Рассвет над океаном

Ну-ка, давай, бери себя в руки! Раскиснуть — худшее, что ты сейчас можешь сделать! Человек, переставший спать и есть от боли и страха, утративший ясность ума и быстроту реакции, никого и ниоткуда не спасёт.

И я решил думать только о хорошем. Вспоминать счастливые часы, которые у нас были. Представлять счастливые годы, которые у нас будут. Будут, чёрт возьми, будут! Дом под Мюнхеном. Два этажа, светлые стены, рыжая черепичная крыша. Ухоженный маленький сад, деревянная веранда. Просторные комнаты, солнце на тёплом золотистом паркете. Запах кофе и свежей выпечки. И Мия, только что вставшая с постели, в коротком шёлковом халатике и босиком, подставляет утреннее сонное лицо моим поцелуям.

Говори себе: каждое твоё действие сейчас приближает вас к этому дому и к этому счастью. И действуй!

Я сделал заказ, ужин принесли в номер — чем меньше я буду болтаться по улицам Марштауна, тем лучше. Подключился к Интернету и первым делом разыскал сведения о "Полярной звезде". Доклад, который один из её разработчиков, коллега и соотечественник моего сегодняшнего невольного консультанта, сделал на той конференции, и правда, был взрывным. Я как раз тогда интересовался искусственными системами распознавания образов и понимал: парни опередили весь мир лет на пятнадцать! Теперь это впечатление только окрепло. Десятки патентов, технические подробности, от которых захватывает дух... Не только "умные" камеры, но и новейшие системы сигнализации, и многократно дублированные каналы передачи данных, и многоуровневая защита центральных узлов от взлома. Похоже, отключить "Полярную звезду" можно только прямым попаданием в Центр атомной бомбы.

Возможно, я взломаю-таки все уровни защиты и обеспечу себе проход, но сколько на это уйдёт времени? Пара месяцев? Через пару месяцев от моей девочки ничего не останется, даже если её тело ещё будет живым. Следовало найти другую возможность, и, кажется, я её нашёл. "Полярная звезда" прекрасна и почти совершенна. Почти. Но в ней, судя по всему, есть малюсенький изъян, которым я воспользуюсь. Один из секторов наблюдения можно перепрограммировать, заставив анализаторы считать "врагов" "друзьями". Ошибка будет исправлена при следующей синхронизации данных, но пять-семь минут на проскальзывание мимо камер у меня появятся.

Сложность, однако, в том, что вмешаться в программу можно только изнутри охраняемого объекта.

Значит, мне нужен сообщник! С этой задачей играючи справится Брутс. Но если мисс Паркер собираются сделать приманкой для меня, то и с него, и с Сида сейчас не спускают глаз. То же самое касается Сэма, да и не факт, что его вообще оставили в Центре. На Анжело полагаться нельзя: он, конечно, умеет пользоваться компьютером, но я не уверен, что в технике он разбирается так же хорошо, как в человеческих эмоциях, а объясниться с ним непросто. Буду искать другую кандидатуру.

Вторая задача, которую нужно решить, не откладывая: выяснить, где держат Мию и чего от неё хотят. Спрятали её основательно, но ведь должен быть кто-то, кто с ней контактирует, кроме Рейнса и Лайла! Охранники или, может, врачи, если она разболелась — в пятницу всё к тому шло. Один-то человек непременно должен быть! Если он хотя бы изредка попадает в зону видео-обзора, я его вычислю — по изменениям в поведении, по участившимся контактам с руководством Центра, например.

Вскоре к обширной подборке записей из Центра, которую я собрал в эти дни, добавился массив данных за прошлые и позапрошлые субботу и воскресенье. По выходным людей в Центре гораздо меньше, что упростило проблему. Мистер Рейнс въезжал в свой кабинет каждый день утром и выезжал оттуда поздно вечером, для выходных исключений не делая. Иногда он наведывался в Башню или в лабораторное крыло, но чаще принимал посетителей. В позапрошлую субботу, кроме любящего сына, у него один раз побывал триумвиратский делопроизводитель Зуар и дважды — долговязый человек в белом халате, которого я не знаю. В воскресенье посетителей не было. В прошлую субботу к Рейнсу заходил Зуар с кипой бумаг, потом Сидни, потом снова Зуар. В воскресенье нынешний руководитель Центра отправился в лабораторное крыло, где больше часа беседовал с долговязым. Мистер Лайл, с иголочки одетый и сияющий, по воскресеньям на работе не появлялся вовсе, а по субботам проводил там два-три часа — заглядывал к Рейнсу и договаривался о чём-то с хорошенькой девчонкой-лаборанткой, смотревшей на него, как на небожителя.

