Королевская кровь-4. Связанные судьбы

— Начинай, Тарту. Нашему другу нужен стимул для беседы. Мы ведь можем бесконечно доводить тебя до грани, Охтор, — говорил он, любуясь раскаленным до красноты прутом, который старик взял рукой в толстой перчатке. — У нас еще есть время. И рано или поздно ты будешь умолять, чтобы мы разрешили тебе помочь нам. Все умоляют. Только попадались пока одни слабаки, не способные открыть проход. Какая редкая удача — получить тебя!

Старик с мерзким, трясущимся от сладострастия подбородком и совершенно безумным взглядом подошел ближе, протянул руку: сначала Макс услышал шипение, затем ударила боль — он дернулся назад, захрипел, заорал беззвучно сорванным горлом. Палач отдернул руку, поглядел на ожог, снова приложил, скалясь и облизываясь на бьющегося пленника. Почмокал расстроенно губами — прут остыл, — пошел за следующим. Тротт тяжело дышал, изгибался в цепях, и кандалы ходили туда-сюда, натирая запястья до крови.

— Откроешь проход? — спросил тот, что в мантии.

Макс молчал. Поймал настороженный взгляд воина, закатил глаза, сжался, чувствуя, как щиплет свежие ожоги стекающий по телу болезненный пот. Старик уже подходил со вторым прутом, и пленник пошевелил запястьями, толчками направляя туда стихию. Совсем немного времени не хватило. Совсем чуть-чуть.

Снова зашипела плоть, Макс дернул руками — посыпались хлопья ржавчины, и он оказался на свободе. Перехватил тонкую кисть старого психа, сломал ее с наслаждением — палач только крякнул изумленно, со всхлипом, глядя на дымящийся прут, торчащий из его груди, и рухнул, опрокидывая жаровню. Тихо, сосредоточенно метнулся к пленнику воин, поднырнул сбоку, ударил мощно в бок, да так, что наверняка треснули ребра, вывернул ему руку, пытаясь уложить лицом на пол, — Макс изогнулся, двинул затылком в подбородок, развернулся, и впечатал ладонь в кадык, кулак — в печень, и со всей силы приложил противника пяткой по колену. Тот упал, захрипел, держась за ногу, а Тротт уже шел к столу с выложенными на нем "инструментами".

Тощий, судорожно пытающийся попасть ключом в замок, оглянулся, засуетился, затряс решетку, закричал тонко — и замер, булькнул что-то, падая: из спины его торчал нож.

Воин с выбитой коленной чашечкой плевался кровью и хрипел на каменном полу, пытаясь достать из ножен меч, мерцали рассыпавшиеся из жаровни угли, накрытые телом упавшего старика, и тек по темнице отвратительный сладкий запах паленой плоти. Тротт подошел к ведру — там, на дне, оставалась еще вода, совсем немного, — и стал жадно пить, наблюдая за отползающим к решетке единственным оставшимся в живых.

— Где я? — спросил он, подходя и пинком отбрасывая от противника меч. — Где моя броня?

Воин дико глядел на него снизу, сипел, стараясь позвать на помощь. Макс наступил ему на горло.

— Я дам тебе легкую смерть, — сказал он. — Где я? Где моя броня?

Мужчина зашевелил губами, зашептал что-то. В коридоре уже слышались топот и звук голосов. Тротт убрал ногу, присел, кривясь от боли, прислушался.

— Сдохни, — выдохнул воин и вцепился ему в горло. Макс, больше не сомневаясь, полоснул его лезвием по запястью, вторым ударом загнал оружие в сердце — и тут же развернулся, подхватил меч, метнулся к двери, быстро провернул ключ. Если его окружат в этой камере — точно конец. Выскочил в коридор — и наткнулся на первую группу воинов, спешащих на помощь хозяину.

Тело, дергающееся и истощенное, ударило болью и протестом, пока разум хладнокровно командовал, подстраивая его под опыт и рефлексы. Удар — и один из стражников падает с распоротым животом, второй — и хрипит противник слева, сползая по стене, третий — и слетает голова у последнего. Меч слишком легок, но не мешает идущему к своей свободе.

