Пламя крыльев

— К тому же сам видишь, безумие у нас полнейшее, — добавила Зоэ, не дождавшись ответа. — Ты уж хоть делай вид, что собираешься... Аль! Ты слушаешь?

— И стараюсь не сойти с ума, — улыбнулся нэрриха, снова трогая струны.

Ну как тут не сойти с ума? Прибыли новые указания от королевы, доставили несколько заказанных еще до переполоха и совершенно не нужных платьев, посол Алькема явился и лично подарил плясунье, покидающей столицу, достойного скакуна. Теперь облачно-перламутровый конь азартно обдирал последние цветки с несчастной клумбы перед окнами, а слуги обходили дальней тропкой подарок о четырех копытах, поскольку двое уже убедились в его отвратительном норове. Сам посол так впечатлился зрелищем сборов, что сел прямо на ковер у кресла Альбы... и предложил нэрриха исполнить южную песню на два голоса.

— Да вы издеваетесь, — отчаялась Зоэ.

— О прекраснейшая из сердитых девушек, — улыбнулся посол, — не стоит так серьезно принимать происходящее. Состоятельные люди умеют торопиться столь медленно, что лишенным бремени имущества их повадки не понять никогда. Увы, теперь ты богата, ты любимица самой королевы. Терпи...

— Но Абу! — возмутилась Зоэ, пробравшись поближе к гостю через нагромождения вещей. — Вы могли бы с Альбой тоже как-то заняться... Помочь.

— Суета недостойна мужчины, — с веселой и показной надменностью шевельнул рукой посол. — Иди, тебе не понять.

— Уйду и стану молчать. — Пригрозила Зоэ, глядя на нэрриха.

— Зоэ, я более года сватаю мою прекрасную сестру за племянника Бертрана Барсанского, — посетовал Абу, спасая приятеля от назревшей ссоры. — Два года прошло от первого осторожного разговора о браке... и мы почти близки к тому, чтобы начать обсуждение всерьез. Моя сестра, возможно, еще не поседеет и не лишится зубов, когда мы задумаемся о подписании договора. Герцог за это время успеет трижды жениться и овдоветь, поскольку я неплохой лекарь, но ради семьи готов вспомнить и рецепты ядов.

— Ты ужасный врун, — хихикнула Зоэ, подходя ближе и с огорчением глядя на полноватого улыбчивого южанина, друга Ноттэ и Альбы, и, может быть, вообще самого лучшего после Челито человека в столице.

— Сядь, мы напоследок споем на три голоса, — Абу похлопал по ковру рядом с собой. — Я буду тосковать без вас. Столица стала скучна уже весной, когда орден Зорких взялся рьяно искоренять ересь и потому нам, иноверцам, ночами приходится сидеть при закрытых наглухо дверях и заложенных окнах. Лишившись вашего общества я превращусь в путника, сохнущего в пустыне без глотка живительного общения... Увы.

— Но ты не возвращаешься домой, — отметила Зоэ.

— Я сын эмира Алькема, пусть и не старший, — тихо и грустно сказал Абу. — Пока я здесь, мир на юге имеет хотя бы малое и шаткое основание. Одни полагают меня заложником, иные — послом, кое-кто дома — предателем, но все же мы не переходим грани, незримой, но весьма опасной. Те, кого в Эндэре именуют псами войны, теперь весьма голодны...

— Ой, ну конечно! — всплеснула руками Зоэ и заторопилась, вспомнив важное. — Мы ведь не уедем прямо теперь?

— Не ранее обеденного времени, — предсказал Абу, осмотрев комнату. — Иногда я думаю: влюбленные юноши воруют девушек исключительно для сокращения срока на сборы в дорогу...

— Тогда я быстро, успею, — пообещала Зоэ и торопливо пробралась к окну.

— 'Твой стан в тумане шелка' или сперва 'Взгляд газели'? — предложил выбор Альба, подстраивая виуэлу и не обращая внимания на названую сестру.

Ответа посла Зоэ уже не слышала. Она выпрыгнула в сад через низкий подоконник привычно, ловко. Хлопнула по шее дареного коня, поощряя разорение цветника, подобрала юбку — и помчалась босиком, ныряя в знакомые бреши зеленых изгородей.

