Реальность третьего рода

Мишель как-то видел местную железную дорогу. Уже после того, как когда-то по ней привезли сюда его самого. Она была ржавая, одноколейная и слегка заросшая, как-то не особо верилось, что поезда продолжают привозить сюда жизнепробов. Но они продолжали. И, кроме того, вдоль нее строили новый, более короткий путь. Большая железная машина двигалась сквозь лес, вокруг суетились трактора, сравнивая с уровнем земли мелкие холмики и засыпая ручьи. А машина двигалась, оставляя позади себя нескончаемые шпалы и два бесконечных ровных рельса.

Машинист остановился. Железное чудовище рельсоукладчика вздрогнуло и замерло. Впереди светилось открытое пространство, оно сверкало на солнце. Капитан Август еще раз посмотрел на карту. Ну не было здесь реки. Не могли же они пропустить её. Те, кто сотни раз пролетал здесь на жаблях, и на вертолётах, и со спутника невозможно не заметить реку, причем столь широкую.

Уже то, что вызвали его, капитана, говорило о странности ситуации. Да, в Центре была система званий, похожих не воинские, введенная исключительно для удобства. Звание капитана означало довольно мелкого "большого начальника". Он был выше любого, работавшего на этой стройке, и это давало ему почти неограниченную власть здесь. Август работал в экономическом отделе, и заведовал подотделом орудий труда. Его подчинённые, а их было с полсотни, подсчитывали пилы, топоры и трактора, уже отслужившие или будущие, необходимые для непрерывного строительства.

То, что отправили его, не было случайностью. На большом совещании, на котором капитаны были самыми младшими присутствовавшими чинами, он был тем, кого "посылают за пивом". То, что он дослужился до капитана, он считал чудом. Сотрудники всегда незаметно посмеивались над его именем, особенно в сочетании с его званием. Капитан Август — это звучало гротескно. Ситуация с дорогой была мелкой проблемой среди глобальных планов великого Центра, которые обсуждались на совещании, и, конечно же, "за пивом" послали его.

Рельсостроительная бригада двигалась по ровному полю. Впереди сновали бульдозеры, изредка сравнивая небольшие холмы, а в самом центре двигалось чудовище рельсоукладчика. Сзади по дороге непрерывным потоком подвозили рельсы, новые бульдозеры и людей. Это не были жизнепробы, йогурты на такое не способны, это были настоящие рабочие, которых центр нанимал на короткий срок. Проработав неделю, они уезжали, получив своё жалование, а по рельсам подвозили новых.

В Центре заметили неладное, когда расходы резко возросли по совершенно мистическим причинам. Всё было расчитано, и через месяц дорога должна была выйти к городу с другой стороны, срезав значительный кусок равнины, который был когда-то обойден вокруг по ошибке. И вдруг...

Вдруг оказалось, что вокруг — густой лес, а рабочие, взявшись за пилы и топоры, расчищают путь технике. А чудовищный рельсоукладчик вот-вот остановит своё экономически точно расчитанное безостановочное движение. Так именно оказалось, никто не помнит, чтобы бригада приближалась к лесу, никто не помнит, как они входили в лес, никто не видел лес вдали. Он оказался вокруг и сразу. Никто так же не видел, как он появился, казалось так было всегда: лес вокруг, рабочие с бензопилами и топорами и остановившийся рельсоукладчик. Для Центра это означало, что рабочих и пил нужно в десять раз больше, и всё равно, железный монстр будет двигаться в пять раз медленнее планов. Следовательно, до города дорога доберется не через месяц, а в следующем году. А как же геологи, которые должны прийти на смену жизнепробам? Буровики, домостроители, прорабы? Акции, приходы-расходы и дивиденды?

Для капитана Августа это означало, что его отдел неверно расчитал пилы и топоры, отсутствие премии, и, возможно, он теперь станет поручиком Августом, или даже сержантом. Но сейчас его печаль ушла на второй план, когда он увидел реку. Он даже думать боялся о тех сотнях тонн техники и железных конструкций, тысячах человеко-дней для строительства моста. Он даже не представлял себе, как он будет докладывать, стоя в зале совещаний, и как на него будут смотреть генералы.

