Ненормальная

И вот теперь оказалось, что она играла в компании Славки и Сергея. А ему даже позвонить не изволила, а тут еще и друг постоянно подначивает:

— Или тебе уже надоело? Не привык, что на шею не бросается? Лень силы тратить? Так ты скажи — мы времени терять не будем, утешителей много найдется.

— Серег, не лезь, куда не просят, сам разберусь как-нибудь.

— Ну, смотри, я предупредил. Серьезно. Только из-за тебя никаких шагов не делаю. Но будешь обижать — не посмотрю, что ты друг. — И вышел, хлопнув дверью.

Руки сами потянулись к телефону. Набрал номер, долго слушал гудки, почти отчаялся, но услышал долгожданное:

— Алло, привет, Дим.

— Привет. Ты как? Извини, что долго не звонил. — Почти скороговоркой выпалил

— Да все нормально, у всех дела бывают.

— Не обиделась? — Какой ответ хотел услышать? "Нет, потому что мне параллельно" или "Да, ты козел, и не звони мне больше"?

— Да ну, за что? — спокойный голос, ни тени претензий. Вообще никаких. — У всех бывают дела, или просто говорить ни с кем не хочется. Что тут обижаться? Да и с какой стати? — А вот здесь послышалось "кто ты такой, чтобы я о тебе вообще вспоминала?"

— И что, даже не скучала? — никак не ждал от себя, что когда-то будет вот так выпрашивать хоть малый намек на небезразличие.

— Ты же знаешь, что мне скучать некогда. Я не понимаю, что такое "скука".

Ну да, куда там — столько хахалей вокруг. Чуть с языка не сорвалось. Вовремя заткнулся.

— А по мне? — Все, тушите свет. Докатился. Никогда таких вопросов никому не задавал. Только морщился, когда девчонки так пытали.

— По тебе скучала. — Олеее -оле-оле-оле!!! Дайте мне барабан, я сейчас на нем что-нибудь побарабаню!!! Сердце станцевало какой-то дикарский разухабистый танец.

— Могла бы и позвонить.

— Дим, ну откуда я знаю, чем ты занят? Если ты не хотел меня слышать — зачем тебя напрягать? Парни сказали, что ты жив — здоров, помощь не нужна. Зачем дергать-то? У меня тоже бывает, что никого не хочу видеть и слышать.

— Ну да, Славку почему-то захотела видеть, а меня — нет.

Пауза. Мучительная, за время которой захотелось оторвать себе поганый язык.

— Ты сейчас о чем, вообще?

— Да ни о чем, просто не стоит с ним близко общаться — чересчур легкомысленный.

— Не переживай, я взрослая девочка, разберусь. Не с такими справлялась.

Так началась бесконечная пытка ревностью, и жестокая игра с самим собой — "очень надо, но сам себе не признаюсь", и хождение по раскаленным углям — как еще назвать состояние, когда вот она — руку протяни, но не дотянешься?

Глава 13.

Находиться рядом с ней, на расстоянии протянутой руки — вот и все, чего хочется сейчас в жизни. Но любоваться бесконечно на родное лицо можно до одурения, а наших проблем это не решит.

А проблемы есть, и серьезные. Что ее так страшит в наших отношениях, почему так уверена в том, что вдруг окажется мне не нужной и не достойной? Ведь ни разу не говорил ей такого... Или говорил? Обвинял в том, что ей на всех и на все времени хватает, а на меня — нет? Обвинял. И требовал, и молил. И ревновал, как припадочный. Только ей свою ревность не показывал, прятал, как мог. Один только раз и попытался предъявить претензии, когда вдруг начала от секса отказываться — и не раз, не два, а целую неделю изводила меня не утоленным желанием.

Тогда чего только не передумал, так себя накрутил — хоть в петлю лезь, хоть волком вой. Не выдержал:

— Ань, у тебя кто-то еще появился?

В принципе, ее реакция и без слов все дала понять: как стояла, так и села, ошарашенная:

— С ума сошел? С чего вдруг такая идея?

— Ну, раньше тебе меня не хватало, могла всю ночь не спать, выматывала до последней капли, а теперь вообще отказываешься...

Фыркнула сначала, а потом открыто расхохоталась.

