, крепче беря меня на руки, — и не видел этих описок и пропусков...
А я только вздохнула и шмыгнула носом...
Глава 92.
Все успокаивали меня.
— Да, да, чего мы накинулись на девочку, совсем свихнулись, какая там корысть... — присоединился к общему хору покаяния Логан. — Это я со своими чудовищными четырьмя миллионами фунтов по сравнению с ней жалкий нищий, а для нее этих пятнадцать миллионов фунтов приданного это карманные деньги, плюнуть и растереть, она на платья только на один раз потратила полтора миллиона...
— Вы что, сдурели, какие пятнадцать миллионов приданого?! — взревел Вооргот, так и не дошедший до этих цифр в контракте. — Да меня же даже последняя собака будет считать охотником за приданным, хоть пожертвуй я за свою жену жизнью, даже собственные дети будут презирать и ни за что не поверят в мою любовь, не говоря о жене!!!
Он, забыв про мою болезнь, схватил бумаги, которые он не дочитал до этих денег и в ярости уставился на дурацкую цифру.
— Я же сам давал за ней вам, как за бесприданницей, пятьдесят тысяч фунтов! — застонал он.
— Да, это естъ очень занимательный пунькть, — коверкая слова, занимательно с интересом сказал адвокат немец, — и мы много недоумеваль над нимь и смеялься, пока не поняль, что это быль мужской символь гордости, такой знакъ в сторону жени, что ты ее любишь и показываешь мужской гордость и достоинство, а не продаешься за деньги... — торжественно проговорил он.
— Не надо нам ваших денег! — в ярости сказал папá Вооргот. — Я сам могу обеспечить жену!
— Успокойтесь Вооргот, — успокоила его мама, — ведь вы их и не получаете даже в случае смерти Лу и не сможете снять без ее разрешения ни пенни... — ласково проговорила она. — И об этой сумме приданного никто не знал, не знает и не узнает, если вы не расскажете, ведь мы не совсем же дураки, чтобы отдать вторую дочь в руки охотников за приданым, Лу всегда была бесприданницей и сиротой, мы назначили приданое лишь после вашей помолвки с ней, и в глазах мира вы герой! — успокаивающе сказала она.
— Я могу ее содержать! — упрямо сказал Вооргот.
— Она не содержанка, мальчик... — ласково сказал папá, но таким тоном, от которого холодели тигры в Африке. — И платья ее фантастические за миллион фунтов вы будете оплачивать из собственного поместья в цену двести тысяч фунтов или она вынуждена будет забыть про свое мастерство? — ехидно спросил он ласково. — Я не могу позволить, чтоб моя дочка и внуки жили в нищете и не могли себе позволить купить понравившийся остров в Тихом океане! — строго сказал граф, посерьезнев. — И она будет жить и работать широко на полную катушку во всем мире, как привыкла, ворочая глобальные дела, а не сидя куклой-содержанкой в жалком поместье!
Вооргот, упрямо сжав зубы, смотрел на контракт.
— Вооргот, не будьте таким идиотом, отвергающим то, за чем другие охотятся, ведь вы сами богатый человек (подольстил он, ибо даже наш адвокат получал больше за то, что держал свои зубы тюрьмой для языка)... Подумайте не только о себе и своей гордости, но и о любимой и ее чувствах и нуждах, о том, что она еще дитя и нуждается в куклах, игрушках и т.д. И о наших с мамой чувствах, ведь она все состояние и поместья держала в памяти. И дочери ничего не стоит чего-то забыть размером в миллиард, если она и ее дети будут голодать, не видя целые дни изюму, бананов, шербета и шоколадных замков с индийским кремом... И если вы будете сопротивляться как идиот, я просто рву эти бумаги и вы отправляетесь прямиком на эшафот, а Лу королева обещала подыскать французского дофина, который, кстати, за Лу здорово ухлестывал, когда она выполняла одно задание во Франции, и который оторвав руки женится на ней...
— Нет, папа, ты не можешь это сделать! — сдавлено закричала я от страха.
— Если будет глупить, то сделаю... Он даже не понимает, что каждую минуту он подвергает нас всех с Лу во главе в первую очередь опасности тоже от бешеной толпы и убийц в ней... — хладнокровно сказал папá. — Зачем мне зять дебил!? — он пожал плечами. Отец вдруг достал какой-то пузырек из кармана. — Я вот тебе снотворное достал. Тебе надо отдохнуууть... — ласково проговорил он мне. — Поспишь, и все развеется как туман, все будет хорошо, мы найдем тебе человека, который поймет тебя...
Вооргот вдруг резко выхватил у него пузырек.
— Почему это я не понимаю Лу?! — вызывающе спросил он, быстро подписывая бумаги.
Я облегченно вздохнула.
