Вампиры девичьих грез. Часть 1. Маленькая страна.

— Ну, не знаю, если вы там все спите с кем попало и как ни попадя, то где вам и разобрать, кто чей папочка, — попыталась вывернуться я.

— До сей поры справлялись. Нет, Ларка, он действительно мой друг. Один из тех, чьей дружбой стоит гордиться. И, кстати, о друзьях. Те ребята, что мы встретили в парке, очень искренни в своем хорошем к тебе отношении. Не порывай с ними. Если уж ты не сдружилась ни с кем на своем факультете — общайся хотя бы с ними, не броди вечно одна.

— Ну вот откуда ты все это знаешь? И что тебе за дело?

— А я за тобой присматриваю. Считай, что нежданно обрела доброго старого дядюшку, которому небезразлична твоя судьба.

— Да? Нет, вот что старый — это понятно. Но я не уверена в твоей доброте.

— А что делать, Ларис? Родственников не выбирают. Уж какой достался. Поедем, отвезу тебя домой, сдам на руки родителям. Волнуются небось.

— После того, что ты навнушал моей маме?

— Ну, прости за маму. Хотел тебя напугать.

— У тебя получилось.

— Прости. Ты права. Я очень старый и крайне злой вампир. Но если ты будешь бесконечно добра ко мне и все время меня прощать, я непременно исправлюсь. Лет за триста — четыреста.

— Когда ты смотришь так серьезно, я не сразу понимаю, что ты издеваешься.

— Это и смешно. Идем, — он снова взял меня за руку, и я не смогла не улыбнуться ему в ответ. Он был вампиром, он все преграды крушил своим обаянием. И мы снова шли с ним за ручку, как пара влюбленных, и ехали домой в переполненном автобусе, где он прижимал меня к себе, якобы, чтоб я не упала, и это было приятно, и я делала вид, что верю, что это просто так. А может, это и было просто так, а я сама себе все напридумывала, потому что в глубине души хотела, чтоб он в меня влюбился, как Сэлисэн в Елену, и привозил бы подарки из далеких заморских стран. Или лучше увез бы меня на далекое теплое море. Чтоб взглянуть. Хоть одним глазком.

Глава 4. Доктор.

Мама вязала теплый зеленый свитер с желтыми цветами и радостно напевала что-то, поглощенная занятием.

— Ларочка, привет, как погуляли? — обернулась она на шум открывшейся двери. — Ты кушать будешь?

— Да нет, спасибо, я уже.

Анхен довел меня до подъезда и тут же ушел, не оборачиваясь, словно вспомнив о неотложных делах. Я вздохнула с облегчением, потому что здорово опасалась, что он решит подняться и пообщаться с родителями, да и вообще мне начинало уже казаться, что вампир не уйдет никогда.

Но он ушел, и, не успев еще подняться до родного второго этажа, я уже почувствовала, что мне его не хватает. Какой-то глупый укол тоски, что вот он был — и ушел. Голоса крови у меня нет, ага, как же. Дракосовы вампиры, ведь ничего ж специально не делают, а душу вынимают!

В квартиру вошла решительно, решительно бросила пальто на вешалку, решительно же отказалась от обеда, пристально разглядывая в большом зеркале свою, с утра еще чистую, юбку. Нет, вот я так и знала, что все этим кончится. Все в пятнах засохшей и не очень грязи, и еще вот эти черные масляные полосы.

— Мам, а велосипедная смазка отстирывается?

— Если сразу стирать, так все отстирывается, — невозмутимо отозвалась из комнаты мама. — Так как погуляли-то? Он что, катал тебя на велосипеде? Это так романтично!

— Ага, укатывал, — мрачно отозвалась я, не отрывая взгляда от зеркала. И поймала взгляд отца. Он сидел в кресле в гостиной, с раскрытой газетой в руках, но смотрел на меня, вернее — на мое отражение в зеркале, очень внимательно, словно пытался найти во мне что-то. Или боялся найти.

— Что-то не так? — спросила, обернувшись.