Он думал о другом. Впереди на солнце сверкала река. Бензопилы были брошены в траве. Покрытые мазутом рабочие стояли на берегу и смотрели вдаль.

В туманной дымке, где река исчезала за горизонтом, виднелся скалистый остров, над которым можно было разглядеть башни замка.

Солнечный свет рассыпался бликами на поверхности реки, и Пони видела эти блики даже с закрытыми глазами. Она ощущала теплую землю под собой и нагретые камни замка в пяти шагах за спиной. Корни растений и прохладная влага, под которой — твердые камни. Там, еще ниже — узкие коридоры и лестницы подземелий, но она не стала мысленно спускаться туда. Лучше было здесь, среди солнечных бликов. Потому что они были такими же в обоих мирах, и не ощущалось разницы, не чувствовалось, что в мире что-то ущербно, что ткань мироздания натянута и скручена, готова порваться в любой миг. Она загнала это ощущение поглубже, как загоняет боль смертельно больной, стремясь прожить свои последние дни или месяцы, не обращая внимания на неё, пока это еще возможно.

Она не могла сделать с этим ничего, но надежда, что другие, более могущественные силы стоят на страже и могут справиться, была сильнее всего. Так ребёнок верит, что мать спасёт его, и всё будет хорошо, даже если вокруг огонь или морская глубина.

Пони почувствовала, что в окружающем пространстве что-то изменилось и открыла глаза. Сияние солнечных бликов расступилось, перед ней стояла румяная и пухлая старушка в шляпке.

— Элсин! — Пони была обрадована и удивлена. Она вскочила, чтобы проводить ведьму в замок, но остановилась.

Появляясь в образе доброй старушки (кем, в сущности, она и была), Элсин на самом деле являлась одной из тех сил, о которых Пони думала несколько мгновений назад. И, если ведьма сейчас здесь, когда с мировой гармонией что-то происходит, значит это было важно. Именно эта мысль и остановила Пони. Всё это не пришлось говорить, старушка только улыбалась, глядя на неё и понимая, о чём она думает.

— Ты права, это важно... То, что я хотела тебе сказать.

Пони подошла, и они медленно пошли по берегу, утопая в солнечных бликах.

— Скажи мне, что ты думаешь об Ондионе?

— Ну, он добрый, наверное, это самое главное, что я о нём думаю. Еще, очень странно, что люди тянутся к нему, что они собрались вокруг, как будто он король. Мне казалось, такие люди обычно одиноки.

— Нет, я не о том. Что ты думаешь о нём по отношению к себе. Кто он для тебя?

— Он мне как старший брат, — не задумываясь, ответила Пони. Он совсем рядом, совсем родной, иногда совершенно беспомощный перед жизнью, в такие моменты хочется о нём заботиться, и всё же какой-то недостижимо далёкий... действительно, как король.

— Если бы ты встретила человека, в чём-то очень похожего на него, но который совсем не был бы королём... Могло бы случиться так, что ты... Ты смогла бы полюбить его? Как женщина любит мужчину.

Пони задумалась. Такие сложные вопросы нельзя задавать внезапно. Она подозревала, что Элсин видит её насквозь, но это не пугало её.

Каждая девочка мечтает встретить мужчину, который стал бы для неё смыслом. Тем, с кем можно было бы идти рядом или постоянно ощущать его присутствие. Тем, кто понимает тебя с полуслова и является телесным продолжением тебя, как твоя рука. А ты — его рука. В чьих объятиях было бы легко и спокойно. Да, пожалуй, она так и представляла себе этого мужчину.

— Да, наверное, могла бы.

Они давно остановились, и старушка задумчиво смотрела сквозь неё и кивала каким-то своим мыслям.

— Пожалуйста, будь с ним. Будь с ним всё время. Иначе ему грозит опасность. Спаси своего брата.