— Потому что в Англии еще пещерное мышление и муж полностью распоряжается женой и ее имуществом как хозяин. И женщина даже не имеет право самой распорядиться своим приданным или деньгами, ибо ей по закону не позволят ни вложить, ни распорядиться ими, — сказала безжалостно мама, — и сколько мерзавцев превратили жизнь любимых в вашей прелестной Англии в ад, еще и ограбив и унизив их... А Лу выросла как свободная личность в полном уважении, равенстве и достоинстве, сложилась, как мощная индивидуальность... И если вы не понимаете, что родители не могут отдать ее в руки мужа без перестраховки и защиты, десять раз не перепроверив, то значит вы дурак! — уверенно сделала вывод она. — Когда к тому же кто-то допустил уже ошибку в контракте, по которой она бы лишилась приданого!
— Я не дурак, а муж Лу! — обиделся, нахохлившись Вооргот.
— Как будто это не может быть одновременно! — фыркнула мама. — Простите, дорогой, но у вас мышц больше, чем мозгов, вы это никак не скроете... — сказала она, с восхищением разглядывая его ладное тело, пока отец ее не дернул. — Иначе бы поняли, что после той ошибки тут все прямо озверели кроме Лу. И подозревали вас в чем угодно, в том числе и намеренном соблазнении юной дурочки Лу, пока не поняли, что отец сам диктовал завещание в случайно выбранной нашей конторе, и вы не могли бы подкупить адвоката... И вы не могли знать о размере приданого... Признаюсь, в первое мгновение тогда у меня был соблазн отправить вас на виселицу тут же...
Старый адвокат при этих словах про описку и смысл схватился за бумагу.
— Клянусь, я убью этого молодого переписчика-адвоката... — ахнул он, увидев эту ошибку, поняв ее смысл и потому побелев, как полотно, кусая губы. — Он, наверное, хотел получить потом деньги с мужа за свою находчивость, — прошипел он про себя зло, — когда тот будет отсуживать капитал у своей жены... Но он у меня получит пулю! Сволочь, сволочь, проклятая сволочь, как он меня подставил!!! — чуть не плакал немец. Старик глотал воздух.
— Не волнуйтесь дядя Зигфрид, мы вас знаем давно... — ласково коснулась я его рукой. — И никогда ни в чем не подозреваем. Вы человек кристальной чести и честности... И потом, вы от наших сделок стали миллионером, вам то рисковать, да еще и зная нас, вообще было невозможно...
Тот был в ужасе и ужасном, чудовищном расстройстве. И держался за сердце. И отцу пришлось дать ему валерианы, ибо потрясение и неприятное состояние старика было слишком сильно — подумать только, на праздник свадьбы, а он меня любил как дочь, получить такой сюрприз для любимого человека, еще и от твоего имени... У старика действительно никого не было, кроме той, что заменила ему дочь. Когда у него умерла дочь, он чуть не свихнулся и перенес всю любовь на меня, совсем маленькую тогда, и уже работавшую с ним. Он гордился моими успехами. И он действительно любил меня, я в таких делах не ошибаюсь. И я даже тайком знала, что я тоже вхожу в число его наследников, ибо он считал меня сиротой и отмякал душой в моем обществе, а однажды, проверяя его офис на надежность, я читала его тщательно запечатанное завещание в неоткрываемом чудовищно защищенном сейфе...
Вооргот, наконец, понял, в чем его обвиняли, и лицо у него вытянулось.
— Лу, клянусь, я в этом не виноват!!! — он в ярости хотел разорвать проклятую бумагу.
— Успокойся, я знаю... — тихо шепнула ему на ухо я. И сама же засмеялась, ибо его губы защекотали меня. — Я не выпустила тебя из поля зрения ни на мгновения, ни звуком, ни губами, ни запиской ты передать не мог, ибо те люди, которые видели тебя, когда я тебя не видела, не покинули поле зрения, пока отец не приехал, это у меня автоматическое... И потом, я чувствую людей, и отец часто отправляет меня в министерства и на заводы, ибо обычно мне нужно всего лишь их понаблюдать, чтобы вычленить шпиона и тут же его... — тут я спохватилась, что это же человек чуткий и трогательный, и плохо переносит чужую гибель... — пожурить за то, что он плохо себя ведет... — прикусив язык и ласково улыбнувшись, продолжила я, увидев там вдруг интересное.
— Я не идиот! — обиженно ответил Вооргот.
— У Лу бы хватило ума выбрать по юности самого красивого идиота с такими мышцами, но совершенно без мозгов... — с ехидцей сама себе осуждающе пробормотала под нос Мари.
— Вооргот не идиот! — возмущенно воскликнула я, повторив дословно слова мужа. — У него есть ум! — вызывающе сказала я Мари сквозь зубы. — Просто его трудно разглядеть...
Все дернулись.
— Я имею в виду за мышцами... — спохватилась я.
Все опять дернулись. На этот раз хихиканье было громче.