В эти дни картина была совсем другой. Лайл, появившийся и в субботу, и в воскресенье, уйму времени провёл за дверью отцовского кабинета, а кроме того, обменялся несколькими словами с Сидни и Брутсом — надо полагать, сообщил им о "переводе" мисс Паркер в "алжирский филиал". Зуар, притащивший, как обычно, документы на подпись, вылетел от Рейнса через десять секунд, с таким видом, словно ему пригрозили увольнением. Сам Рейнс, похоже, не уезжал домой с пятницы. Дважды он навещал долговязого в лаборатории, один раз принимал его у себя и один раз — говорил с ним в галерее, ведущей в лабораторное крыло. В тот момент они стояли рядом с камерой, их лица были хорошо видны, и я смог кое-что прочитать по губам: "Объект номер сорок три... показатели крови... нельзя затягивать... увеличение дозы может повлиять на..."

Объект номер сорок три! Сердце у меня ёкает. Готов поспорить, так они называют теперь Мию. А неприятный долговязый субъект — именно тот, у кого я получу всю нужную мне информацию. И, вероятно, его-то и сделаю своим сообщником. А ведь я уже видел где-то этот страусиный профиль, мгновение — и вспомню, где! Увеличиваю изображение и читаю на бейджике: "Доктор Глен Салливан". Дело за малым, доктор Салливан — убедить вас сотрудничать со мной. Подобрать к вам ключик.

32. Мисс Паркер. 14-15 апреля, воскресенье-понедельник, без времени

Я ничего им не рассказала, мама! Правда же, не рассказала?..

Её прохладная ладонь снова ложится мне на лоб.

"Родная моя, ты очень сильная!"

Она улыбается всё так же печально и нежно, её глаза и щёки — мокрые. Мама, почему ты плачешь? Я отсюда не выберусь?

"Мне плохо сейчас, как тебе. И, как тебе, страшно!"

Новый приступ тошноты. Желудок совсем пустой, кажется, меня вот-вот вырвет собственными внутренностями. Запах гнили и нечистот. Тень на стене — мужской силуэт, знакомый и ненавистный. Как я могла поверить в то, что Лайл тоже — твоё дитя?!

"Гены решают не всё, доченька!"

Кто был донором, мама? Почему все — все, даже ты! — скрывали от меня правду?

"Ты узнаешь, когда придёт время!"

Где узнаю — здесь или там?

Я не хочу туда. Я не готова. Моя жизнь здесь только началась!

Запах гнили и нечистот. Насквозь проржавевшие трубы. Склизкие ступени, уходящие из-под ног. Нет, нет, не надо, пожалуйста, не надо!

Я ничего не рассказала... Я не предала его, мама! Скажи, что я его не предала! Ты же была со мной, ты должна была слышать! Почему ты молчишь?!

Ты молчишь, потому что тебя нет. Морок, мираж, порождение моего мозга.

Порождение моего мозга. Не хочу вспоминать, но я должна вспомнить! Шаг за шагом восстановить в памяти всё, что случилось.

Помню, как, проснувшись, почувствовала, что дыхание больше не причиняет боли. Как приятно было дышать полной грудью! Если бы ты знала, мама! Сначала я просто вдыхала и выдыхала, радуясь тому, что жива. Затем встала и умылась. Жар спал. О недавней болезни напоминали только тошнота и лёгкая слабость, с прежней слабостью несравнимая. Салливан, которому приказали "побыстрее" меня вылечить, со своей задачей справился. Интересно, что он мне вколол?