Дон Эппе нашелся именно там, где и следовало ожидать. Еще вчера слуги шептались, а Зоэ разобрала: Эспада изволил гулять преизрядно, вернулся поздно вечером с распоротой рукой, был весь грязный, заляпанный кровью — а вдруг и не своей? Пойди спроси, когда королевский пес мертвецки пьян и вдобавок опасно, неразборчиво зол: взял да и занял покои для отдыха стражи. Сперва дона Эппе пробовали усовестить и выдворить в его собственные комнаты, но выслушав мнение Эспады, не содержащее ни единого принятого в приличном обществе слова, кроме 'идите' — повздыхали и ушли, сберегая здоровье, а может, и жизнь...

Близ дверей захваченного Эспадой зала и теперь уныло вздыхали два стражника, прислушивались, переминались — но войти не пробовали. Увидев Зоэ, посветлели лицами, поклонились.

— Вас-то они изволят слушать, — осторожно начал один.

— Сказали бы вы им, негоже чужое-то жилье в конуру превращать, значит, — раздраженно добавил второй.

— Уж так не говорите, — испугался первый.

— Рэй! — попробовала Зоэ перекричать обоих. — Ты как, в уме?

— Н-ну, даже почти трезв, — мрачно буркнул знакомый голос из полумрака за окном. — Скажи недоумкам, пусть убираются. Я намерен стрелять по всему, что движется, проверяя, не дрожат ли руки. Тут два лука и вроде, арбалет еще где-то.

Стражники хором охнули и дружно сгинули, сочтя место опасным, а дона Эппе — далеким от протрезвления. Зоэ села на подоконник, недумевая, отчего именно тут он устроен высоким, неудобным? Пришлось прихватить юбку и одним движением перебросить ноги в зал. После улицы внутри оказалось темно, прохладно, плясунья немного посидела, привыкая к полумраку и осторожно пошла вглубь по холодному мрамору, почти на ощупь, натыкаясь на скамьи и моргая, щурясь — но все же слишком медленно привыкая к густой тени, смешанной с едкими дымом погасшего очага. Пахло — и это было странно — не перегаром, а прогоревшим камином и чуть-чуть — старым потом. Уткнувшись в длинный стол, Зоэ огляделась увереннее и кивнула Эспаде.

— А я сегодня уезжаю. Вот, решила попрощаться. Абу, и тот уже скучает. Вдруг и ты тоже? Ума не приложу, как ты один останешься чудить? Без меня, Альбы, Кортэ... — Зоэ замолчала, хмурясь и с недоумением отмечая бледный, совсем безрадостный вид Эспады. — Рэй, что-то случилось? Тебе плохо?

— Мне уже год плохо, — скривился королевский пес. — Да, как раз дней десять тому назад исполнился год... Сядь. Хоть тебе могу рассказать. Ты права, кому ж еще? Я обязан королю жизнью. Десять лет назад он, еще мальчишка, прискакал со своими людьми и спас тех, кого еще не успели прирезать в доме семьи Эппе... То есть меня и трех слуг. Мой род не из самых старых и знатных, за отцом была дурная слава, поговаривали, что он обучает клинку и ножу наемных убийц, а не только благородных донов. Не знаю... Не хочу знать.

— Рэй, — Зоэ прошла мимо стола до самого его торца, погладила Эспаду по руке, отодрала засохший, жесткий от крови рваный рукав и охнула, быстро огляделась, выискивая воду и прочее нужное. — Ты бы хоть рану перевязал.

— Царапина, — презрительно поморщился дон Эппе. — Я королевский пес, я служу не за деньги... Он не позволил разорить дом и не допустил обвинений явных и тайных, суда черных и присутствия чернильных городских крыс, готовых раздеть покойника в гробу, требуя с опального мертвого дона по наспех выдуманным долгам... Такое не забывается.

Зоэ нашла подходящие емкости, тряпки. Принесла, поставила на стол, разложила. И занялась раной, вовсе не похожей на царапину. Эспада смотрел в пустоту, молчал и, кажется, не замечал ничего вокруг. Зоэ закончила перевязку, с сомнением осмотрела свою работу. Намочила новую тряпку, сунула Эспаде в ладонь.

— Умойся. Водички вот выпей, холодная.

— Смешная ты, заботишься, — безрадостно отметил Эспада, послушно протер лицо и бросил тряпку на пол. — Обо мне никто не заботится... Некому. Иди, я рано протрезвел, ничего я не стану более рассказывать. Пора тебе.