— Вот ты дурак, Серебряков! Это ж надо додуматься!! — и снова заржала, заставив чувствовать себя полным идиотом. — Да у меня уже болит все от этих марафонов, понимаешь? Мне все в кайф, всего достаточно, но организм — не железный. Передышка нужна. А тебя не уймешь.

— Но раньше-то ничего не болело, тебе все нравилось? — продолжал настаивать, хотя понимал, что это крайняя степень тупости.

— Ну, я поначалу тоже с катушек съезжала — дорвалась до царского тела, про запас набиралась, на всякий случай. А теперь ясно, что ты никуда не денешься , можно и передохнуть.

Вздохнула, сделала паузу, а потом выдала:

— Значит, слушай и запоминай: если я с тобой — значит, с тобой. На двух стульях сидеть не умею. А если решу уйти — тебе первому об этом сообщу. Рога носить не будешь, не переживай. И больше даже слышать ничего не хочу. Если люди друг другу не доверяют — смысла нет в отношениях. И если ты мне верить не можешь — значит, не стоит продолжать. Так что, разбегаемся, или я тебя убедила?

Еще как убедила! Один только намек на расставание — и все, скис и заткнулся. Поверил на 100 процентов? Наверное, нет. Не потому, что ей не доверял, а потому что боялся — найдет лучше, сильнее, умнее; короче, более достойного, и я ее потеряю.

И ревность была от этого: в каждом видел соперника, претендента на мое место, и все болело, когда видел, как улыбается кому-то, как смеется, как слушает комплименты. А вдруг этот разговор — начало моего конца? Вдруг именно этот козел придет и заберет мою Аньку? И зубами скрипел, и ночами не спал, но боялся хоть словом упрекнуть. А она, рассказывая, как ссорится подруга с мужем, рассуждала:

— Ревность не от того рождается, что кто-то повод дал, а от того, что человек сам в себе не уверен. Боится, что кто-то лучше окажется, и любимый человек уйдет к более достойному. Вот ты у меня — самый классный, и знаешь об этом, поэтому не ревнуешь, правда, Дим?

В этот момент отпускало, и на какое-то время становилось легче, но затем, стоило лишь появиться кому-то на обозримом горизонте — все возвращалось на круги своя.

Ох, как близка мне тогда стала песня Макаревича про ту, что любила гулять по ночам... Раньше слышал ее много раз и не понимал: бред, набор слов без всякого смысла. А тут услышал по радио и расплакаться захотелось: так все близко оказалось, словно про меня. Про то, как пытался закрыть все окна, как боялся, что однажды не вернется. И как боялся съехать с катушек, ожидая этого каждый день.

Нет, она никуда не убегала. И возвращалась ко мне постоянно — с работы, с девчачьих посиделок, из командировок. Вот только все чаще уходила куда-то вглубь себя, пропадала где-то в своих мыслях, а мне туда ходу не было. Хотел ли узнать, что там — у нее на душе? Зайти в эту неизведанную глубину, понять — о чем там кино показывают, которое я не вижу?

Нет, не хотел. Боялся. Ловил иногда на себе взгляд оценивающий, казалось, думает: "Кто этот человек? Что я здесь делаю? Зачем?" И страшно было удостовериться, что именно такие мысли бродят в этой головушке.

Потому не лез, не копался, а старался вытащить ее оттуда, из раздумий, отвлечь, притянуть к себе ее интерес.

Вот и доигрался. Она в себе сомневалась, я — в ней. Результат печальный.

Что ж, придется менять правила игры. Попытаемся разобраться в наших с тобой проблемах. Благо, есть верный друг и товарищ — Интернет. Там все про всех написано. Эмоций, говоришь, у тебя мало? Поищем, в чем причина. Причина — она же всегда есть.

Закопался так, что не слышал, как проснулась, успел только голову от монитора поднять, увидеть в проеме двери и захлопнуть ноут. Ей совсем ни к чему знать, чем я тут интересуюсь.

— И снова доброе утро. Выспалась?

— Да, спасибо. Еще мутная немного, но отдохнула. И не звонил никто, как ни странно.

Ага, не звонил. И Серый, и Славка, и Аллочка. Все уже в курсе, что я тебя вчера уволок, и боятся, что мы друг друга где-нибудь прикопаем. Вроде, убедил, что ты жива, а я покой и сон охраняю. Пообещал потом привезти и всем показать, живую и невредимую.