Когда весь выбор — либо тебя убьют, либо ты, — не до моральных терзаний.

Еще одна группа воинов — и снова короткая бойня, и виден дикий страх в глазах стражников, и кричат где-то у выхода: "Охтор! Охтор на свободе!" Он чувствует этот страх, питается им, и вот уже блестит вокруг первый щит — и выстроившиеся в ряд арбалетчики зря расходуют запас, отступают с ужасом к лестнице, ведущей наверх.

— Остановись! — кричит кто-то из спустившихся по ступенькам бойцов. Эти посерьезнее — в броне, в шлемах, вооружены боевыми топорами, грамотно распределяются по пространству, чтобы не мешать друг другу, но двигаться им все равно будет тяжело. А их противник быстр, гораздо быстрее любого бойца. — Остановись, и мы сохраним тебе жизнь!

Макс криво улыбнулся, не прекращая движения. Идиотом он давно перестал быть.

С первым они сшибаются в двадцати шагах от лестницы — сил еще не хватает, чтобы просто раздвинуть толпу. Тяжелый стражник умел и опытен, но он еще не родился, когда его противник уже провел свой первый бой, — получает удар в грудь и падает замертво, истекая кровью. Но на его место сразу становится следующий. И следующий. И когда наконец лорд Тротт выходит из подземелья, там нет больше живых — только тишина, густой запах крови и треск факелов.

Человека с окровавленным мечом в руках, покрытого рубцами и свежими ожогами, в главном зале встречает остаток гарнизона твердыни — бойцов пятнадцать с копьями наперевес. Они боятся, до жути, но все же окружают его и смыкают кольцо.

— Я хочу забрать броню и уйти, — говорит он, не глядя — слушая движение вокруг. Его легкая броня висит над гигантским камином, в котором можно запечь целого быка, а зал темный, холодный. Там же, за креслом хозяина замка, прибиты несколько пар черных крыльев с торчащими из срубов белыми костями, и раны под лопатками начинают ныть просто нестерпимо. Тоже трофеи. В этой про?клятой земле и голова врага — трофей.

Солдаты двигаются ближе, еще ближе; сейчас поднимут его на острия, и плевать им, нужен он их повелителю или нет, — своя жизнь дороже. Он морщится, улавливая движение позади, шепчет два слова молитвы — и волной расходится от него леденящая сила: рассыпаются прахом наконечники копий, трухой становится дерево, расползается одежда. Макс разворачивается и с хрипом рубит наотмашь, по живому, пока противник деморализован и обезоружен, проскальзывает сквозь дрогнувший строй и разворачивается, готовый продолжать бой.

— Колдун, колдун, — бормочут мужчины с суеверным ужасом и отступают. А он, все еще прислушиваясь и постепенно укрепляя щит, подходит к камину, оценивает высоту.

— Снять, — приказывает негромко прижавшимся к стенам людям, — и я уйду.

Через десять минут из ворот твердыни в темную беззвездную ночь вышел человек с мечом в руках, одетый в доспех из вываренной кожи, покрытой черными пластинами. Никто не посмел выстрелить ему вслед.

Твердыня Аллипа была расположена на самой границе земель кнеса Волаши. Дальше шли редкие, низкорослые леса, затем — скалы Овилла. К этим скалам и направлялся тот, кто в другой жизни был профессором Максимилианом Троттом. Он шел, сколько хватало сил, на отдых забивался в какую-нибудь нору, откуда его не могла выковырять местная фауна и где не могла обнаружить погоня. То, что она будет, он не сомневался. Но у него была хорошая фора: пока гонец из оставленного гарнизона доберется до ближайшего замка, пока отправят всадников — есть шанс дойти.

Обрубленные культи крыльев дергало болью, тело просило взлететь — и не могло. Регенерирует, но сколько это займет времени?

Двоящаяся память подкидывала фрагменты того, как его ухитрились поймать: пропали женщины из поселения, они полетели на поиски и угодили в ловушку. Их накрыли несколькими сетями, оглушили. Попались как дети. Но он хотя бы жив, в отличие от соратников.