— Да нет, — папа перевел взгляд на газетные строчки. Но, едва я зашла к себе в комнату, намереваясь переодеться, он тут же вошел за мной следом и плотно прикрыл дверь.

— Что ему от тебя надо?

— В смысле? — это что, сейчас сцена "папы ревнуют дочерей к ухажерам"? — Это мой университетский приятель, мы просто ходили гулять.

— Правда? — папа взял стул и, поставив его спинкой почти вплотную к двери, основательно на нем уселся.

— Правда, — я смотрела папе прямо в глаза, святая, как Анхен — ни словом не солгала.

— А твой приятель, часом, не забыл сообщить тебе, что он вампир?

— Кураторами факультетов люди не бывают, — пожала я плечами. — Но маме он об этом говорить не стал, и я не была уверена...

— Так что надо светлейшему куратору от моей дочери?

— В основном объяснить, как следует правильно любить вампиров, не забывая, что именно они даровали нам жизнь, а потому имеют право и передумать.

— Что? Лариса, ты подписывала какие-нибудь бумаги? Что ты ему подписала, дословно, ты можешь вспомнить?! — папа в панике трясет меня за руки, а до меня только тут доходит, что я ему наговорила, и что он себе придумал.

— Я ничего не подписывала, папа, правда, да он и не просил, я не о том, ты не понял!

— Точно? Может, ты просто забыла?

— Точно. Он не может заставить меня забыть. Или захотеть. Или что-то сделать. Ты ведь об этом спрашиваешь?

Папа, сглатывая, кивает, но по-прежнему смотрит очень внимательно, требуя продолжения.

— Анхен сказал, это у меня генетическое отклонение такое. Голос крови отсутствует.

— Так его зовут Анхен?

— Анхе-нари-дит, — выговорила наконец, — ир го тэ Ставэ. Второе имя не помню. Что-то вообще несусветное. Не знаешь, почему у вампиров имена такие... нечеловеческие? Нет, ну если мы от них взяли и язык, и культуру, то почему их имена такие... не наши? Ни в язык, ни в культуру не вписываются?

— Лара, ты разговор на фонетику не уводи. Что за генетическое отклонение? Голос крови не может отсутствовать, это от природы, люди такими созданы.

— Я не знаю. Ты спросил, я ответила, как мне это сказали. Но приказать он мне действительно ничего не может, и это его... не то возмущает, не то забавляет, я не поняла.

— И он что же, проверял?

— Проверял. Я думала, поседею с таких проверок. Не сегодня, еще тогда, в университете. В кабинет к себе вызывал. Потом ночами мне в кошмарах снился. Знаешь, что сказал? "Прости за смелый эксперимент". Я для него как крыса. Лабораторная. Потом диссертацию напишет. А потом убьет. Нет, есть не будет, я для него невкусная, кровь ему моя не подходит, не тот сорт мармелада. Просто шею переломит двумя пальцами, и думать забудет, — у меня начиналась истерика, нервное напряжение этого дня и того, первого дня нашего знакомства, вырывалось в судорожных всхлипах, катилось по щекам слезами. Я понимала, что надо остановиться, успокоиться, и не пугать отца, но рыдания душили меня, вырывая из груди все новые подробности.

— Знаешь, он такой вежливый, такой заботливый, такой галантный — настоящий вампир. Но только все это — лишь пока ему повинуются, пока делают все по его слову, по взмаху ресниц буквально. А стоит сказать ему "нет" или повысить на него голос — и куда что делось!

— Никогда не встречал человека, способного повысить голос на вампира.

— Да ну? Ну, вот считай, что прямо сейчас встретил. Он вот тоже никогда не встречал. Оказался глубоко не готов, вся вампирская вежливость дымом стаяла.

— Так это он тебе запястья так украсил?

— А кто ещё? Мне было так больно, папа, так страшно, я плакала и умоляла меня отпустить. А он просто сидел себе в кресле, и объяснял, что больно будет до тех пор, пока я не осознаю, что веду себя неправильно! А сегодня он пришел, и я так испугалась! А ты не спас меня от него, не защитил! А если бы он и правда — уволок и заставил все подписать, ты так бы и сидел, и смотрел в окошко?

