Крик. Громкий, режущий уши и терзающий сердце крик её родного брата повис над стадионом. Как же ей больно было его слышать... Как же быстро трясущиеся руки сложили следующие печати...
— Футон: Стелющийся ветер, — чудом не заикаясь, выдохнула куноичи.
Легкий порыв воздуха пробежал по ногам, приятно щекоча открытую кожу, и, усиливаясь, поднимался все выше, прогоняя повисшую над полем боя туманную дымку. Бледный покров исчез... оставив только скулящее от боли тело.
— Аники! — вырвалось у девушки, видевшей как брат, кусая губы, боролся с причиняемыми ожогами муками в попытках подняться. — Не вста...
— Заткнись!
Куноичи замерла. Голос, что она услышала, не мог принадлежать её брату: слишком грубый, слишком резкий, преисполненный отчаяньем, завистью и жалостью. Никогда раньше он не кричал на неё, не смотрел на неё так. Где тот родной ласковый и веселый голос, что будил её по утрам, что выгораживал перед родителями и намного более старшими одноклассниками в Академии? Где тот заботливый любящий взгляд, который встречал её каждый новый день?
Не здесь.
— Заткнись и сражайся! — надрывным голосом вскричал парень, с трудом держась на обожженных ногах. — Мы оба знаем, чем все это закончится! Так что прошу, хотя бы не оскорбляй меня своей жалостью!
— Они-сан... Я... Я не хочу... Я не могу...
Она действительно не могла. Борьба, что велась внутри неё, остановилась, все планы, что она успела наметить в свои неполные одиннадцать лет, отодвинулись на задний план. Был только он — брат. Брат, что со страхом и смиренностью, практически просил убить её.
— Ты должна! — вскричал парень практически со слезами на глазах. — Если выжить должен только один, то пусть бестолковый бездарь умрет от руки маленького гения!
Девушка в ответ лишь мотала головой, ища выход из патовой ситуации. Куноичи знала — эта арена, в этот день могла выпустить лишь одного из них. Только одного... И быть этой единственной она не желала. Только не благодаря жертве брата.
— Ты так говоришь... но тогда почему... — девушка продолжала искать причины и оправдания, когда взгляд зацепился за торчащий позади Каменный кол, что лишь недавно чуть не лишил её жизни. — Зачем ты пытался?
Обожженное, искривленное в гримасе боли лицо брата на миг нахмурилось, но вновь просветлело. Его оскал сменился вымученной, искренней улыбкой, руки расслабились и повисли вдоль тела, а из ранее сжатой за спиной ладони выскочил спрятанный кунай.
— Наверное, — горько усмехнулся парень, — во мне еще была искорка надежды. Теперь её нет... Ну что, давай закончим этот фарс? ..
Она не могла ответить, не могла кивнуть, не могла помочь брату умереть с честью. Не могла...
Но должна. Если брату и суждено погибнуть то пусть уж лучше от её руки, а не этого чудовища.
Трясущийся подбородок медленно опустился вниз...
...Измученный краткой схваткой, с двумя спаленными ладонями и проткнутой икроножной мышцей он стоял на коленях перед безусловным победителем этого боя. Его покрытое волдырями лицо выражало лишь смирение и удовлетворение, его руки опустились на землю и больше не поднимались. А он смотрел. Смотрел ей в глаза.
— Прежде... чем ты сделаешь это... — с трудом, глотая слова и буквы, говорил парень, — а ты сделаешь это... позволь мне первым поздравить тебя...
Девушка кивнула, с иглой в сердце, наблюдая за последними минутами жизни своего брата. Она хотела, чтобы он говорил. Она хотела, чтобы он как можно дольше оттягивал неизбежное.
— Ты сдала экзамен... молодец... я горжусь тобой... и... расти сильной... Сделаешь? Ты ведь не подведешь меня, сестренка?
Девушка мотнула головой, глотая так и не выступившие на глаза слезы. Она приняла решение. Битва внутри неё закончилась. Путь наметился. Она отдаст долг всей деревне, убив самодовольного выродка, и займет его пост. Она сделает так, чтобы больше никто не испытал того, что предстоит испытать ей.
