XXVIII.
Уезжая из Москвы, Вронский оставил свою квартиру другу и товарищу по работе Петрицкому. Он был моложен Вронского лет на пять, его отец был влиятельный дипломат, работал послом в ряде стран и сына пристроил по этому же ведомству. Но, несмотря на связи и способности, особенно к языкам, Петрицкий не только не делал карьеры, а постоянно был на грани вылета с работы. Он был типичным представителем столичной золотой молодежи, не думающей ни о чем, кроме удовольствий и развлечений. Вронского эта черта в нем одновременно отталкивали и притягивала. Ему нравился его беззаботный образ жизни, умение постоянно пребывать в веселом расположении духа. Сам Вронский был на это не способен, его всегда беспокоили перепады его настроений. Зачастую, когда он просыпался утром, то и сам не знал, как он будет себя ощущать в течение дня. А вот Петрицкий таких проблем не имел, разве только когда кончались деньги. Без всякого зазрения совести он занимал их у Вронского, но не всегда отдавал. Сначала Вронского это сердило, но потом он махнул на него рукой; его все равно не исправишь, лучше его принимать таким, каким Петрицкого создала проказница-природа. Вронский же ощущал потребность в нем, ему нужен был человек, способный стать мостиком в немного иную жизнь, чем ту, которую он вел. И было приятно иногда пройтись по ней, оказаться в иной реальности, где все так просто, весело, беззаботно.
Петрицкий жил, хотя и в огромной квартире, но с родителями, а потому не ощущал себя полностью свободным. И Вронский прекрасно знал, что когда он давал ему ключи от своего жилища тот устраивал в нем Садом и Гоморру. Приходили женщины, какие-то сомнительные друзья Петрицкого, начиналась пьянка со всеми вытекающими последствиями. Сам Вронский в этих загулах участие не принимал; не то, что ему было противно, но это был не его образ жизни. Обычно они с Петрицким отдыхали более спокойно, без ненужных излишеств. Петрицкий был совсем не глуп, только вот своим умом пользовался как-то односторонне. Вронского восхищало в нем полное отсутствие тщеславия, всю свою энергию он безраздельно расходовал на приятную жизнь. И Вронский, наблюдая за ним, иногда задавал себе вопрос: а может, так и надо, стоит ли, к примеру, карьера тех усилий, которые он на нее затрачивает. Не обедняет ли он свое существование, отдавая приоритет служебным делам?
Когда Вронский отворил дверь, то сразу же услышал голоса. Кампания в сборе, отметил он.
— Ты приехал, я так рад! — воскликнул Петрицкий. — А я ждал тебя только завтра. Но это даже здорово. Нам тебя как раз не хватало.
— Я так и думал, вот поэтому я здесь, — сдержанно улыбнулся Вронский.
— Браво! — воскликнул Петрицкий. — Люблю тебя за то, что ты всегда найдешь умный ответ. Лучше Вронского я человека не знаю.
— Не говори ерунды. — Вронский обернулся к девушке, подруге Петрицкого. — Рад вас видеть.
Вронский знал ее, так как Петрицкий несколько раз приводил девушку к нему, иногда они даже ночевали в его квартире. И из соседней комнаты, мешая ему спать, доносились страстные возгласы молодой женщины. Подруг у Петрицкому было море, но Вера Шильтон выделялась среди них, имея почетный статус постоянной любовницы. Вронскому нравилась в ней то, что она была аккуратной, не оставляла после себя ни грязной посуды, ни мусора, всегда все мыла и убирала. Этого, по его мнению, было вполне достаточно, дабы проникнутся к ней симпатией. Он знал и то, что нравится ей, но Вера прекрасно сознавала, что Вронский — птица не ее полета. И никогда не предпринимала никаких усилий не только его завоевать, но даже затащить ненадолго в постель.
Кроме них в квартире находился еще один молодой человек по фамилии Камеровский. Он тоже служил в МИДе, но в отличие от Петрицкого друзьями они не были. Да и большой симпатией он у него не вызывал.
— Вы же с дороги, — сказала Вера. — Нам недавно привезли пиццу. Она еще не совсем остыла. Хотите?
