Арслану как на грех и посоветоваться не с кем — а дело-то серьезное! Потому как снять с рода проклятие — это вернуть былую славу. Спасти всех, кто еще рядом остался, а их мало — по пальцам пересчитать можно.
Отца своего татарин не помнил — что-то большое и могучее — как детская память запечатлела. И мать не помнил — только ее жуткий предсмертный визг остался, словно гвоздь забитый в голову. Всегда рядом был дядька Ильгиз Безрукий. Прозвище странное для умелого воина и толкового мужчины — это уже сильно потом мальчик узнал, что потерял его родич кисть левой руки, отбиваясь от тех, кто семейных только что зарезанного царя убивать пришел. Троих воинов тогда родич зарубил в лютой и кровавой короткой стычке, оставил там свою руку и смог, истекая кровью, спасти несколько человек и даже погоню обмануть. Сильный и гордый воин был. А сейчас все время кашляет и мерзнет, усох вполовину и только разум прежний.
Поговорить бы с ним — да не выйдет, далеко он с остатками рода. Решать надо самому, а это не в кости сыграть. И этот странный лекарь-мушкетер — ключ. Только б понять — что он откроет — сундук с сокровищами или ящик с оголодавшими джиннами.
Сейчас кафиры говорили о чем-то непонятном, это мешало думать. Пушкарь с щетинистой башкой что-то сказал своему тощему прохвосту — подчиненному и все немцины покатились от смеха, раскачиваясь в седлах. Непонятно, к чему это? Слова Арслан все понял, но смысл темный остался от фразы: 'В одном квадратном городе жил человек с квадратной головой. Он изобрёл квадратную пушку и создал гениальную приспособу'.
Отец Арслана был мурзой в Казани. Но увы, не слишком богатым и знатным пожалуй в пятой сотне по значению. И не слишком везучим — когда другие пригоняли тысячи рабов из похода в земли урысов, он в лучшем случае десятками мог похвастать. И при ханском дворе — скорее был на задворках. В войне с Белым Царем тоже не сильно прославился, а вот род понес большие потери — то попали родичи под набег урусов, то на штурме легло много.
Но глупые урусы, взяв Казань, не стали резать тех, кто им был враждебен. Потому много набралось желающих Казань у царя забрать обратно — до того уже была ханская столица не раз взята и под урысским наместником бывала.
Казалось — не впервой.
Взбудоражили луговых и горных черемисов, ханских данников и вассалов, и постарались обратно Казань забрать. И поначалу даже и хороши дела были — послали урысы войско — и всех их перерезали поголовно — было там три сотни стрельцов и пять сотен казаков. Всех побили! Послали из Казани два отряда татар — так их начальство к своим переметнулось восставшим. Но город осадив — не смогли взять и Свияжск устоял, да и набеги в земли урысов не удачно получились. А в ответ из Москвы прислали войско с Курбским и тот, хищным волком прошел, считая главным выбить всех видных татаровей из Казани бежавших. И преуспел в том, почти полторы тысячи знатных людей ханских в могилы загнать, да и черемисам джеханнем на земле устроил. Тогда-то отец Арслана и подался к ногайцам, спасая себя и своих семейных. Нагорные черемисы, чьи земли — правый берег Волги, побарагозили и под Москву пошли. Луговые, чей левый берег, решили по-стародавнему под татар быть, им так выгодней показалось, но не угадали.
Вожаком у луговых стал сотник Мамич-Бердей, воин свирепый и хитрый, но — не знатный, не родовитый. Получалось у него, как у древнего темника Мамая — вроде и военная сила есть, а главным все равно не признают — рода худого, ни ханом, ни царем не может быть. Остальные не примут! Есть куда выше по праву рождения — а это значит, сидеть будет шатко и колко. Потому как таких же — полным полно и все будут хотеть тоже возвеличиться. А и без того все куда как плохо — воевали тогда уже все друг с другом, татары с татарами, черемисы с черемисами, да еще и урысы с другими племенами усмирять приходили. Получилась общая резня с грызней.