— Давай... — вновь раздался слабый, нервный, дрожащий от страха голос уставшего человека. — Впечатли меня!
Куноичи кивнула. Она сделает это красиво. Она покажет ему пока что единственную доступную ей технику этой стихии.
— Йотон...
...повисшую над стадионом тишину нарушает стук падающего тела. С прожженной насквозь грудиной, с опаленными краями раны и бледным лицом шиноби распластался на низкорослой траве. Его последний вдох замер на полпути, знаменуя конец короткого, но морально тяжелого сражения.
— Победитель... — громоподобный ненавистный голос пролетел над стадионом, спугивая рассевшихся на ветках птиц, — Теруми Мей!
Дотянуться до мечты.
— Молодец, Акио! Молодец! — радовался Манабу моим небольшим успехам. — Просто умница! Только...
Он подошел ко мне, замершему в непривычной позе, и, слегка надавив на вытянутую вперед руку, поправил её.
— Вот! Так лучше! Идеально! — продолжал верещать охотник, прыгая вокруг меня. — Запомнил?
Я уверенно кивнул головой. Стойку подобною этой мне сложно было бы забыть и на смертном одре — слишком любима она для меня была. Да, вспоминая прошлую жизнь, сложно было воскресить в памяти все с тобой происходившее, но забыть про свою главную страсть, это надо было постараться.
Стрельба из лука.
Никогда ей не увлекался, но грезил постоянно. Любовь к этому простому и незамысловатому древнему оружию оставила следы во всей моей прошлой жизни — начиная от просмотра фильмов и игрой в РПГ, заканчивая поездками на дачу, где я, вооружившись палкой с натянутой на неё леской, отыгрывал роль небезызвестного эльфа из небезызвестной трилогии. Тогда, становясь в позу, отдаленно напоминающую эту, я отпускал тетиву, отправляя кривую легкую палочку на полтора десятка метров вперед.
Теперь же я стоял, не шевелился и, затаив дыхание, слушал матерого охотника. Во мне бурлила надежда наконец-то прикоснуться к тому миру, что так долго уже от меня бегал.
— Раз запомнил, то тогда давай сам.
Очередной, почти рефлекторный кивок и я быстро расслабляю слегка онемевшее тело. Моя вина — напрягаться не требовалось вовсе, но я, пораженный внезапной догадкой об истинной природе совместной игры "Повторяй за мной", не мог отреагировать иначе от нахлынувшего на меня возбуждения.
— Давай теперь сам, — вновь повторяет Манабу, внимательно за мной наблюдая.
Так...ладно.
Глубокий вдох, чтобы снять накопившееся напряжение, и моё тело задвигалось. Шаг левой ногой вперёд, лёгкий поворот ступни, сначала одной, а следом и другой. Туловище не двигается, оставаясь на месте, грудь смотрит на дерево-мишень. Немного скашиваю глаза, чтобы взглянуть на Манабу, и, не заметив на его лице и каплю неудовольствия, продолжил. Выбрасываю левую руку вперед, стараясь её не сгибать и держать ровно, правую же отвожу назад, сгибая в локте и держа её параллельно земле. Замер.
— Умница! — вновь воскликнул охотник, наворачивая вокруг меня круги. — Идеально!
Непрошеная улыбка сама собой наползла на мое лицо — ну не мог я не радоваться своим же успехам. Успехам, которые в прошлом действительно редко меня посещали. Другое дело неудачи, что в то время приходили по мою душу едва ли не ежедневно. Они ломали меня, заставляли отказываться от взятых дел, подтачивали уверенность в себе, разваливали планы и надежды...
Нет, вру. Это не причина, это следствие. Только недостаток внимания, только отсутствие упорства, только нехватка смелости дойти до конца, до своей цели, сквозь все тернии и преграды и были главной проблемой. Только это, и ничто иное, лишало меня возможности познать вкус триумфа, наверняка ощущаемый при достижении чего-то весомого. Только я, мои слабости и нежелание с ними бороться.
И потому мне нельзя было давать себе спуску на этот раз. Да, я переродился в новом теле, да, мне дали второй шанс, но моя личность не претерпела никаких изменений.