Папа сел рядом со мной на кровать и тяжело вздохнул.

— Ты не справедлива, дочка. Вот мама бросилась тебя спасать, и что? Она уже даже не помнит, из-за чего она так всполошилась. Голос крови во мне ослаблен, и я могу объективно осознавать их действия, и не мечтать стать их пищей. И не желать того же для своих близких. Но против прямого приказа мне не выстоять. Один взгляд в глаза — и все. Я даже забуду, что у меня была дочь. И чем я тогда тебе помогу? Ты можешь считать меня трусом, но пока я смотрю из-за шторки, у меня есть хоть какой-то шанс.

— Значит, это у меня от тебя такие способности?

— Возможно. Я не думал, что это передается по наследству. И тем более, что это может так усилиться в детях. Я никогда не мог сказать "нет". Ни одному вампиру. Хоть и понимал, что просто подчиняюсь приказу. В их глазах страшная сила, Ларка. Не шути с этим. Они не поймут. В конце концов, они наши создатели, и имеют право на нашу благодарность. Мы обязаны им всем, и с этим ничего не поделать. Мы все их дети, Лара.

— Угу, племянники. По крайней мере, я сегодня обзавелась добрым старым дядюшкой, который будет за мной присматривать.

— Ты ж говоришь, он не был к тебе добр.

— Да нет, это просто нервы. Прости, если напугала. Просто были пара моментов в нашу первую встречу, да и появился он так неожиданно, и плакала я потом из-за Лизки... В общем, все смешалось. Если честно, он был крайне корректен сегодня, очень пытался соответствовать выбранному им образу, и у него даже получалось.

— Быть добрым дядюшкой?

— Нет, милым мальчиком, как он маме представился. А про дядюшку это так, шутка была. Смешны мы ему. Глупые маленькие человечки.

Папа обнял меня, и какое-то время мы просто сидели с ним молча. Потом он поднялся, собираясь уходить, и уже от порога обернулся:

— Я только надеюсь, ты не вздумаешь в него влюбиться?

— В кого, в вампира? Папа, ну что ты в самом деле? Говорю же, не действуют на меня его глазки, хоть он и сверкает ими порой, аки фарами!

Следующие несколько дней в универе были настолько обычны и обыденны, что переживания встречи с вампиром отошли на задний план, поблекли, словно выдумка, не имеющая отношения к реальности. Я не встречала его в коридорах, и даже имени его при мне не звучало. Он где-то там жил своей параллельной жизнью, как жил задолго до меня и будет еще долго жить после. Бывают такие дни, говорил он мне. И можно почти поверить. Но в конце ничего не остается.

А потом по почте пришла посылка. Маленькая коробочка без обратного адреса и имени отправителя. А в коробке лежала огромная белая раковина, закрученная диковинной спиралью.

— Что это, Лара, откуда? — восторженно спрашивала мама. — Я такие только на картинках видала. Это настоящая? Или просто поделка?

— Настоящая, — я смотрела на ракушку, и почти ощущала шум далекого, недостижимого моря. Видела белый песок пустынного пляжа, и брызги пены, что разбиваются у ног. А еще огромный дом, похожий на склад. В комнатах которого валяются, позабытые, множество чудесных диковин, привезенных некогда хозяином из дальних, запретных стран.

Под неодобрительным взглядом папы я утащила раковину к себе, засунула под стекло в книжную полку. И засыпая, глупо улыбалась тому, что он все-таки обо мне помнит.

* * *

По субботам занятия неизменно проходили в больнице. С утра в маленькой, вечно стылой полуподвальной комнатке нам читали лекции по основам ухода за больными. Потом была практика. В этом семестре у нас был "Терапевтический уход", поэтому практику проходили на первом этаже в терапии. А вот в следующем семестре должен был начаться уход хирургический, и я даже самой себе не желала признаться, почему же мне так не терпится перебраться на третий, в хирургию. Конечно, потому, что там само по себе все интересней: и болезни, и лечение, и уход, а вовсе не из-за того, что один мой случайный знакомый обронил мимоходом, что он хирург, причем практикующий.