Элсин исчезла так же внезапно, как появилась, растаяла в солнечных бликах. Пони стояла и думала. Почему она задала такой странный вопрос, ведь Пони никогда раньше даже не думала об этом. По отношении к Ондиону — никогда. Он изначально появился в её жизни как далёкая и определяющая судьбу сила. Он был ключом, целью для неё, для сестры и Жана, они шли к нему, чтобы получить ответы на свои вопросы. А когда они дошли и получили, ответы оказались не такими, как они ожидали, а Ондион, хоть и стал ближе, на самом деле так и остался далёкой и абстрактной фигурой.

Но Элсин говорила не о нём, а о ком-то другом, похожем на него. Разве возможно, чтобы в её жизни появился еще один такой странный человек... похожий на Ондиона... но не король. не такой далёкий... Может быть, Элсин знает его? И её отношение к нему важно для Элсин?.. Для мироздания? Может, это его младший брат, о котором он никогда не рассказывал? Где он скрывался до сих пор?

"В другом мире," — подсказало ей что-то.

— Пони! — Крик со стены вывел её из оцепенения и заставил оглянуться. Это был Индре. Он стоял на стене и прижимал к себе что-то тяжелое, кажется, книгу. — Не знаешь, где Ондион? — Он вышел на стену из полумрака своей мастерской, что делал нечасто. Кузнец был чем-то обеспокоен, Пони почувствовала это на расстоянии. В замке что-то происходило, какое-то возбуждение, все чувствовали это, хотя не все могли выразить это словами. В такие моменты что-то собирает людей вместе, все ищут поддержку друг в друге перед чем-то что должно произойти: войной, чумой или просто неожиданно сильными холодами. И, хотя, сейчас, на первый взгляд, ничего, вроде бы не предвиделось, люди собирались.

С самого утра в замок прибывали повозки из города, привозили бочки и ящики. Выходя из мастерской, Индре чуть не зашиб дверью двух монахов, разгружающих огромную телегу. После тяжелого молота дверь показалась слишком лёгкой и отлетела под его рукой, ударив одного из них, и свалив с ног. Когда Индре помог ему подняться, темный капюшон сполз с его головы, обнаружив ярко-рыжие волосы. Кузнец улыбнулся, настолько неожиданным показалось ему увидеть такую яркую деталь у мрачного монаха, а тот, почему-то хмуро набросил капюшон обратно и продолжил свою работу.

"Вечером будет угощение," — с удовольствием подумал Индре, потом остановился. Эти монахи сбили его с мысли, он собирался найти Ондиона, поделиться одной мыслью по поводу чаши, что стояла сейчас посреди его мастерской. Он стал подниматься на стену. Рукой он прижимал к себе книгу.

На солнечном крыльце распихусии атмосфера была разлагающая. Хотелось разложиться на теплых камнях, смотреть в тёмно-синее небо, наблюдать за таянием облаков и больше ничего не делать. Однако, надо было ждать. А ждать — это вполне тяжелая работа. Пилота надо было не упустить. Ворота лётного поля располагались рядом, поэтому мониторить их не составляло труда, даже, если одним глазом следишь за таянием облаков.

Мишель, однако так не мог. Созерцать или медититровать он не умел. Не потому, что безделье угнетало его, просто он находил себе занятия. Точнее, мелкие занятия сами находили его. Например, обводить пальцем на скатерти узоры, или складывать в горку залетевшие в окно семена. Сейчас ему повезло больше. Неподалёку он приметил компанию из трёх жизнепробов, которые стояли около какой-то двери, причем, похоже, уже довольно долго. Но главное... один из них держал на плече гитару. Они о чем-то разговаривали, но своего положения у двери не меняли, и не собирались менять его в ближайшем будущем. Неудивительно, что вскоре гитара оказалась у Мишеля, а жизнепробы так и остались у двери.

Перебор струн — сродни складыванию семечек на столе, однако, несравнимо увлекательнее, поскольку из звуков может складываться мелодия, а то и слова могут прийти. А перекладывать слова — что может быть интереснее.

