— Ты не только жалок, но и слеп! — а потом усмехнулся он — так, что самому ледяному ветру стало страшно — и сказал: — Я научу тебя, как разорвать их строй. Собери во всех концах земли стоны и плач людей, всех матерей, что потеряли своих детей, всех детей, что лишились матерей, всех мужчин, что не смогли защитить близких — и принеси их сюда. Кинь их навстречу своему врагу. Если верно я знаю людей - каждый из них услышит в тех жалких воплях что-то своё и сочтёт это своё самым важным для помощи. Ринется каждый из них на выручку своему, забудет об общей цели — ты бей в тот момент по ним, разорви ослабевший строй!

Обрадовался ледяной ветер совету. Быстрей мысли понёсся он над землёй, собирая щедрый урожай людских бед. И, вернувшись, метнул острый от боли ком навстречу своим страшным юным противникам...

...И каждый из ветров-мальчишек услышал, как его, именно его, зовут на помощь родные голоса. Самые родные — каждого свои. Заколебались, растерялись они лишь на миг — но было достаточно того мига. Стремительно и беспощадно ледяной вихрь ударил на них, и разорвал, разметал их тёплый круг, разделил мальчишек-ветров и унёс прочь друг от друга. И снова ещё пуще и злей завыл и заревел над землёй, мстя ей за своё недолгое поражение и за свой страх... Он очень старался подхватить и втянуть в себя и юные ветра — но не покорились они ему и разлетелись кто куда над омертвелой родиной. Не могли они даже плакать от обиды и боли — лишь люди плачут, а они больше не были людьми, и плач их казался всего лишь свистом и гулом. И, когда стучались они в окна и двери своих родных домов, не впускали их близкие — принимая за слуг ледяного урагана.

Не могли они теперь противиться в открытую холоду и ночи. Но могли ещё делать небольшие и добрые дела — и разлетелись по родному краю, уговорившись, что каждый год станут встречаться у башни, чтобы повидаться и рассказать друг другу, что смогли сделать и что ещё сделать надо. Что вовек не сдадутся и не подчинятся холоду и тьме. И клятву ту нельзя было уже нарушить... Многое сумели они сделать во исполнение той клятвы и больше всего радовались, когда снова появилось Солнце. Говорят, что и теперь, если прийти к башне в самую короткую ночь в году — то на закате можно увидеть, как прилетят они и на короткое время опять станут мальчишками. А ещё говорят, что можно найти и секрет, который снова даст им человеческую жизнь. Многие и сейчас ищут тот секрет...

Сашка замолчал и протянул руки к огню. День серьёзно сказал:

— Игорёк мне рассказывал, что у них многие мальчишки в это верят.

— Но это же только сказка, — печально возразил Элек. День ответил без запальчивости, но уверенно:

— А тут ничего не скажешь. Безвременье так накуролесило, что вон до сих пор разбираемся с одними мутациями.

— Сравнил... — неуверенно оспорил Элек.

— Про многое говорили, что это сказка или выдумка, а оказалось — правда, — поддержал Деньку Колька. — Может, и такое что-то было. Неуглеродная жизнь, биополя...

Но в целом мальчишки не были склонны продолжать разговор на эту тему. Сашка завалился на спину, затащил себе на грудь сидевшего рядом молодого пса и стал дёргать его за уши, дуть в нос и совать пальцы в пасть, что-то приговаривая дразнительно. Пёс делал вид, что вот-вот сейчас страшно разозлится и загрызёт мальчишку.

— Да, — с неожиданной завистью сказал Унэйри и вздохнул. — У вас в сказках у героев столько помощников — и звери, и деревья, и птицы... А у нас помогают только накьятт. Все остальные существа только и смотрят, как бы героя погубить.

— А правда, почему так? — задумчиво спросил Денька. — Странно...

И тогда Унэйри объяснил — глядя в огонь, не на кого-то, но и не запинаясь и не смущаясь:

— Знаете, почему у нас почти никогда не раздеваются догола вне помещения? Даже верхнюю одежду стараются не снимать. Это опасно. Мир — опасный. Нельзя ему себя так отдавать. Я поэтому не разделся у воды.