— Ты приезжай, ну, навещать... — попросила Зоэ, от жалости защемило сердце, и она осторожно погладила Эспаду по волосам. — Пропадешь без нас. Если я не запрещу тебе напиваться, ты вообще трезвый дня не проходишь. Приезжай.

— В женскую обитель? — в голосе Эспады обозначилась насмешливая заинтересованность. — Н-ну, туда скорее впустят вежливого черта, чем меня, даже и трезвого. Грехи чертей малопонятны и сокрыты в тени тонких намеков, мои же грубы и видны всякому. Зоэ, иди. Не трави душу.

— Тебе надо поесть, я сейчас найду хоть кого или сбегаю на кухню, — Зоэ забеспокоилась всерьез, отмечая густоту теней под глазами, провалы щек и тусклость глаз. — Рэй, ну хочешь, я вина принесу... крепкого.

— Пробовал, не помогает, — усмехнулся Эспада. Покосился на Зоэ чуть более осмысленно. — Ладно... Не вышло по-умному, признаю. Тогда уж будет, как будет. Пожалуй, тебе и впрямь пора, идем, провожу. Говоришь, еретик засел у вас?

— Который? Абу?

— Мирза Абу, — кивнул Эспада, поморщился, рассматривая перетянутую тканью руку. — Пусть глянет мою царапину.

— Царапину? Да там кость видна! — возмутилась Зоэ, подбирая с пола перевязь с тяжелой саблей и парой ножей. — Вот хорошо ты решил, идем. Абу тебя полечит. Ой, да ты только сидя трезвый...

Эспада захохотал, тяжело упираясь в стол и норовя подняться на непослушных ногах. Постепенно он переупрямил свое ленивое тело и побрел к окну, распихиваю башмаком бутыли и черепки, спотыкаясь, бормоча разнообразные проклятия по мере сил тихо и невнятно. Зоэ тащила оружие и сопела от возмущения. Эспада упал в окно, зарылся лицом в траву и переполз в парк, поминая лишенные святости части тела блаженного Мануэля, загаженный первый камень и самого патора, 'блюющего мозгами'. Зоэ сокрушенно вздыхала и неслышно, одними губами, шептала извинения для блаженного и даже патора, смаргивая слезинки. Ей было жаль Рэя, одинокого настолько, что и поругаться-то всласть не перед кем...

— Прекрати, твои оправдания не залатают моих грехов, — трезво и серьезно велел Эспада, щупая жалобно похрустывающий древесный стволик.

Он с трудом встал в рост, встряхнулся и побрел вперед — то есть в целом направление угадывалось, хотя тропинка вытаптывалась прихотливая, узорная. Постепенно свежий воздух и движение делали свое дело, изгибы спрямлялись, а скорость шага увеличивалась.

— Клянусь седалищем мученика Хосе, — весьма вежливо буркнул дон Эппе, выныривая из низкого лаза в зеленой стене, обрамляющей полянку. — Эта лошадь достойна канонизации более, чем многие люди.

— Абу подарил, — сообщила Зоэ, глотая теплый комок гордости, щекочущий горло. — Это теперь мой конь.

— Ясно, — отозвался Эспада. — Принеси-ка вина, мяса и еще чего найдешь, но пожирнее и побольше. Вряд ли я ужинал, зато припоминаю все яснее: обед меня подло покинул еще до заката, и было это где-то возле дворцовой стены. Надо восполнить убыль.

— Сейчас, — пообещала Зоэ, с сомнением рассматривая дом, гулкий и осиротевший.

В распахнутости темных окон чудится страх перед неизвестностью грядущего, а слуги с вещами снуют — вроде крыс, покидающих корабль в его последний час. И только из спальни по-прежнему спокойно и уверенно льется музыка. Как будто там и есть главное место: капитан ведь не оставит корабля в самый трудный миг.

Кухня, как и опасалась Зоэ, выглядела исключительно пустой. В подвалах тоже не нашлось ни единой палеты, ни единого бочонка с вином. Как обычно, отъезд дает многим возможность поживиться. Переменить гнусного порядка нельзя, а если так, стоит ли тратить силы на раздражение? Зоэ топнула ногой, тихо и старательно повторила подслушанные только что у Эспады слова — про части тела блаженного и седалище мученика. Хихикнула, пообещав себе позже замолить небольшой грех сквернословия, так славно излечивший от гнева, куда более тяжкого на весах деяний и помыслов... Успокоившись, Зоэ быстро прикинула, где ближайшая кухня или кладовая, способные выделить ей, голодной королевской плясунье, корзину с дорожными припасами. И побежала со всех ног.