"Где твои стрелы, рыцарь сна..." — задумчиво пел Мишель, и Шу перестало клонить в сон, словно песня обращалась к нему. Он насторожился и стал прислушиваться.

"Ты храбрость утратил, и силу свою

Разбавил зеленым вином..."

Шу узнал её, это была та самая песня, которую пел вчера музыкант во дворе прямо под его окном. Он тогда крикнул, чтобы его позвали внутрь и приказал спеть её еще раз для него. Только пел он на другом языке... Мишель перевел её, очень похоже перевёл. Но откуда он знал её?

Вдруг Шу осознал, что вчера они весь день сидели у Пильдиса... Какой замок, какой двор?! Но откуда тогда он сам знал её? Шу окончательно проснулся.

— Мишель, откуда ты знаешь эту песню?

— Ну... э. Глупая это затея, спрашивать автора "скажите пожалуйста, как эти песни приходят вам в голову?". — Он умело изобразил интонации типичной молодой и глупой журналистки. — Что на такое ответить. Скажем, она мне вчера приснилась...

— Неее, сдаётся мне, она не вчера тебе приснилась. Сдаётся мне, это перевод. — Шу сказал это так, как врачи провозглашают диагноз.

— Нуу, может быть. — Прогундел Мишель. — Может, просто чужие стихи навеяли. А ты вот и сам-то попробуй перевести. Это не так просто, как ты думаешь. Бывает никак слова не ложатся в правильно порядке и вместо "запах цветов и звуки птиц" в рифму складыватся только "звуки цветов и запах птиц", и никак иначе. Ну вот как бы ты зарифмовал, например "You may say I'm a dreamer but I'm not the only one?"*

Шу чуть подумал...

— Пусть ты скажешь, я мечтатель, но ведь я не только он.

— Ну, да, типа того. Пожалуй, лучше и не получится. Вот так и вышел очередной "запах птиц"! Или вот еще, например: "your sister can twist but she can't rock-n-roll". По-нашему так не скажешь ведь.

Шу пожал плечами и выдал:

— Твоя сестра не умеет твистеть, зато рок-н-ролит отменно... так наверное... что-то фраза какая-то кривая.

— Вот и я говорю, что фраза-то кривая...

Они замолчали.

— ...ее звали Шейла. — Вдруг сказал Мишель.

— Кого?

— Сестру.

— Шейла по-кельтски Утка, Цапля или какая-то другая болотная дичь.

— Сам ты дичь болотная.

— Да не, я к тому, что имя правильное.

— Почему правильное, а бывает неправильное?

— Ну да. Имя должно быть, во-первых, уникальным, хотя бы в локальной компании, а то крикнешь — и половина присутствующих оборачивается. А во-вторых, характеризовать носителя, ну, или хотябы иметь смысл. Вот у меня на родине было принято называть всех греческими именами, притом, что греческого языка никто не знал. По-моему глупо, когда чуть ли не половину народа зовут александрами. И мужчин, и женщин. Притом что алекс-андр означает "побеждающий мужчин". Они что, все собираются в драку? Греки, кстати, просто так именами не разбрасывались, и александрами у них звались только некоторые особо могучие воины. У многих народов, которых принято называть "нецивилизованными" в том смысле, что они не входили в состав известных цивилизаций, например, у индейцев или эскимосов, было принято при достижении совершеннолетия брать себе новое, взрослое имя. Обычно, при инициации человек должен был совершить какой-нибудь подвиг, и тогда его называли в честь этого подвига. Чингачгук — Большой Змей, потому что при достижении совершеннолетия он победил гигантского змея. А называть человека "детским" именем, которое дали ему родители при рождении, считалось страшным оскорблением. Да и "детские" имена обычно бывали типа "пупсик" или "оленёнок". Вот я и говорю, Шейла — отличное имя. В нашей местности — уникальное, и человека характеризует, сразу представляешь себе такую дикую и сумрачную утку-цаплю... А у тебя что, была сестра?