— Его ум так тонок и высок, — совершенно взбесилась я, привстав на его руках и чуть не крича, — что его даже невозможно заметить... для таких глупых как вы!!!
Все опять подпрыгнули.
— Его юмор так тонок и уникален, — яростно провозглашала, озверев за мужа, я, — что вы даже не можете осознать, а ведь его слова так смешны!
На этот раз дернулся Вооргот и чуть не выронил меня из рук.
— Так, кончай за меня защищать меня, я и сам могу за себя постоять! — сказал он мне, смеясь. — А то выроню тебя из рук! — пригрозил он.
Я успокоилась.
— Они не понимают, какой ты красивый! — обиженно сказала я максималистски.
— Если б красота всегда была равна уму... — мерзко хихикнула Мари.
И вот тут уж мерзко хихикнула я, соответствующе поглядев на Мари.
— Какая красавица! — поцокала я языком.
Мари прикусила язык.
— Получила! — мягко шлепнула Мари мама по заднице, добродушно смеясь. — Говорю тебе, не лезь к Лу, когда она так восторженна, женщина за молодого красивого мужа горло перегрызет родной свекрови.
— К сожалению, как раз это и нереально, — хихикнула я. — Я всегда буду путать свекровь с тещей...
Мари хихикнула.
— У человека целых две тещи, а он этого не знает... — хихикнула снова Мари.
Вооргот как-то не среагировал. Похоже, он вообще не слышал.
— Ты очень счастлива, Лу... — шепнул он с любовью, обнимая меня. — У тебя целых две любящих свекрови, и я хочу тебя быстрей с ними познакомить... Вот, представляю, как они обрадуются...
Я с тоской уныло вздохнула.
— Чего ты вздыхаешь?
— Я тоже представляю, как они обрадуются...
Мари хихикнула вместе с невоспитанным Логаном.
— Нет, нет! — вскричал Вооргот. — Я даже представляю, какими ласковыми словами она будет с тобой разговаривать!
Я наморщила лоб и несколько минут тщетно растеряно терла себе лоб.
— Что с тобой, ты опять не заболела? — встревожено заглянул в мои глаза Вооргот.
— Нет, я вспоминаю, какими словами — типа бродяга, скотина, прислуга, — она меня уже называла... — я жалобно пискнула. — Надеюсь, остальные будут не слишком матюки? — жалостно спросила я.
— Она тогда тебя хорошо не узнала! — шокировано воскликнул Вооргот.
Тут уж хихикнули все.
— Уверяю тебя, ты еще не знаешь, что будет, когда она узнает... — ласково сказал он.
Тут уж все начали ржать, как лошади, уже не сдерживаясь.
Вооргот насуплено отвернулся.
Увидев его, какая-то дама внизу захлопала в ладоши и завопила:
— Какой очаровашка, кто это, красивая девочка? — не отрывая глаз от Вооргота, сладко обратилась она ко мне, когда он грубо отвернулся.
— Мой муж! — гордо ответила я.
— Так он еще и мерзавец! — воскликнула дама.
— И девочка какая уродливая! — сказала ее соседка.
Я сцепила зубы и отчего-то обиделась.
— Ну, скоро ли там вешать будут этого маньяка!? — нетерпеливо постучала дама по эшафоту... — А то мы уже пришли, теперь можно и начинать, даром что ли такие деньги заплатили за место.
Я широко открыла рот.
— Молодой человек, давайте, давайте... — нетерпеливо дернула дама Вооргота. — Скажите палачу, чтоб там поспешили с вами, быстрей... Я опаздываю на званый ужин... И, пожалуйста, мучайтесь подольше... — смущенно попросила она.
— Она имеет в виду: быстрей начинаем, но мучаемся долго до своей смерти, где-то полчаса... — скомандовала командирским менторским голосом ее экономка, разложив все как прислуге. Видя, что человек не понимает... — Живо, живо, суетитесь!
— Хм! — вызывающе сказала я, в упор разглядывая ее и засунув от удивление палец в рот. — Это нормальная английская леди? И после этого меня кто-то называет чудовищем!?!
Толпа, услышав женщин, заволновалась. Они подумали, что их лишают зрелищ. Оказывается, здесь должны вешать!
Послышались снова разжигающие выкрики и явные провокации.
Китайцы, мрачно переглянувшись, вдруг исчезли в толпе.
Вооргот, чтоб занять толпу, вдруг взял у палача топоры и стал ими жонглировать.
— Дядя, а после того, как тебя разрубят, ты опять станешь целеньким, как в цирке? — смущенно поинтересовался выдвинувшийся вперед малыш.
Тут же послышались голоса детей.
— Можно я тебя пилить буду? — наперебой пропищали они. — Я первый!
Я потрясенно молчала, а на Вооргота вообще нужно было смотреть в цирке.