— Вы не одеты в дорогу?

Хлесткий, как пощечина, выкрик вынудил Зоэ остановиться. Она обернулась, кисло улыбаясь и не тратя себя на кивки или приветствия. Аделия де Виль, среди слуг призываемая доньей Уксус, торчала посреди дорожки, как пика. Такая же тощая, такая же несгибаемая и воинственная.

— Её величество прислали вам платье, подобающее для достойной девицы, которая следует в карете с известно чьим гербом, — слова маршировали ровно, чеканя кованные подошвы слогов-шагов. — Её величество прислали вам башмаки, веер и гребни для прически. Её величество помнили, что ваша граничащая с дикостью простота способна опозорить двор, запятнать честь и привести к скандалу.

— Ехать-то неблизко, — затосковала Зоэ, косясь в сторону кухни. — Я хотела корзину с едой попросить, а уж после...

— Зато идти — всего двадцать шагов. Вперед! — приказала донья. — Я лично прослежу, чтобы вы оделись подобающе. Эй, слуги, проводите эту наглую девку! И да, отправьте корзину с едой в парковый домик, передайте её тем, с кем порядочная девушка в одной комнате и находиться не должна, о чем прямо было сказано её величеством.

Зоэ почувствовала себя последней живой еретичкой в крепости, захваченной воинственными служителями ордена Зорких. Её окружили люди в черном и молча, сосредоточенно повели на казнь. Спорить было невозможно: с доньи Уксус станется приказать выкрутить руки. Аделию де Виль боятся до икоты все женщины двора — равно и старухи, и девицы, и даже неразумные младенцы, еще тянущие ручонки к материнской груди. Недоброжелатели шепчутся: наемная армия короны приобрела бы немало, поступи баронесса де Виль на службу и займись она порядком в казармах... Увы, донья изводит двор. И дважды увы: королева благоволит чудовищу в черном, именуя Аделию 'моя милая садовница' и дозволяя создавать из двора подобие организованного, тщательно прополотого цветника. Будучи главным сорняком в упорядоченном розарии, Зоэ поежилась и вздохнула: опала не так весела, как казалось. Еще вчера можно было хмыкнуть и убежать от доньи Уксус. А сегодня... Стоит ли огорчать Изабеллу и устраивать мерзкую ссору в последний день? Слуги давно шепчутся: её величество снова ждет ребенка, а потому раздражительна и даже гневлива. Ей весьма часто бывает плохо, ну зачем давать повод к мрачному настроению, оставлять о себе дурную память?

— Бедная королева, — буркнула Зоэ и поплелась под охраной туда, куда велено. — Я-то скоро уеду, а ей каково?

Одевание прошло быстро, новый наряд оказался ожидаемо отвратителен: удушающе тесный корсет, глухое черное платье, темный кружевной платок, покрывающий гладко убранные волосы. Веер — и тот черный, маленький, неприятно пахнущий травами, якобы изгоняющими тьму.

— Лучше бы блох гоняли, — прошипела Зоэ, с тоской понимая: Эспада сидит голодный и ему, пожалуй, все хуже. И попрощаться уже не получится.

— Не умничайте, — проскрипела донья Уксус. Усмехнулась. — Накормят пса, столь недопустимо ценного для вас. Какое падение нравов! Незамужняя девица босиком бегает к взрослому распутному мужчине и машет юбками так, что колени видно. Некоторые говорят: и не только колени.

— Некоторым надо бы язык свой пожалеть, пока цел, — хмыкнула Зоэ, не сомневаясь в Эспаде, Альбе и прочих своих родных.

Донья Уксус на миг позволила губам изобразить подобие улыбки. Затем закашлялась, и сперва Зоэ подумала: прячет смех, не каменная ведь она... Но Аделия побагровела, уронила веер, откинулась в кресле и задышала тяжело, с хрипом. Подбежали слуги, засуетились. Зоэ покачала головой: вот до чего доводят людей извечная кислость вида и неприязнь к нормальной жизни, без маршей и окриков. Себя эта Аделия засушила, и прочим не легче. Даже заходясь кашлем, баронесса не забыла сделать жест, требующий проводить опальную 'куколку' и не оттягивать отъезда ни на миг. Слуги вежливо уложили любимое платье плясуньи в ларец и повели Зоэ к карете короткой боковой тропкой.