— Не откажусь, — улыбнулся Вронский, — вот только сполоснусь.
Он прошел в ванную комнату, долго и пристально рассматривал себя в зеркало. Его мысли крутились вокруг Карениной. Может, ли он понравиться ей? Давно он не встречал такую женщину. Даже не совсем понятно, что в ней есть? Но есть нечто такое, что заставляет думать о ней постоянно.
Вронский вернулся к кампании. Вера положила ему изрядный кусок пиццы. Неожиданно она оказалась вкусной, и он стал с удовольствием есть. Вера смотрела на него, и едва он расправился с едой, тут же налили ему кофе.
— Она ухаживает за тобой лучше, чем за мной,— проговорил, впрочем, без всякого намеку на обиду, Петрицкий. — А все потому, что тебя любят женщины. Правда же, Верунчик?
— Правда, — подтвердила она. — Твой друг душка. Таких мужчин мало. В отличие от тебя. Таким, как он, нужна особенная женщина.
— И что за женщина мне нужна, Вера? — заинтересовался Вронский.
Вера ненадолго задумалась.
— Я не знаю, но мне почему-то кажется, она должна быть не похожа ни на кого. С другой вам будет неинтересно. Наверное, поэтому вы до сих пор не женаты.
— Он никогда не женится, — вмешался Петрицкий. — Для него, как и для меня, нет ничего выше свободы. Правда же Вронский?
— Правда, — ответил Вронский. Но сам подумал, что это может быть уже и не совсем так. Хотя еще совсем недавно он бы согласился со своим приятелем на все сто процентов или даже на сто пятьдесят.
— Это грустно, — вздохнула Вера. — Если не хотят жениться такие мужчины, как вы, что же делать нам, женщинам. Выходить замуж вот за таких развратных субчиков? — посмотрела она на Петрицкого.
— Ну, уж нет, я никогда не женюсь. Даже не надейся.
— А я и не надеюсь, — грустно произнесла девушка.
Вронскому вдруг стало ее немного жаль; еще несколько лет такой беспутной жизни, и она окончательно отцветет Что она будет делать дальше? Напрасно она связалась с Петрицким, он не тот человек, который приносит женщинам счастье. А он Вронский, тот или не тот? К своему удивлению, он вдруг осознал, что не знает ответа на этот сакраментальный для каждого мужчины вопрос. Впрочем, сейчас не время и не место для подобных выяснений.
Кажется, Вера почувствовала изменение настроения хозяина квартиры. Она вдруг встала.
— Мы пойдем с Камеровским по домам, а вы тут пообщайтесь. Вы же давно не были в Москве, — обратилась она к Вронскому.
— Ладно, до завтра my girls, — попрощался с ней Петрицкий.
Вронский проводил гостей до двери и вернулся в комнату. Ему давно не терпелось расспросить друга о последних новостях в министерстве. То время, что он провел в Санкт-Петербурге, он старался держать руку на пульсе событий. Но все же Петрицкий находился все это время в самом их эпицентре и знает о них лучше.
— Какие новости в министерстве? — нарочито беззаботным тоном поинтересовался Вронский.
Петрицкий бросил на него быстрый взгляд. Он прекрасно знал, что в отличие от него для Вронского вопрос карьеры являлся едва ли не самым важным в жизни. Знал он и то, что тот надеется на назначение на должность первого советника в одном из посольств. Об этом речь шла довольно давно, несколько коллег Вронского уже получили соответствующие назначения. А вот его очередь все не наступала. Но порадовать его Петрицкий ничем не мог, так как знал, что пока его кандидатура снова оказалась в резерве. Говорить об этом ему не хотелось, он не любил никого расстраивать. А эта новость сильно бы огорчила Вронскому. Лучше уж потешить его.
— Да все идет, как и шло, — неопределенно проговорил Петрицкий. — Хочешь, расскажу забавный случай из жизни дипломатов. Такого ты еще не слышал.
— Рассказывай, — кивнул Вронский.