— А, так ты поэтомуууу? — удивлённо протянул Сашка, снова садясь (пёс положил голову ему на колени и закрыл глаза). — А я думал — ты просто берегом любуешься стоишь. Какой же мир опасный? Он красивый...

— Это сейчас, — возразил День. — Сколько нашим предкам пришлось работать над этой красотой? Раньше от одних болезней повернуться было некуда.

А Унэйри хлопнул себя кончиками пальцев по верху ушей:

— Ола! Там девчонка на том берегу мне сказала... ты же и есть Сашка?! Про какую-то плиту сказала...

— Ох ёлки ж... — Сашка погрустнел. Остальные захихикали. — Вам хорошо смеяться, — буркнул он, — а я правда обещал ей её куклёшечную плиту починить. Ножка там отвалилась, дел на минуту, а я забыл.

— Теперь все куклы голодные сидят, — грустно сказал Борис. Сашка пожал плечами:

— Да, чиню мебель её куклёшкам. И даже новую делаю. Мне должно быть стыдно?

— Да я ничего, — смутился Борис.

Они доели колбасу и картошку. Посидели, глядя, как в неимоверной дальней дали на востоке горит зеленоватая полоса. Перемигивались где-то огни, двумя красными кругами пылали высоко в небе диски на башнях.

— Расскажи всё же про войну, — попросил сторка темноволосый. Унэйри ответил:

— Нет. Я не буду, — и пояснил: — Мы — враги. Вы будете переживать за своих, а я буду радоваться тому, что их убивал. Я не хочу такого сейчас.

— Отстань от него с этим, Толь, — не сердито, но строго сказал Ромка.

— Тебе легко говорить, — заспорил темноволосый Толька, — ты, может, ещё и сам на войну попадёшь...

— Вряд ли, — покачал головой Ромка. — Ещё год остался.

— Год до чего? — не удержался, поинтересовался Унэйри. День объяснил:

— Ромка — кадет. Следующий год у него последний.

Унэйри с ещё большим интересом посмотрел на Ромку и спросил:

— А кем ты будешь?

— Панцирником, — коротко ответил Ромка, явно не желая продолжать разговор.

— Давайте тогда про девчонок и про любовь, — видя это, предложил День и снова сунул в рот какой-то стебелёк, зажевал его. Вокруг зафыркали и захихикали.

— Собственно говоря, — веско сказал Унэйри, — счастливая любовь вещь до такой степени скучная, что, если ты хочешь рассказать о ней интересно, то непременно следует дорисовать к ней трагический конец или хотя бы всячески разукрасить увлекательными сопутствующими обстоятельствами.

Около костра воцарилась озадаченная тишина. Потом День спросил подозрительно:

— Это откуда?

Сказано было до такой степени гладко и без запинки, что сразу становилось ясно: это цитата. Унэйри совершенно очевидно смутился, даже не пытаясь этого скрыть:

— Это Гарран (1.). "Вин'ранд — цветок отца"...

1. Гарран кен ло Гарран ап мит Гарран (1682-1821 г.г. по земному счёту) — сторкадский путешественник и один из первых корсаров Сторкада. В 1744 году по земному счёту был тяжело ранен во время войны со Стаей Скойу. Стал инвалидом, очень ограниченным в передвижении. Часть родового замка вскоре отдал под базу Рантшпайра (1.1.), а затем неожиданно для всех начал писать книги (с 1746 г. по земному счёту), посвящённые жизни детей Сторкада. Первоначально это вызвало насмешливое недоумение, но в очень короткие сроки Гарран кен ло Гарран ап мит Гарран стал любимейшим автором подрастающего поколения (его популярность сохраняется и до сих пор).

1.1. Сторкадская детская организация. В тот момент только-только оформилась как единое общепланетное целое.

— Вообще-то правильно, — заметил обладатель ушастого автоматчика. — А кто такой этот Гарран?