Здесь же интересно было разве что в первый раз, вернее — до первого раза, когда я тряслась в переполненном с утра автобусе до больницы, предвкушая, как я, в белом халате, по палатам...ну, не как врач, конечно, но почти как сестра...

Реальность оказалась проще и прозаичнее. Все медицинское, что нам поручалось, это обойти палаты, да померить давление и пульс. Лишний раз перемерять давление большинство пациентов не жаждали, сходу называли нам цифры и просили оставить их в покое. Как сестер они нас не воспринимали, минуй их бездна, воспринимали как студентов: никчемных, неумелых и чересчур многочисленных. Хотя, были, конечно, и другие. Из клуба "для тех, кому за...". Эти давление мерить никогда не отказывались, да еще и требовали перемерить, не доверяя полученным результатам. И при этом вдохновенно пересказывали свой анамнез, причем в таких подробностях, что заканчивался он обычно на троюродной внучке двоюродного дяди соседа через дорогу внучатого племянника. Иногда это бывало интересно, чаще — откровенно скучно, тем более, что недели шли, старушки менялись редко, а истории — никогда.

Порой нам доверяли разносить обеды, но чаще — мыть полы, выносить судна за лежачими больными, а как-то раз — даже приводить в порядок потекший на больничной кухне холодильник.

Суббота была в больнице мертвым днем. Не работали процедурные, не было никого из врачей, кроме дежурных. Было тихо, пусто и скучно. Наверное, было бы значительно познавательней проходить практику в один из будних дней, когда жизнь в больнице кипит, больные проходят обследования, посещают различные процедуры, по утрам бывает полноценный обход, и врачи назначают лечение, и отслеживают, как оно продвигается. Но будни были, видимо, расписаны за студентами остальных пяти курсов, а нам досталось тосковать по субботам.

Было начало декабря. Мы с Марийкой стояли у окна в коридоре, лениво разглядывая, как падает снег. Он летел неспешно, огромными белыми хлопьями, и столь же неспешно летели минуты, почти не приближая время нашего освобождения. Марийка мечтала о тихой уютной анатомичке с таким родным запахом формалина, где в большом ведре ждали ее недоизученные мышцы, с трудом узнаваемые после слишком активного знакомства со множеством пинцетов, а то и рук, но такие необходимые для успешной сдачи экзамена. Я мечтала о "спать". То блаженство, что скрывало в себе это слово, было таким заветным, но таким недостижимым. Чем ближе приближалась зачетная сессия, тем сильнее груз недоученного, недочитанного и недосмотренного ложился на мои, уже трещащие, плечи, и засыпала я ближе к утру, раздавленная так и не побежденным учебником анатомии, а еще были всяческие химии, биология, и даже незабвенная история нашего славного отечества. И все это требовалось когда-то учить, а мы стоим здесь, и рассматриваем снежинки, потому что кто-то когда-то решил, что студентам сызмальства надо быть как можно ближе к будущему месту работы. Чтоб проникались, так сказать.

Я проникалась. Еще утром, когда я мерила давление, одна из женщин в пятой палате пожаловалась мне на боли в области живота. Я честно подошла на пост, и сказала об этом сестре. Сестра раскладывала таблетки по маленьким стаканчикам, и вяло отмахнулась, что попозже непременно глянет.

— Им просто скучно, — заверила она меня, — вот они и придумывают себе развлечения. Ты лучше сходи на третий пост, попроси карту той, что мы в первую палату-то положили. А то они ее-то к нам перевели, а назначений ее у меня нет — какие я ей таблетки-то должна класть?

Потом нас отправили перетаскивать привезенное из прачечной белье, затем мы отчитывались о результатах своих измерений...Но в палату к той женщине я все же заглянула. Узнать, была ли сестра.