— Представляешь, на приеме во французском посольстве был показ мод известного их модельера. Ты же знаешь Бузулукова, заместителя начальника департамента европейских стран. Ему жутко понравился один пиджак, стоит он, понятно, бешеных денег. Бузулуков улучил минутку и спер его. На его несчастье это заметил охранник и прилюдно заставил развернуть сверток. И все увидели, включая посла, что в нем находится. Неловкость получилась страшенная, Бузулукова на следующий день поперли с работы. А ведь его рассматривали в качестве посла в одно африканское захолустье. Представляешь, что бы он там с такими наклонностями вытворял.
Петрицкий громко рассмеялся. Вронский ограничился улыбкой. Он представил себе, насколько неприятной для руководства МИДа была эта история. А все потому, что берут на работу не по способностям, а по связям. Всем было известно, что этот Бузулуков протеже одного вице-премьера. Ходили неясные слухи, что он являлся его сексуальным партнером, что было вполне возможно; ведь то, что вице-премьер гомосексуалист, было известно многим. Да особенно им и не скрывалось. Так что поделом всем.
— Ладно, ты, как хочешь, а я пойду спать, — произнес Вронский. — Надо отдохнуть, завтра уйма дел.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
I.
Кити страдала. Первый раз в жизни причиной ее страданий был мужчина. Обычно все было наоборот. В своей привычной студенческой среде за ней шла слава пожирательницы мужского племени, хотя сама Кити таковой себя не считала. Она никого никогда специально не соблазняла, да в этом у нее и не было необходимости. Блондинка с голубыми глазами и нежной розовой кожей, Кити была необычайно хороша собой и непременно привлекала внимание сильного пола, где бы только она не появлялась. Кити так к этому привыкла, что считала вполне естественным и обыденным делом быть всегда любимицей его представителей. Так обстояло дело до встречи с Вронским. Он первый остался равнодушен к ее чарам, что вызвало в душе Кити сначала недоумение, обиду, а затем прилив острого интереса к его персоне. Кити стала к нему присматриваться и нашла, что он очень даже недурен собой. И чем больше Кити к нему приглядывалась, тем больше достоинств она в нем находила, не только внешних, но и внутренних. На ее несчастье к логическому процессу познания этого странного субъекта, позволившего себе остаться к ней равнодушным, подключилось еще воображение Кити. Оно-то и сыграло злую шутку со своей хозяйкой, представив перед ней этого столичного гастролера чуть ли не заморским принцем. Все его действительные и мнимые положительные качества предстали перед ней словно через увеличительную линзу стократного увеличения. И Кити влюбилась. Она стала оказывать Вронскому знаки внимания, сначала робкие, в виде милого ни к чему не обязывающего кокетства, на которое ее избранник к ее большому удивлению никак не реагировал. Тогда Кити пустила в ход более тяжелую артиллерию в виде многозначительных взглядов, намеков и прикосновений, но Вронский по— прежнему, к досаде Кити, оставался не пробиваем. Дело усугублялось тем, что время его пребывания в Питере было ограничено и с каждым днем таяло, как снег под жаркими лучами солнца. Тогда Кити решилась и соблазнила его. Казалось, она добилась того что хотела. Но на следующий день после своей победы, она почувствовала, что не приблизилась ни на шаг к своей цели. А после бала убедилась, что даже отдалилась от нее значительно дальше, чем была в день первого знакомства с Вронским.
Отчаянью Кити не было предела. Но она взяла себя в руки и убедила себя, что переступит через свою гордость и предпримет еще одну попытку покорения неприступной вершины по имени Вронский. Кити надеялась, что после отъезда Анны, которой Вронский случайно и так некстати увлекся на балу, она снова сможет взять ситуацию в свои руки. Кити корила себя в том, что позволила чувствам взять верх. Она уехала с бала, оставив Вронского с Анной одних на весь остаток вечера. Это было непростительной тактической ошибкой с ее стороны, но Кити не теряла надежды отыграться и взять реванш.
