Жнецы Страданий. Книга первая

— Иди, — крефф кивнул, показывая ей со двора.

Лесана ушла, из последних сил сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег.

И вот теперь мылась, содрогаясь от отвращения к самой себе. Почему все это выпало на ее долю? За что? Да какая уж разница.

Из мыльни она пошла не в свою ученическую каморку, а в Северную башню Цитадели. Там всегда было тихо, потому что никто не жил. Башня выходила окнами на шумящий лес, раскинувшийся до горизонта. Среди могучих деревьев можно было разглядеть даже краешек стремительной узкой речки — серая вода неслась в неровном каменном русле, разбивалась о гранитные пороги, пенилась и кипела. Лесана забралась на каменный подоконник узкого окна и смотрела остановившимся взглядом на то, как медленно качаются верхушки могучих елей.

Девушка частенько искала здесь уединения. Сюда редко кто заходил, а наверх по крутым неровным ступням и вовсе поднимались раз в год — зачем? Башня была узкой и верхняя комната в ней измерялась всего несколькими шагами. Тут стояли сундуки со всяким старьем, сушилось дерево для учебных мечей, рогатин и прочих нужд, а внизу хранили дрова. А когда-то эта башня называлась Сторожевой, потому что здесь несли дозор послушники, наблюдавшие за дорогой, идущей от стольного града. Теперь же не осталось ни дороги, ни самого стольного града, многие сотни лет назад стертого с лица земли страшнейшим ураганом.

Лесана любила этот уголок Цитадели за тишину, ветер, гуляющий под окнами, запах леса и воды.

— Никогда сюда не ходи.

Послушница вздрогнула и обернулась. В дверном проеме стоял наставник. Девушка поспешно спустилась на пол и поклонилась.

— Поняла? — уточнил он.

— Да. А почему нельзя?

Клесх усмехнулся.

— Потому что здесь тебя легко найти. И еще проще — обидеть. Ты без вопросов, как я погляжу, жить вовсе не можешь.

— Потому что тут постоянно все запрещают! — вспыхнула ученица и вскинула глаза на креффа. — Почему нам нельзя носить косы? Почто Тамира секли за снежки, тогда, зимой? Нас только порют, ничего не разрешают и ничего не объясняют! Как скотине! Ее тоже постоянно хворостиной гоняют, чтобы слушалась.

Мужчина вздохнул и опустился на сундук.

— Ты-то, небось, скотине всегда объясняла, за что ее хворостиной бьешь?

Лесана упрямо вздернула подбородок, бесстрашно глядя в серые глаза.

— Не объясняла. Только то — скотина безмозглая, а мы — люди. У нас ум есть!

— Ум... — протянул собеседник. — Ну, коли есть у тебя ум, отчего же ты им не пользуешься?

Щеки девушки запылали, а крефф продолжил.

— Вот скажи, зачем тебя учат оружному бою? Зачем гоняют наравне с парнями?

Она насупилась и буркнула:

— Потому что я ратоборец.

— Правильно. Ты — вой. А вой должен уметь сражаться. Ходящий не посмотрит — девка перед ним или парень. Он тебя не пощадит за то только, что ты косу носишь.

— Нету у меня косы... — огрызнулась послушница.

— Зато есть ум, — поддел наставник. — И этот ум должен бы усвоить, что девку за косу ловить — милое дело. А еще косу мыть, чесать и плести надо. Только когда это делать, если обережник в походе ночью под телегой спит, днем верхом едет, а иной раз с головы до ног употеет, с нечистью сражаясь? И так по несколько седмиц тянуться может. Вшивой будешь ходить? Нечесаной? В лесу мыльни нет. Да и не намоешься среди мужиков-то. В ручье плескаться? Ручей не всегда встретишь. И поплещешься в нем не о всякую пору.

Лесана стояла красная, злая и смотрела в пол.

— Потому и рубах вы здесь не носите девичьих, а в портах ходите. Что же до снежков... Я бы Тамира тоже высек. Он скоро спустится в подземелья. А того, что он там увидит — врагу иной не пожелает. Потому дурь детскую из него уже сейчас вытравливать надо. Иначе сгорит.