Потому когда самых вышних среди татар Курбский порубил и на куски покромсал, немало притом — считай полторы тысячи знати казанской полегло, надо было кого-то звать со стороны — и черемисы позвали Ахпола — отца Арслана. Более знатных татар не нашлось, а ногайский хан Исмаил своего сына прислыть не пожелал. Был он уже союзником Белому царю и не хотел с мятежными черемисами, буйными и непредсказуемыми дел вести, тем более — сына им доверить. Чтоб свое ханство иметь — надо чтоб и подчиненные того хотели, а у черемисов было по семь пятниц на неделе.
И мурза Ахпол на свою беду согласился. Было у него тогда три сотни воинов. Капля в море черемисском. Не получилось объединить всех под одной рукой, каждое племя луговых в свою дуду дудело и одним строем вместе с другими выступать не желало, считая то себе в унижение. А так как немедленных и крупных успехов нетерпеливые бунтовщики не достигли, Казань опять же не взяли, то по приказу Мамич-Бердея царя Ахпола убили и в одночасье вырезали всех, кто с новым царем прибыл. Спастись удалось меньше, чем двум десяткам человек. Если бы не волевой дядька — никто б не ушел. Но деваться было уже некуда — ни к ногайцам, ни к султану не проберешься. И выжившие подались под руку Белого царя.
И эти странные урысы приняли на службу вчерашних врагов.
Хронология гибели рода Арслана была заковыристой и путаной, как он сам считал. Но на деле все было достаточно просто. Так уж получалось, что маленькие, но гордые никогда свободными не были и не будут — ну разве что про них никто не знает или не нужны они никому, как то дикое племя, что сидит на голом острове посреди океана и по всем приближающимся пуляет стрелами без разговоров.
Весь вопрос для маленьких и гордых — под кем лежать. И те же луговые либо под теми казанскими татарами были, что хотели прежних походов за рабами и сами лежали под тяжелой рукой крымского хана и его повелителя — султана турецкого, либо под другими казанскими, решившими не без основания, что султан с ханом далече и Казань не выручили в тяжелую годину — а Белый царь — вот он рядышком, хоть на Васильсурск глянуть, хоть на Свияжск по соседству. И огнем и мечом уже доказал — он тут и сейчас сильнее и хана и султана. Потому не стоит на рожон лезть. Гибельно это.
Ну а мирза Ахпол попал, как кур в ощип.
А сын его теперь до десятника дослужился и уже шутили над ним гораздо реже.
Но ощущал он свое горе-злосчастье все время. И голова отца на высоком колу как знак была.
Потому и глядел во все глаза на этого странного чародея.
Но что делать — не мог решить.
Пауль пару раз перехватил эти взгляды и теперь никак не мог сообразить — что этот пугливый татарин так на него пырится? Вроде говорил про него стрелецкий сотник, что парень этот лихой, делибаш — сорвиголова, а тут робеет, словно школьник при виде голой девицы.
На удивление попаданца оказалось, что тощий игрок служил у капера Карстена Роде, которого называл не по-дикому датскому произношению, кое почему-то было привычно уже уху, а как положено — Христианом. Очень это заинтересовало. Фон Шпицберген никогда бы не подумал, что его сослуживец еще и моряком побывал, хотя про его пестрый жизненный путь был наслышан уже. Стал расспрашивать Гриммельбахера, тот с удовольствием вспоминал всякое разное, что в прошлом году было и потому свежо в памяти. И то и дело рассказчик про морской разбой поднимал брови — Пауль определенно очень много знал про приключения каперской флотилии.
Лисовин так же сильно удивился тому, сколько про капера Роде странный немчин осведомлен. Откуда он это знает? В Москве-то не всем то ведомо, сотник немножко гордился тем, что он — один из посвященных, а Пауль вдруг куда глубже в курсе событий. Сотник отлично помнил, что говорил о царском капере очень кратко, без подробностей — а тут вон сколько всего нового! И даже количество захваченных кораблей этот тощий прохвост подтверждает. Задумался, перебирая возможные варианты.