Серые стены, жёлтый свет, арестантская койка. Рубаха эта нелепая не моего размера... Ни заламывания рук, ни мелодраматических возгласов: "Как в кошмарном сне!" Почему-то я сразу поверила в реальность происходящего. Словно ждала такого поворота с тех пор, как не стало папы.

А ведь ждала, ждала! Потому и пила — чтобы заглушить страх.

Я одного только не понимаю, мама! Что им от меня нужно? Хотели бы просто избавиться — пустили бы пулю в лоб или оставили умирать от воспаления лёгких.

Помню, как, сидя на койке, ковыряла оставленную мне еду — зеленовато-бурую безвкусную кашу с запахом водорослей. "Витамины и микроэлементы", вот дерьмо! Джарод рассказывал, этим его кормили в Центре. Какая ирония! Я была готова на всё, чтобы вернуть его сюда. К гадкой еде, тюремной одежде, круглосуточному наблюдению и несвободе. А он теперь рискует всем, чтобы меня отсюда вытащить. Рискует... можно даже не сомневаться. Мне жизни не хватит, чтобы искупить свою вину перед ним!

Но надеяться, кроме него, не на кого. Он столько раз приходил в Центр незамеченным и столько раз уходил невредимым! Он справится и теперь. Моя задача — тянуть время, чтобы...

Чёрт, чёрт, чёрт! "Полярная звезда"! Как я могла не подумать! Я же сама собирала для отца информацию о ней. Я даже один раз была на переговорах с представителями компании. Потом меня... сочли неблагонадёжной и отстранили от этой работы. Контракт заключали без моего участия. Подробностями я не интересовалась, но сейчас, в середине апреля, новая система уже должна функционировать. Джарод не появится здесь, чтобы меня спасти. В лучшем случае, он вовремя заметит перемены и уйдёт. В худшем...

В этот миг — да, мама, именно тогда: я не успела представить, что будет с Джародом и со мной в худшем случае — щёлкнул замок. Лайл и Рейнс. Один — воплощённое подобострастие. Другой... Другой — уже не та квинтэссенция разочарования и ненависти, какая была раньше. Холодное любопытство исследователя в его взгляде напугало меня сильней.

— Вижу, тебе гораздо лучше, Сорок Третья, — прохрипел Рейнс. — Доктор Салливан знает своё дело!

— Ты ничего не съела, — Лайл, осклабившись, забрал у меня тарелку. — Что так? Невкусно? Принести меню?

— В официантах тебе самое место, мистер Дурная Кровь! — бросила я и больше не смотрела на него, обращаясь к Рейнсу. — Чего вы от меня хотите?

— Сотрудничества, — быстро ответил тот. — Для начала, скажи, откуда ты узнала...

— Я ничего не знала, я уже говорила!

— Скажи правду, и получишь нормальные условия и нормальную еду.

— Я ничего не знала!

— Нет, Сорок Третья, так не пойдёт. Разве мы достигнем взаимопонимания, если ты не можешь ответить даже на такой простой вопрос?

— Мне нечего добавить, мистер Обманутые Ожидания.

— Упёртая дура! — в голосе Рейнса мелькнуло сожаление. — Сынок, ты был прав. Передаю её тебе, надеюсь, с тобой наш объект номер сорок три будет посговорчивей!

Мама, мамочка, не уходи! Смотри на меня. Касайся ладонью моего лба, иначе я сойду с ума. Я должна вспомнить.

Мы с Лайлом остались один на один.

— Наконец-то! — он улыбнулся широко и радостно. — Как долго я этого ждал! Детка, ты себе не представляешь!

Помню, как он сел рядом, обнял меня за талию, притянул к себе.

— Когда ты поймёшь, на что я способен — уверен, мы с тобой поладим!

Его рука двинулась выше и остановилась на груди. Я напружинилась. Другая рука, четырёхпалая, погладила мою шею. Я ударила его, вложив в удар всю силу и сноровку, какие у меня были.

И дальше, как ни стараюсь, вспомнить могу не всё.

Звон в голове, фейерверк перед глазами, вкус крови во рту. Ударил меня в ответ?

— Я не сторонник сексистского принципа не бить женщин, Сорок Третья, ты не знала? — и добавил, поигрывая наручниками: — Так и думал, что они мне пригодятся.