— Хочешь чего-нибудь?

— Как обычно, кофе. Можно сразу пару литров.

Что ж, знаем твою слабость, уже подготовились. Три раза кофеварку заправлял. Правда, первые две партии сам и употребил.

Сидит, такая на вид спокойная... Только снова куда-то уплывает. Ну, мы теперь ученые. Будем действовать по новой схеме. Пока ты снова никуда не улетела.

— Ань, я тут почитал, что все проблемы, эмоциональные, психические — они от проблем в прошлом, от травм — детских и юношеских. Человек, если их не решил, всю жизнь потом страдает. Может, у тебя что-то подобное было?

— Ты имеешь в виду, не ударялась ли я в детстве головой? Ударялась, конечно. И с деревьев падала, и с качелей. Может, младенцем тоже роняли, но мама не признается. — И ощутимый холод в голосе. Понятно, кому хочется о своих проблемах говорить. Слабакам — да, они любят на жизнь поплакаться. Но не она — это точно. Она зубы стиснет и прет, никому не жалуясь. Помощь предложишь — еще и пошлет подальше, да так, что убежишь, не оглядываясь. "Сама". Все сама. Вот только не получается у тебя саму себя оценить, как следует, слишком дешево ставишь.

— Ты же умная девочка, и понимаешь, о чем я говорю. Что-то, что в твоей жизни произошло, сильно ранило, а теперь жить мешает нормально.

Ох, какой ледяной стужей потянуло. Заморозит, не иначе.

— А что, например? Какие варианты? Я сейчас с ходу не припомню. Ты расскажи, может, быстрее вспомню.

Из памяти тут же полезли всякие случаи: родители (не вариант, о них вообще предпочитает молчать), первая любовь, изнасилование, смерть близких — в общем, полный сумбур. Выпалил, не подумав, первое, что подвернулось:

— Может, у тебя первая любовь не сложилась? Из-за этого ты теперь боишься отношений?

Тихое такое, горькое:

— Не было у меня первой любви. Первый секс был. Любви не было. — и голос такой спокойный. Мертвый такой, безжизненный. — Думаешь, в этом дело? Или все-таки в первом сексуальном опыте? Сейчас разберемся с ним, и все пойдет, как по маслу, да, Дим? Я тебе душу раскрою, ты меня пожалеешь, и будет у нас тихое семейное счастье.

Что-то я, похоже, не то ляпнул. Совсем не то. Я ее такой еще никогда не видел. Злой, веселой, раздраженной, радостной — всякой, но живой. А сейчас сидит пустая оболочка, смотрит на меня застывшим взглядом. Не на меня даже, а куда-то сквозь. И голос... Господи, лучше бы ты молчала...

— Ты хочешь знать о моем первом опыте? Даже не из-за травм, а просто так — любопытно же? Да? А уверен, что тебе это надо? — Вздох. — В десять лет. Ага. Не смотри так, не придумываю.

Японский бог! Да что же это такое? На хрена я это сделал? Вскрыл сейчас, только что, своими руками, что-то настолько страшное... Мне, взрослому мужику, страшно представить, а как же она-то? Это ж... Даже не подросток, ребенок совсем. Эскулап я ублюдочный! В дядю доктора решил поиграть, что ж теперь делать с тобой, маленькая, чем закрыть эту рану, чтобы не хлестала такой болью из твоих глаз? Это ж рехнуться можно. Но теперь, похоже, не остановишь — хлынуло, сбивающим с ног потоком страдания...

— Я никому не говорила никогда. Ты первый. Уже можно, в принципе. Слишком много лет прошло. Хотя и сейчас стыдно. — Снова мертвая пауза. Она молчит, и я не знаю, что сейчас можно сделать, чтобы помочь. — Я тогда не понимала сначала, что вообще происходит. Взрослый дяденька приходил и гладил меня, пока родители не видят. Он очень хороший был. Его все любили. Я тоже любила и не думала, что он может делать что-то плохое. Мне нравилось, было приятно. Только родителям просил не говорить. Это было нашей маленькой тайной. Почему именно я, а не другие девочки в нашей большей семье? Этого я не пойму никогда. Кроме меня, у него была еще куча племянниц. И дочери тоже были. А может, и не я одна. Да что я вру? Какие десять лет? Я еще в садик тогда ходила, когда это началось.