И снова девушка вскинулась, снова глаза вспыхнули яростью:

— Мы учимся! Всякий урок твердим! Работу любую делаем, отчего нельзя нам просто... жить? Хоть праздник какой? Хоть веселье? Что все злые тут, как волки?

Наставник спокойно выслушал эту яростную речь и ответил:

— Потому что вам не дружить. Не миловаться. Потому что Тамир тебя упокоит, если придется. И дрогнуть в тот миг не должен. А ты, возможно, однажды убьешь его и тоже дрогнуть не должна. Ясно? Влюбленные же думают не головой, а сердцем. И... это мешает.

Он замолчал и потер уродливый шрам, безобразивший щеку. Лесана смотрела на креффа и видела, что мыслями тот унесся куда-то далеко-далеко. Девушка молчала. Впервые наставник говорил с ней, будто с равной, не ругал, не поддевал. Впервые не чувствовала она себя порожним местом. Оттого ли, что они одни тут и иных послухов нет?

— Дружба и любовь — это не слабость, — упрямо возразила послушница. — То сила. И эта сила всякую иную превозмочь сумеет!

Она сказала это с жаром, но мужчина, сидящий напротив, усмехнулся.

— Бестолковая ты. А еще говоришь, будто ум есть. Когда скотину хворостиной гонят, ее уберечь хотят, чтобы в овраг не упала или от стада не отбилась. Так и вас. От лишней ненужной боли берегут. Сейчас тяжко, потом легко покажется.

Он сжала кулаки:

— Легко? Что — легко? Волком жить? Деньги брать за защиту и обереги?

Глаза наставника поскучнели:

— Ты сожранные деревни видела когда?

Сердце девушки екнуло. О сожранных деревнях она только слышала и от одних рассказов тошно становилось. Если у маленькой веси не хватало денег на сильный оберег, если заводилась неподалеку стая Ходящих, то...

— Нет, не видела... так что с того? Отчего не уберечь людей? Если денег нет у них, пусть подыхают, как собаки?

— Лесана, — в голосе Клесха впервые зазвенели сталь и стужа. — Нельзя спасти всех. Запомни это.

— Можно! Можно спасти! Я никогда не пройду мимо, если кто-то в нужде, я...

Договорить она не успела — холодные пальцы стиснули горло, несчастная оцепенела, вцепившись в широкое запястье, а крефф вжал выученицу в стену и сказал голосом, каким говорил с ней всегда:

— Запомни, цветочек нежный, еще раз я такое из уст твоих сахарных услышу — засеку до смерти. Власть над тобой одна — Цитадели. И ей ты подчиняться, как воле Хранителей должна. Как тебе скажут, так и сделаешь. Скажут — мимо пройти. Пройдешь. Скажут — помочь, поможешь. Ни колдун, ни ратоборец, ни целитель не отринут чужую беду. Цитадель открыта круглые сутки и всегда принимает тех, кого ночь застала в пути. Но наш труд стоит денег. И ночь в Цитадели тоже. Потому что, если это будет даром — уже завтра тут приживутся сотни страждущих. Чем ты их будешь кормить? Если сама станешь помогать, не беря в уплату денег, как скоро издохнешь от голода? И скольким поможешь мертвой?

Она уже едва дышала, но каждое сказанное слово впечатывалось в память. Пальцы разжались, девушка сползла по холодной стене на пол, жадно ловя ртом воздух. На глазах выступили слезы, горло саднило.

— Поняла?

— Да.

— Твой Дар не безмерен. Он исчерпаем, как всякая сила. Ты можешь устать, заболеть, испугаться и сделаешься бесполезна. Никому не сможешь помочь. Когда в твой дом стучится голодный, ты дашь ему хлеба?

Лесана вскинула глаза на наставника и упрямо ответила:

— Дам.

— А если за день к тебе постучится сотня голодных? А у тебя на полатях пятеро ребятишек, родители-старики и погреба не ломятся?

— У меня нет столько хлеба.

— То есть кому-то придется показать со двора?

Она потупилась и едва слышно ответила:

— Да...

— Так вот, запомни: иногда доброта и жалость могут погубить. Тебя. И других, ни в чем неповинных людей.