Наступало стальное утро второго дня, когда он увидел земляной вал на дороге. Пошел к нему, медленно, стараясь не делать резких движений.

— Кто? — раздался из-за укрепления резкий окрик.

— Охтор, — сказал он устало. И, оставляя своего дар-тени внизу, отпустил себя наверх, в привычную нормальную жизнь.

Профессор Максимилиан Тротт проснулся вечером того же дня, что и уснул, в своей постели — в доме в инляндском лесу. Полежал немного, приходя в себя. Встал, умылся. И позвонил Мартину.

— Ты все-таки неравнодушен ко мне, — засмеялся тот в трубку. Дико было слышать его такой обычный, дурачащийся голос. И очень захотелось увидеть нормального улыбающегося человека. — Что опять? Доставить тебе ужин?

— Ты же знаешь, что я параноик? — осведомился Тротт, поглядывая на часы.

— Ну... для меня это не новость, — фыркнул блакориец.

— Поставь мне щиты, Март. Неуютно я себя чувствую без них. Привык.

— Без проблем, — сообщил барон, посмеиваясь. — Могу и колыбельную спеть.

— Упаси боги, — с ужасом произнес Макс. — А вот еду можешь захватить. Не откажусь.

Мартин появился через полчаса — открыл Зеркало и несколько раз ходил туда-сюда, перетаскивая подносы с обильным ужином. Макс хмуро наблюдал за ним. Под лопатками зудело, и, хотя он совершенно точно знал, что вся боль осталась внизу, искушение протянуть руку и потрогать не пропадало.

— Все, — торжественно заявил барон, доставая из кармана пузатую бутылку. — Я готов к длительному пребыванию в твоем обществе, друг. Мой дворецкий теперь уверен, что у меня есть тайная любовница. Подслушивает, небось, под дверью. А там — тишина.

— Мне не наливай, — предупредил Тротт, глядя, как блакориец ловко откупоривает вино.

— Что, даже не лизнешь? — со слезливым сочувствием поинтересовался фон Съедентент, подгребая к себе бокал.

Природник покачал головой — вино полилось густой красной струей. Как кровь. Не окреп он настолько, чтобы справиться с ослаблением самоконтроля, который приносит алкоголь.

— Ты мне щиты поставь, прежде чем надерешься, — напомнил он и перевел взгляд на дымящихся аппетитным парко?м перепелов.

— Не боись, мой маленький, — гнусно хихикнул Мартин, отхлебнул из бокала, зажмурился блаженно, — папа защитит тебя от злого внешнего мира. Да и вообще, Макс, — добавил он серьезно, — что тебе со мной угрожает?

— И все же, — настойчиво попросил Тротт. — От физического и ментального воздействия, Март.

— Какой же ты зануда, — буркнул Мартин, отставляя бокал. Через несколько секунд рыжий маг поблескивал свеженькими, крепенькими щитами, которые постепенно приобретали прозрачность. — Теперь-то ты удовлетворен?

— Вполне, — инляндец подвигал плечами и заметно расслабился. Тут же и желудок напомнил о том, что нужно поесть что-то еще, кроме обычной порции глюкозы, и голова закружилась немного — от облегчения и слабости. — Расскажи мне что-нибудь, Март. Только не о бабах, умоляю.

— А о чем еще? — наигранно удивился блакориец, с аппетитом отправляя в рот ломтик белой рыбы.

— Например, почему ты сейчас дома, а не со своей принцессой.

— Она, увы, не моя, — спокойно ответил Мартин и сделал большой глоток вина.

Тротт поднял на него глаза, дернул губами, словно хотел что-то сказать, но промолчал. Ел неторопливо, спокойно, поднялся, сделал себе чаю; фон Съедентент пил и пил и тоже молчал. Очень неприятно молчал. И Макс сделал над собой усилие.

— Расскажешь? — спросил он.

Мартин запустил руку в черные волосы, покачал головой. И поделился все-таки:

— Что тут рассказывать, Малыш? Не любят меня женщины. Черт, как это жалко прозвучало, — хохотнул он невесело и снова налил вина. Он почти не ел.