Потому даже немножко растерялся, когда старший немчин вдруг спросил ни с того ни с сего:
— А скажите, почтенный командир сотни, правду ли мне говорил мой друг Андреа ди Верми, венецианский купец, который тут бывал на Руси, что у московитов есть особое воинское заклятие?
— Какое такое? — немножко опешил Барсук.
— То, которое они произносят как 'хусим'. Оно оказывает удивительное воздействие на события. Скажут: 'Хусим' и берут неприступную крепость. 'Хусим!' и опрокидывают врага. И слыхал я, что именно это военное заклятие использовал почтенный Роде, а ему его по секрету сказал сам Государь! Используя 'хусим' Христиан и смог захватывать почти без потерь королевские суда и за лето с нуля сколотить эскадру из тридцати трех кораблей и стать грозой всей Балтики! Я потому еще спрашиваю, что что-то похожее сказал мне ваш канонир, когда я посчитал, что не получится взорвать сразу одномоментно столько тартарских пушек в их обозе, слишком сложная система была фитилей срощена, огонек обязательно опоздает к одним, прибежав быстро к другим. Но он оказался прав! Происхождение и сила этого магического заклятия не установлена, и не известно, от Бога оно или от Дьявола — сказал мне съер Андреа, вот я и хотел бы узнать у сведущего человека, если это не секрет, конечно.
— Я не слыхал такого! — буркнул озадаченный сотник, вообще-то определенно понявший, о чем идет речь, но не захотевший подробно убеждать в том, что сие не колдунское заклятие, недостойное христианина, а воинский клич скорее, до которого немцинам дела быть не должно. Не поймут тонкостей. Скорее татарове сообразят, они и сами того не избегают.
Хассе скорчил легкую гримаску сожаления и только утвердился в своем мнении. Явно съер Андреа говорил верно, но кто ж будет раскрывать свои воинские секреты! Потому он повернулся к Паулю и спросил, нет ли у них там на Шпицбергене чего похожего.
— Воинских заклинаний нету, мы вспоминаем в пиковых случаях старых воинов! — ляпнул Пауль не подумав, что уже со своими шуточками огреб всякого неясного в перспективе. Но сообразил это поздновато. И ему пришлось рассказывать, что Авось и Небось — братья авантюристы. Второй просто не видит сложностей никаких, первый считает, что они не угрожают.
— Авось Небосю родной брат — подтвердил заинтересованный разговором Лисовин.
— Вот, видишь — кивнул в сторону сотника Пауль.
— Ага. Авось да небось — хоть вовсе брось.
— Не понял! — искренне сказал Хассе. Двое его подчиненных тоже навострили уши.
— Так он кто, этот авось? Бог? — спросил игрок начальника.
— Авось не Бог, а полбога есть — усмехнулся сотник.
— Странно у вас тут все — отозвался старший канонир.
— Еще у нас в почете Нубля и Вобля — оба брата помогают выразить удивление, когда прогнозы Авось и Небось не сбылись — увел разговор в русло Паштет.
— А эти у вас есть? — спросил Барсука Хассе.
— Нет. Этих не слыхал. А какие еще есть?
— Нах, Пох и Нех — трое братьев, первый не считает нужным что-то делать, второму это все равно, а третий считает, что 'они' это сами заслужили и не должны были делать то, что они делали. А еще есть Данунах — старший дядька трех братьев выше, отражающий лень делать то, что не стоит того. Они и помогают — выдал весь пантеон Пауль.
ПРОДА
И тут же вспомнил, что мог бы добавить и более весомые воинские заклинания, которые запомнил с детства. Потому как в его время даже у детей и подростков воинские заклинания были. Кто скажет, что нету у подростков и детей заклинаний? Как это нету?! А как же Айдидикьюди и Айдикейэфа?! Бесконечные патроны и бессмертье в игре — куда как сильно! И мало того, что имеются, так еще и интернациональные были! Как тот же боевой клич 'Лерой Дженкинс!'