— Только попробуй!

— Позвать санитаров?

— Зови, ублюдок! У них возникнет много вопросов...

— Каких вопросов, детка? Никто из них в глаза не видел мисс Паркер. Для них ты — одна из пациенток клиники, а пациенты тут... разные. Давай же, будь паинькой!

Локти, заломленные за спину. Наручники. Болезненный укол в шею.

Потом Лайл ждал чего-то, стоя напротив меня и улыбаясь разбитыми мною губами. Голова закружилась, сердце заколотилось, как после хорошей дозы кофеина. Свет ярче, запахи острей... что это?

Полутёмный узкий коридор в переплетеньях труб и проводов — он был таким же, когда меня сюда привели? Я тогда ничего не замечала вокруг. Запах канализации и ещё какой-то дряни. Крыса, прыснувшая под ноги. Пол, идущий под уклон, крутые разрушенные ступени. Усиливающаяся вонь. "Шевелись, Сорок Третья, шевелись!" Массивная дверь с облупившейся краской, отъезжающая в сторону. Нестерпимый смрад — как ещё один удар по лицу! "Так что там насчёт сотрудничества? Не передумала?" Я задержала дыхание, и дверь с грохотом захлопнулась у меня за спиной.

Нет, мама, нет! Я ничего не рассказала! Я кричала, и плакала, и колотила ногами в дверь, и просила меня выпустить. Инстинкт самосохранения — кричал, плакал, колотил и просил. Я не могла поверить, что Лайл решил утопить меня в этом отстойнике, и сопротивлялась, сколько могла. Но я ничего не рассказала! Чёрная жижа, жирно поблёскивающая в свете единственной лампочки. Целый бассейн зловонной чёрной жижи! Она запузырилась и хлынула через край. Я тут же оказалась в ней по щиколотки, поскользнулась на комковатом и склизком, упала на бок, увидела её вблизи. Тогда меня первый раз вырвало. Попыталась встать, но ступенька подо мной исчезла, и меня потянуло вниз, в смрадную булькающую глубину...

Когда я пришла в себя? В тот момент, когда твоя рука коснулась моего лба? Я вдруг поняла, что сижу на сухой поверхности и в сухой одежде, и открыла глаза.

Серые стены, жёлтый свет моей камеры. Лайл, развалившийся на стуле, со странной смесью удовольствия и брезгливости во взгляде. Меня снова вырвало, кислым и горьким.

— Ну как, Сорок Третья? — ухмыльнулся он. — Где была, что видела? Ты очень громко выражала эмоции!

— Ты псих, — похоже, я сорвала голос.

— Я псих?! Это была твоя фантазия, порождение твоего мозга. Но, чтобы тебя не разочаровать, в следующий раз я подберу другой галлюциноген и стану режиссёром твоего кошмара. Приведи себя в порядок, и мы продолжим разговор.

Не помню, как он снял с меня наручники и ушёл. Помню, как, рыдая, отстирывала под краном одежду и всё никак не могла отмыться от рвотного запаха и омерзения, выворачивающего меня наизнанку.

Опять поднялась температура. Пластом лежу на постели и пытаюсь сопротивляться тошнотворному бреду.

— Привет, малышка! Соскучилась?

Лайл. Перекатывается с пятки на носок, заложив руки за лацканы пиджака.

— Неужели ты и теперь не признаешься, кто провёл для тебя экспертизу?

Отворачиваюсь, не говоря ни слова.

— Не понимаю твоего упрямства. Казалось бы, в чём проблема — ответить на один-единственный вопрос, и... О! Есть идея! Тебе здесь понравилось! А наркотические видения — именно то, чего тебе не хватало для полноты жизни.

Хочет сказать что-то ещё, но тут раздаётся скрип колёс, предвещая появление мистера Рейнса, и сам он возникает на пороге.

— По-моему, я был слишком мягок с ней, папа.

— Она действительно не отдавала в лабораторию свою кровь, — сипит тот. — Среди образцов, с которыми там работали на этой неделе, её генетического материала не было. Но кое-что крайне интересное обнаружилось в панели, полученной от Сидни.