— Писатель, — суховато сказал Унэйри. — У вас его не знают, конечно.

— Почему, я его читал, — вдруг сказал Толька. Унэйри удивлённо посмотрел на него. — Я в "Каравелле" состою (1.), — Унэйри это ничего не говорило, но остальные, как видно, понимали, о чём их товарищ говорит. — Пока только "Холодное седло" прочитал, рассказы, но, наверное, буду дальше. Интересно...

1. Официальных переводов не было очень долго. Но переводы вообще, как чья-то частная инициатива, появились уже в ходе Первой Галактической Войны. В 10-15 г.г. Галактической Эры они были созданы "Каравеллой" (1.1.) и выложены в Информаторий, а потом изданы "в бумаге" с цветными иллюстрациями. "Каравелла" взялась за это потому, что несколько её членов на тот момент хорошо знали все варианты сторкадского языка и были поражены тем, насколько "дух и интонация" книг Гаррана кен ло Гаррана ап мит Гаррана напоминают их кумира.

1.1.Литературное общество, возникшее в 20 г. Реконкисты. Создано любителями и почитателями творчества русского писателя В.П.Крапивина.

Они заговорили было про книжки, но вскоре Унэйри понял, что почти все спят, улёгшись на куртки и в них же закутавшись — как-то сами собой один за другим поотваливались из беседы. Только День о чём-то думал рядом, да Элек опять еле слышно щипал гитарные струны.

— Уеду я в августе. Решил, — сказал он негромко. День, очевидно, понимал, о чём идёт речь и спросил:

— А дома как?

— Ну как... — Элек неловко улыбнулся, пожал одним плечом. — Проклянут, я думаю.

В его голосе не было и намёка на шутку.

— Может, и правильно, — День нагнулся вперёд, порылся палочкой в углях. — Всё слопали, проглоты... Может, правильно, говорю. Дураков учить надо... Сколько у тебя призов по химии... гитарист? — последнее слово он произнёс с отчётливой насмешкой.

— Сдались они мне, сударь мой Светлов-младший, — проникновенно ответил Элек.

— Ну смотри... Если что — зайди за деньгами. У меня есть, а на какую глупость потратить — ещё не придумал. Твоя ничем не хуже любой другой.

День говорил очень взросло. Как... ну да, как дворянин. Элек, видимо, тоже это ощутил, потому что ответил:

— Денег твоих я не возьму. Не в Век Безумия живём.

— Ну, смотри, — повторил День, сверкнув глазами.

— Ну смотрю, — кивнул Элек. — Ладно, я спать.

Он бережно убрал гитару в чехол и сразу улёгся спиной к огню.

Не всё у них просто, подумал Унэйри. без злорадства, задумчиво подумал. Спросил тихо:

— Он хороший химик?

— А? — День вскинул голову. — Нет, не хороший. Гениальный. Только вбил себе в голову, что его призвание — музыка.

— Разве это несовместимо?

— На тех уровнях, которые у него — нет, — серьёзно отозвался День. — Или — или. Всего себя, так сказать. Это редко бывает. И таких людей действительно называют "гении". Жаль, что Электроник такой дурак.

— Кто-кто? — переспросил Унэйри.

— Э-лек-тро-ник. Это его полное имя. "Элек" — мы сократили, чтобы было не так по-дурацки. Думает, что химией будет заниматься "для души". Как Бородин (1.) . Лучше бы он пел для души, как Самойлов (2.) .

1. День ошибается. Бородин, Александр Порфирьевич (1833-1887 г.г.), по профессии врач и химик-органик, ученик знаменитого Зинина, одновременно "для души" как раз создавал гениальные музыкальные произведения.

2. Самойлов, Евгений Владимирович (18 г. Промежутка — 14 г. П.Г.В.). В 27 г. Промежутка — 3 г. Экспансии учился в школе Детского Императорского Хора Русской Империя, был одним из ведущих солистов. Оставил школу ради участия в колонизации Сапфира. В 18 лет стал уланом Русской Императорской Армии, позднее — окончил школу подпрапорщиков. С девятнадцати лет — разведчик-оперативник ОВИ РИ. В 14 г. П.Г.В. штабс-капитан Самойлов пропал без вести во время выполнения пятого своего задания в ближнем тылу врага.