Она молчала, но с ужасом понимала, что наставник прав и... неправ! Какое-то время они молчали, потом Лесана осторожно спросила:

— Крефф, почему я — ратоборец?

Этот вопрос давно не давал ей покоя. Как? Кто это решил? Из-за чего?

Мужчина усмехнулся.

— Потому что ты умеешь драться и побеждать. У тебя Дар, Лесана. Дар убивать. А значит, и защищать.

От этих слов девушку продрал липкий ужас. Она не хотела убивать. Не хотела причинять боль. Не хотела проводить ночи, карауля обозы, а дни, востря меч.

— Я не умею драться! Я сроду не дралась. Даже в девках!

Он пожал плечами.

— Ну, как же. Ты дважды побила мужиков, гораздо сильнее и крупнее себя самой. А недавно ты швырнула Фебра. Да так, что он до ночи валялся без памяти. А Фебр из старших и лучших моих послушников. Твой Дар очень силен.

И тут же безо всякого перехода Клесх вдруг спросил:

— Краски-то у тебя еще не закончились?

— Нет.

Она все еще алела, говоря ему о девичьем.

— Хорошо.

Лесана не уразумела, чего ж в этом хорошего, а потому сказала о другом:

— Я не умею. Не умею пользоваться Даром.

— Это потому, что твой страх сильнее и туманит разум. Запомни, цветочек, — крефф усмехнулся, шагнул к ученице и наклонился к самому ее уху, словно собираясь поделиться сокровенной тайной, — запомни навсегда: страх убивает. Лишает силы. Где живет страх — нет места Дару.

Девушка застыла, боясь дышать. Он стоял так близко, а голос звучал так вкрадчиво, что становился похож на кошачье мурлыканье.

— Я не боюсь, — прошептала она и замерла, когда мужская ладонь легла на напряженную шею, а пальцы нежно приласкали неистово бьющийся живчик.

— Когда метнула Фебра, не боялась. И сегодня, когда одолела Вьюда. Ты смелая. Но ты — девка. Никогда не забывай об этом. Ты — не парень. Научись защищаться. И никого не бойся. В Цитадели нет человека, из которого ты не смогла бы вышибить дух.

Серые глаза смотрели в самую душу, у Лесаны кружилась голова. Ни разу еще крефф не прикасался к ней и не говорил так.

— Дар, как и сила тела — исчерпаем, — продолжил Клесх негромко, а сильные жесткие пальцы по-прежнему нежно касались белой шеи. — Но, как и силу тела, силу души нужно трудить. Могущество Осененного — в его крови, в его душе. Здесь.

Ладонь мужчины мягко коснулась тяжко вздымающейся девичьей груди.

— Если рассудок заходится от ужаса — Дар не проснется. Только ярость может пробудить его. Только гнев. Твоя сила — в гневе. Твоя слабость — в страхе. Испугаешься — пропадешь.

Послушница смотрела на Клесха широко распахнутыми глазами.

— А еще запомни: Дар льется из тела, как поток крови, выплеснешь все — умрешь. Это значит, что гневом нужно управлять. Иначе он тебя убьет. А теперь идем. Буду учить не бояться.

Словно во сне Лесана шагнула следом — к узкой крутой лестнице. Девушка спускалась, задыхаясь от обиды и разочарования. Ей так хотелось, чтобы он ее поцеловал...

Деревья шумели, и от земли пахло прелой хвоей. Солнце садилось.

Нет, нет, нет! Лесана еле сдерживала рыдания. Ужас подкатывал к горлу. Она стояла крепко-накрепко привязанная за руку к стволу могучей сосны. А на лес опускалась ночь.

Из всего оружия Клесх оставил ученице только деревянный меч.

"Я буду ждать тебя в Цитадели".

Нет, нет, нет!!!

От нее пахло кровью и страхом.

"У тебя краски. Ты в самой поре".

Наставник ушел, бросив девушку скулить от ужаса. И ни разу не обернулся.

На запах крови придут Ходящие В Ночи. А у нее только деревянный меч. Ужас снова прихватил за бока, стиснул так, что дышать стало невмочь, аж в груди запекло.

Полумрак сгущался, Лесана яростно воевала с мудреными узлами, которых навязал крефф. Освободиться, бежать! Без оглядки. Туда — в Цитадель, под защиту надежных каменных стен, под защиту тяжелых ворот, где действует охранное заклятье!