Пауль усмехнулся про себя — что-то понесло его в дальние выси.
Странное ощущение охватило, когда выехали из замкнутого пространства крепости — словно птицы из клетки выпорхнули. Повеселели, болтать принялись. Спохватился, что уже наговорил лишнего — это ему все шуточки, а тут ребята серьезные и воспринимают слово совсем иначе, чем потомки. Легкая эйфория сказалась — отсюда и глупый прикол с кладом и монетки эти...
Причем даже Лисовин как-то отряхнулся, сидит в седле веселый. Оно и понятно — тяжестью каменной давило и его состояние больного воеводы. Странное дело — крепость, как ограниченное пространство — с одной стороны как-то надежностью своей успокаивает, а с другой — хочется вырваться за ворота. Причем с каждым днем — все сильнее и сильнее. И когда выедешь на простор — вот хоть на будущую Красную площадь, которую сейчас незамысловато именуют просто — Торг — а плечи расправляются и словно даже и воздух иной. Свежий и окрыляет!
И сущие пустяки забавляют, словно тут не мужчины солидные, взрослые — а сняголовые недоросли. Оказалось, что подменный конь, полученный вместо того, расковавшегося, у которого копыто было поранено — с изъяном. Сначала-то и незаметно оказалось — а теперь вылезло. Жрун оказался этот подменок. Так его обозвал всердцах стрелец, которому досталась эта животина. И вроде пустячок — а во все времена помеха, когда вместо того, чтобы шагать да шагать по дороге животина начинает останавливаться, чтобы особо вкусную бурьянину на обочине пожевать. Причем если этот порок запустить — такой жрун даже во время боя или погони может встать, как вкопанный из-за пучка понравившейся зелени, так что всадник через голову перелетит и вполне может покалечиться или и вовсе убиться. Паштет о таком слыхал и в своем времени, серьезная была проблема даже на соревнованиях. А еще убедился и на своем примере, что хитрый четвероногий так может еще и проверять — кто старший в паре — он или всадник. Тот же старина Марк — когда надо было — так забывал про 'пожевать на каждом шагу'. Вначале же принял новичка с ехидством.
Переобучение коня, который повадился жрать траву у дороги — штука нудная и долгая. Тем более, что уже вроде как за пределы города выехали и тут зеленя были куда выше и вкуснее, чем пришибленная мелочь на выгоревшей земле. Потому конь вставал то и дело, не обращая внимания на крики и ругань. И невозмутимо жрал.
Оказалась, что и метода перевоспитания та же, что и в будущем — стрелец после очередного перекуса плетью заставлял скотину прожорливую бежать бегом, догоняя и обгоняя отряд. Ездок он был опытный и на эту борьбу разума с хаосом спутники смотрели с иронией — но и уважением. Бывает, не повезло с животиной. Придется повозиться, чтоб поняло существо с копытами — кто тут главный.
И видимо воздух свободы сыграл злую шутку не только с конем, но и с Паштетом.
Интерес к горю-злосчастью совсем не угас, напротив — кто-то и про стрельца этого ляпнул — что вот прямой признак — не повезло. Лисовин такое сразу же пресек, потому как ему было понятна корневая причина получения коня с браком, он и сам сплавил бы уезжающим того животного, что годное вроде, но не лучшее. Тут и горе-злосчастье всучивать не надо — жрун неук — бывает. И к слову — то не самое худшее, что быть может.
А Пауля опять за язык черт дернул, когда татарский десятник приблизился и, едучи рядом, на вполне приличном русском языке стал опасливо узнавать — какие способы еще есть — от злобного проклятия избавляться. И Паштет, не подумав толком, ляпнул, что один солдат так наказал свое горе-злосчастье, что поспорил с ним — дескать не влезет эта большая паскуда в маленькую табакерку...