— Никак не пойму, какие между вами всеми отношения, — признался Унэйри. Он не ждал ответа, но День объяснил:

— Мы росли вместе. Нет, вообще-то тут ещё много мальчишек примерно наших лет, пара сотен, мы все приятельствуем. Но вот именно мы — одна компания. А они, кроме Ромки и меня — ещё и одно пионерское звено уже несколько лет. А теперь дружба начинает потихоньку разваливаться. Но они — ещё и живут на нашей земле и они все — наши младшие дружинники. Вот я и пытаюсь... что-то сделать.

— По-моему бесполезно, — осторожно сказал Унэйри. — Ведь у вас всё разваливается не по чьей-то злой воле, а просто потому, что вы все взрослеете и начинаете искать свои пути в жизни. Да и не развал это, а...

— Сторк, — сухо оборвал его День и посмотрел на Унэйри так, что тот на миг всерьёз оробел. — Я знаю, что это бесполезно. Я знаю, что это просто жизнь. Ещё недавно они все поклялись в случае чего защищать наше имение. Понимаешь, рыжий безмозглый пират — не свои фермы, где у них мамы, сёстры, братья и любимые кролики, а наше имение. Никто у нас не требует с несовершеннолетних таких клятв. Думаешь, это была шутка?

— Нет, — постыдно-поспешно ответил Унэйри. И не укорил себя за поспешность. День продолжал вколачивать слова.

— Ещё недавно мы все готовились умереть, а сейчас надо жить. И я вижу, что умереть было легче и понятней, чем понять, как жить дальше.

— Ну извини, что мы не облегчили вам жизнь, — Унэйри оправился от оторопи. День фыркнул:

— Да уж. Я вообще говорю это к тому, что наша жизнь — не очень простая штука. Взрослые объясняли. Я не очень верил. Теперь вижу сам. И, между прочим, никому из них, — он мотнул головой в сторону спящих, — я бы не сказал всё вот это, что говорю тебе.

— Потому что мы враги, — откликнулся Унэйри. — Очень просто быть врагами. Друзьями в детстве — ещё проще. А когда детство кончается — всё становится сложней, землянин. Хотя это и неправильно. Можно создать очень справедливое и счастливое общество. Но никто не гарантирует, что все в нём будут счастливы. Хотя это, разумеется, тоже неправильно.

На этот раз уже День посмотрел на сторка — изумлённо. Но сказал совсем не то, что ожидал услышать от него Унэйри:

— Давай-ка спать, мой пленник и гость.

Он улёгся, закутавшись в куртку. Унэйри подумал и последовал его примеру, лёг почти рядом.

— Нас учат не плакать, — сказал он. — Вообще не проявлять эмоций, но не плакать — особенно. Сегодня это было со мной впервые за очень-очень долгое время.

Землянин ничего не ответил, и Унэйри совсем уже было подумал, что он сразу уснул — и даже вздрогнул, когда услышал его голос:

— Нас тоже учат не плакать. Но понимаешь, это не всегда получается, если речь идёт не о такой ерунде, как страх или физическая боль.

* * *

Над лугом поднялся туман и закутал всё вокруг в белое беззвучное одеяло. Слышно было, как бродят тут и там кони. Задрёмывают, опустив головы. Поднимают их, фыркают опять, бредут куда-то лениво...

Сомкнулось туманное одеяло и над всё ещё попыхивающими синеватым и алым углями костра, вокруг которого спали, закутавшись в куртки, мальчишки. Между ними тут и там дремали псы, даже сейчас чутко охранявшие сон своих друзей; когда один из коней подошёл совсем близко, сразу два пса подняли большие лобастые головы, еле слышно зарычали ревниво — конь уступчиво отшагнул.