Невдалеке хрустнула ветка. Девушка взвыла про себя от снедающего страха и вцепилась в узлы зубами, рвала их, рыдая и рыча. Наконец пенька подалась. Пленница неистово дергала запястьем, высвобождаясь от пут. Она уже почти справилась с веревкой, когда услышала...

Сердце обвалилось в самый живот. Послушница медленно подняла голову, оборачиваясь. Напротив, в сгущающейся тьме стоял Ходящий. Не кровосос. Не оборотень.

Человек.

Мертвый.

И тут же изменивший направление ветер донес до обоняния удушающую вонь.

Вурдалак.

Ноги ослабли, подогнулись. Выученица Цитадели рухнула на землю. Животная паника лишила языка, девушка безмолвно смотрела снизу вверх на приближающегося упыря.

От Ходящего истекало мертвенное болотное сияние. Лесана видела обезображенное раздувшееся лицо, посиневшие губы, незрячие, подернутые белесой пеленой глаза. Опухшие руки потянулись к добыче. Походка покойника была страшной, он неуклюже переваливался на негнущихся ногах, иногда припадая то на правую, то на левую стопу. Словно хмельной.

Девушка захрипела, попыталась отползти, но путы держали крепко, а спина уперлась в ствол дерева. От нежити жертву отделало всего несколько шагов. Вонь, истекающая от Ходящего стала нестерпимой. Уродливое лицо упыря, со следами земли на гниющей коже, исказилось жадностью. Синие губы растянулись, обнажили крепкие зубы.

Ее загрызет до смерти чей-то муж или отец. Кто-то, кто любил, страдал, жил, но умер и... переродился в это.

Нет! Лесана зажмурилась и закричала с надрывом, едва не обдирая горло:

— Гьельд арге эсхе!

Упырь замер, словно наткнувшись на невидимую преграду. Мертвые руки шарили в воздухе, но чудище не двигалось. Заклинание на языке Ушедших держало крепко.

— Шадр кьюва тэкко!

Мертвец медленно двинулся к девушке.

Она вжалась в дерево, по-прежнему крепко жмуря глаза и прикрывая локтем лицо, чтобы спастись от зловония. Покойник потоптался, а через пару мгновений мертвые руки вцепились в веревку, которой воспитанница Цитадели была привязана к дереву, и рванули крепкую пеньку.

Лесана услышала треск рвущихся пут и звук лопающейся гнилой плоти на ладонях того, кто, против воли, скованный заклинанием, освобождал собственную жертву.

В тот миг, когда ужище перестало удерживать девушку, в животе у нее словно разлетелась на осколки ледяная глыба. Страх рванулся на свободу, затопил сознание, и послушница бросилась прочь. Она позабыла про меч, который выронила еще тогда, когда Ходящий только появился на поляне, позабыла про заклинание подчинения, которое и запомнила лишь потому, что Тамир зубрил его на днях, забыла о своем Даре. Она стала просто вопящей, не помнящей себя от ужаса девкой, что неслась через чащу, подгоняемая страхом.

Ветки хлестали по лицу, ноги запинались о корни и слоистые валуны, вздымающиеся из рыхлой земли, подошвы сапог скользили на опавшей хвое... А Цитадель была далеко. Очень-очень далеко. И только глухие шаги мертвых ног звучали все ближе и ближе. Лесана бежала так, как не бегала никогда в жизни, но мертвец, казавшийся неуклюжим и тихоходным, мчался по следу на диво быстро. Тяжкий топот раздавался уже за самой спиной, оттуда же доносилось глухое голодное рычание.

О, Хранители пресветлые, сохраните, уберегите, не попустите!

Но, видимо, Хранители не услышали отчаянной мольбы, потому что в следующий миг на спину беглянки навалилось вонючее, тяжелое, жадное...

Лесана заорала, сходясь на хрип, запоздало поняла, что сорвала голос, и в этот самый миг зубы мертвеца вгрызлись ей спину. Девушка услышала звук раздираемой плоти, успела понять, что плоть эта — ее, а затем обостренный до предела слух уловил торопливое чавканье.