А в мои десять лет он решил применить не только руки. Было очень больно. И страшно. А кричать было нельзя — за стеной спят мама с папой, и брат. Вот тогда мне стало стыдно в первый раз. А потом — всегда. Почему я? За что он меня так наказал?

И потом, когда девчонки решали, кому отдать свой первый раз, подарить себя, так сказать, я по этому поводу не парилась. Дарить-то нечего было уже.

И снова замолчала. Глаза совсем замерли. А потом вдруг встрепенулась, увидела, наверное, меня, наконец; что-то такое в моем лице разглядела — и прорвало: руки ходуном заходили, зубы стиснула, а в глазах слезы наливаются. Аня, девочка моя хорошая, ты только не плачь, не мучайся так, прости меня, дурака, убей, матом обложи — но только не надо держать в себе всю эту гадость.

Снова по глазам все поняла, вскочила, уселась на стул к подоконнику, отвернулась.

— Дай сигареты, Дим. — Протянул ей всю пачку. А она скрутилась вся: ноги узлом заплела, руки вообще в непонятных местах перевились (гибкая, мать твою), зубы сжала. Руки протянул, чтобы прижать — отодвинулась. — Только не жалей меня. Не надо. Не переношу этого. Пока никто не жалеет, я держусь. А если кто-то пытается пожалеть — все, ломаюсь. Реветь тут буду у тебя до утра.

И молча, на моих глазах, выкурила три сигареты подряд. Прикуривая одну от другой. Такого я еще не видел. Здесь уже терпение лопнуло. Хреново — да, согласен. Но вот так травиться — смысл?

Присел перед ней на колени, вынул сигарету из рук, затушил, начал согревать ледяные ладошки — дышать, растирать; целовать не рискнул сейчас.

— Анют, а куда родители смотрели? Они о чем вообще думали?

Страшная какая ухмылка, жестокая:

— Да им похрен было, что со мной происходит. Живая, здоровая, сыта, обута-одета — и ладно. Какие там душевные терзания? Мала еще для них. Я пару раз пыталась с матерью по душам поговорить — она отмахивалась. Рано, мол, думать об этом. Ага. Поздно уже было.

— А потом, Дим, знаешь, что началось? Меня ж ничто не сдерживало — барьер давно отсутствовал, и я начала спать со всеми, кто хотя бы делал попытку. Все понять хотела, о чем там в книгах пишут — там же все так здорово, сладко, красиво. Ты хочешь знать, сколько у меня было мужчин?

И так в глаза посмотрела, что я понял: нет, не хочу. Не надо, малыш, не говори об этом. Раньше — да, задумывался, любопытно было. А теперь — вообще неважно.

Но ответ ей был не нужен. Так, для формы, поинтересовалась.

— Я сама точно не знаю. Всех не помню по именам. Не как перчатки меняла. У меня за всю жизнь столько перчаток не было. Как платки носовые. Я все путала секс и любовь. Думала, что это всегда вместе бывает. Надеялась, что после того урода смогу встретить принца, и он заставит меня обо всем забыть. А еще фригидности боялась — ни с кем не было ни трепета, ни возбуждения — вообще ничего. Физкультура. Потом уже поняла, что мною пользуются — на пару раз, и забыть. А я каждый раз почти в любви признавалась.

А потом задвигала новую ошибку куда-то поглубже, не хотела переживать, затыкала все пробки, чтобы ничего не вылезло, улыбалась и шла дальше. В принципе, нескольких раз хватило, чтобы понять — любви тут нет и быть не может. Чистые животные потребности.

И вот тут я разошлась. Я стебалась над мужиками, как могла — дразнила, флиртовала, посылала, измывалась изо всех сил. И поняла, что они шелковыми становятся, если их держать на коротком поводке. Но кайфа от этого все равно не получала. Моральное удовлетворение — да. За что я им мстила? Наверное, за свою обиду на мужской пол. За семью, в которой мне забыли объяснить, что любить и трахаться — не одно и то же. За то, что не могу наслаждаться тем, что может подарить мужчина женщине — за это особенно.