Однако Вронский не предоставил ей такой возможности. Его стремительный отъезд вслед за Анной нанес жестокий удар прямо в сердце Кити. Она узнала от Долли, все подробности этого его вояжа. А то, что он ехал с Анной в одном поезде, добило Кити окончательно. Ее воображение вновь разыгралось на полную мощь. Она уже видела Анну и Вронского в вагоне в тесных объятиях друг друга... Причем, картина перед глазами возникала так ясно, словно бы она была ее свидетельницей.
Кити делалось совсем плохо от этих представлений. Ей не хотелось ни есть, ни пить, ни с кем-либо разговаривать. Она замкнулась в себе, и даже мать не могла получить доступ к душе собственной дочери. Дело дошло до того, что Кити стала пропускать занятия без видимой причины. Все попытки родителей достучаться до нее потерпели полное фиаско. Мать, конечно, догадывалась, что могло быть источником такого поведения Кити, но это были только предположения. Сама Кити упорно молчала и не желала обсуждать причины происходящего с ней несчастья.
Измученная и отчаявшаяся мать позвонила Долли и попросила ее срочно приехать. Долли бросила все неотложные дела, в том числе своего новорожденного ребенка, который появился на свет в конце зимы, и приехала в родительский дом для решительного разговора с сестрой.
Войдя в комнату Кити, Долли застала сестру, лежащую на кровати, исхудавшую, бледную, непричесанную, без макияжа. Долли, привыкшая видеть Кити всегда при полном блеске, не на шутку перепугалась.
— Что с тобой? — Долли стремительно приблизилась к Кити и присела на краешек ее кровати.
— Ничего, — равнодушно произнесла Кити.
— Ничего! — с отчаяньем воскликнула Долли. — Да ты себя в зеркало видела? — Долли схватила, стоящее на туалетном столике зеркало и поднесла его к лицу Кити. Кити мельком взглянула на свое отражение, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.
— Что ты на это скажешь, — горячилась Долли, — и это моя сестра?
Кити молчала и всем своим видом показывала, что ей тягостен весь этот разговор. На ее лице отразилось страдание, и Долли стало невероятно жаль Кити.
— Катенькая, милая, — Долли взяла пальцы сестры в свои руки, — я догадываюсь от чего твоя печаль. Это все он, Вронский.
При упоминании имени Вронского густая тень пробежала по лицу Кити, губы ее сморщились и мелко задрожали. Долли увидела, что она вот-вот расплачется.
— Поверь, он не стоит твоих страданий, — сочувственно произнесла Долли и, вспомнив мужа, в момент одеревеневшим голосом закончила: — Ни один мужчина на свете не стоит ни одной женской слезинки.
— Кому, как не тебе лучше всех знать об этом, — язвительно произнесла Кити, неожиданно оживившись. — Только если это так, отчего ты до сих пор рыдаешь в подушку, отчего ты до сих пор допускаешь, чтобы тебя обманывали.
Долли, не ожидавшая от сестры подобного выпада, сжалась, как от сильного удара. Кити угодила в ее самое больное место. Долли и сама понимала, что ее отношения с мужем являлись цепью сплошных унижений. После их примирения, Степан Аркадьевич присмирел, но совсем не надолго, ровно до отъезда Анны. После отбытия сестры Стива вновь загулял, его почти никогда не бывало дома. Долли догадывалась, что он вновь утешается в чьих-то объятиях. Спасало то, что тот приступ ревности, который охватил ее прошлый раз, Долли более не допускала. Она прекрасно понимала, что нет никакого смысла в повторении одного и того же. Если устраивать скандал, то на этот раз уже придется уходить, а это означает лишить себя того удобства и комфорта, который ей обеспечивал статус жены Облонского. Поэтому Долли, сцепив зубы, терпела, и не устраивала разборок. Весь ужас этой ситуации состоял в том, что Долли не видела никакой возможности уйти и жить без него, так же, как невозможно было прервать этот непрекращающийся шлейф его предательств. Долли позволяла обманывать себя и в то же время испытывала к мужу такую гадливость и презрение, что порой сама презирала себя за свое малодушие еще больше, чем его. Этот запутанный клубок ее жизни мучил Долли невероятно, и сейчас Кити невольно разворошила это гнездо змей, которые, пробудившись от спячки, больно ужалили ее.