— Ты нам все уши о своих любовницах прожужжал, — сдержанно напомнил Тротт. Он уже жалел, что спросил.

— Макс, — почти с жалостью произнес барон, — ты, конечно, почти уже заново девственник, но должен понимать, чем куча баб, перебывавших в моей постели, отличаются от женщин особенных.

— Как Вики? — поинтересовался инляндец, грея руки о чашку с чаем. — Почему ты так себя с ней ведешь, кстати?

— Вики, — мечтательно улыбнулся Мартин. — Вики... Малыш, ты помнишь, на что я потратил первую стипендию?

— Как не помнить, — сухо ответил его собеседник, — я потом семь лет с этих солдатиков пыль вытирал. Никогда не понимал, зачем тебе эти уродцы понадобились. Ты их в руки-то брал пару раз. А, нет, мы всадником пиво открывали, пока не отломали ноги у лошади.

Мартин фыркнул, снова выпил. Он будто и не пьянел.

— Ты же знаешь, как мы бедно жили, — проговорил он задумчиво. — Отец умер, мать тянула нас одна. Только и было, что имя. Имение заложено-перезаложено, землю продавали кусками. А напротив школы открыли игрушечный магазин, огромный, в три этажа. Я постоянно туда бегал, слюни пускал на игрушки. Особенно на этих солдатиков. Но рот не открывался у матери денег на них попросить. Уже лосем был, школу заканчивал, а все ходил и смотрел на них. И как получил живые деньги — купил. Выставил на полку, полюбовался пару вечеров, как на трофеи, и забыл. Понимаешь, о чем я?

— Нет, — честно ответил Тротт, немного даже порозовевший от сытной еды и горячего чая.

— Вики — это мечта, моя большая любовь, — коротко объяснил барон, оставив пространные аналогии, — и я, мой сушеный друг, очень боюсь, что, когда эта большая любовь попадет в мои пресыщенные лапы, она окажется очередным трофеем. Поэтому и достаю ее. Считай, у меня диссонанс: мечта прекрасна на витрине, а не у тебя в коллекции. Не скажу, что я не хочу этого. Я имею в виду, Вики в свои лапы. Но она, увы, как и принцесса, предпочитает мне другого мужчину.

И он выразительно посмотрел на попивающего чай Макса.

— Я не собираюсь чувствовать себя виноватым из-за этого, — холодно ответил Тротт. — Мне она не нужна. Тем более что я прекрасно понимаю: Вики давно задалась целью меня излечить от смертельной болезни — равнодушия к противоположному полу. И увлеклась. Вы не понимаете, что женщины отнимают слишком много времени. А его у нас при всей нашей силе недостаточно.

— А разве они не заслуживают потраченного на них времени? — с неожиданным блеском в глазах, без своей обычной дурашливости спросил Март. — Скажи мне, Макс, разве нет? Разве тебе никогда не хотелось впасть в банальную любовную лихорадку, друг? Ощутить остроту и неуверенность в себе? Мы ведь лишены этого, давно лишены. Все скучно и привычно. А любовь — это единственное, что в любом возрасте волнует, как в первый раз. Да?

— Нет, — уверенно ответил инляндец, и фон Съедентент глянул на него точно как на больного. Встал, подошел к окну, полюбовался на покачивающие ветвями зловещие деревья, что стояли вокруг дома природника.

— Бр-р-р, — сказал он уже прежним, смешливым тоном, — как ты здесь живешь? Я понимаю, зачем тебе щиты, Малыш. Я бы постоянно ждал, когда эти деревья заберутся в дом и сожрут меня.

— Хорошо живу, — улыбнулся жалеемый. — Мне вполне комфортно. Если я хочу компании, то всегда могу позвать тебя, бездельника, или Алекса.

В гостиной вдруг замерцала гладкая блестящая поверхность пространственного прохода, и к друзьям вышел Свидерский собственной персоной.

— Так я и думал, — сказал он одновременно весело и укоризненно, оглядывая заставленный стол и бутылки с вином.