Нельзя давать себе спуску на этот раз...
Нельзя присущей мне апатии и лени вновь руководить моей жизнью...
Нельзя позволить трём ублюдкам уйти от наказания только из-за моей неспособности перешагнуть через себя же...
— ...кио! Акио! — голос охотника с трудом выдернул меня из пучин самоанализа. — Можешь расслабиться.
Что? ..
А! Я сам не заметил, как замер в позе готового к стрельбе лучника — больно резко накатилось на меня желание покопаться в своей тёмной душонке. Странно... Слишком уж часто в последнее время моё сознание или полностью завладевало всем вниманием, или полностью меня покидало. Раньше подобное не наблюдалось. А значит... буду считать это признаком перемен...
"Так, хватит, — оборвал я сам себя. — Давно пора вернутся к ненавистной роли трехлетнего ребенка".
Одно мгновение и пока ещё не заметные мышцы расслабляются, прекращая ныть от небольшого напряжения.
— Мори-сан, — как обычно, не фамильярничая, обратился я к охотнику. — Это не весело... Зачем все это?
Пусть данный вопрос и был из разряда необходимых, но задавал я его с ощутимой дрожью — боялся, что охотник внезапно передумает, пойдёт на попятную.
Напрасно.
Ответ был стремителен, красочен и полон. В каком-то слитном, почти не заметном взгляду движении Марабу выхватил из-за спины натянутый полутораметровый лук, одновременно с этим меняя положение собственного тела. Он развернулся боком, но совсем не так, как показывал мне, выбросил руку с оружием вбок, на одну линию с ногами, и застыл с отведенной за спину открытой ладонью.
— Смотри внимательно, Акио. Очень внимательно, — тихо, сквозь зубы, прошептал охотник.
И тут зрение меня подвело... Молниеносные движения рукой осознавались лишь благодаря сопровождающими их звуками, все остальное попросту расплывалось перед взором. Лёгкий едва слышный скрип, доносившийся до слуха, означал натяжение тетивы, а резкий щелчок её свободу — вроде все просто... если только это не повторилось трижды за полторы, отсилы две, долгие секунды.
Я не сразу поверил в услышанное, с успехом списав все на эхо или слуховую галлюцинацию, но последовавшие после три глухих деревянных стука тут же развеяли мои сомнения. Резко ведя головой в сторону последнего звука, я уже догадывался, что именно я там увижу. Знал, но не верил. Три тяжелые, полуметровые стрелы, все ещё немного подрагивая, кучкой торчали из ствола широченного дуба. Совершенно искреннее изумление, нетерпение и восхищение абсолютно закономерно отразились на моём лице.
— Хочу! -мигом пересохшего горла. озвучил я мысль, что в тот момент завладела моим сознанием — Хочу!
* * *
"Они торопились, но шли не спеша. Они с опаской смотрели по сторонам, но не сомневались в собственной охране. Они были слабы, но их ценность была неоспорима.
Они полюбили войну.
Им понравилось ощущение собственной значимости..."
Сточившийся графитный стержень отпрянул от внушительного, исписанного уже почти на половину свитка и занял свое место в пенале среди своих братьев.
Янаги придирчиво взглянул на готовые строчки.
— Нормально, — решил он после секундного просмотра. — Получается неплохо.
Его рассказ, приправленный автобиографическими вставками, с каждым днем рос все быстрее — достаточно свободный график тому только способствовал. Постоянные переходы, однообразная и не слишком частая работа, отсутствие игорный и питейных заведений никак не могли удовлетворить возбужденный всем происходящим мозг. Вот и приходилось выплескивать все копившиеся мысли и эмоции на бедную бумагу, что стоически это терпела. А ведь еще каких-то пару месяцев назад скажи ему кто о том, что он добровольно возьмется за написания рассказа, ну или скорее дневника, Янаги, вместе со всеми своими одноклассниками, рассмеялся бы тому безумцу в лицо.
Но Скука не делает различий между людьми. Она не делает скидок на характер или возраст. Она просто меняет того, к кому пришла.
Янаги вновь закинул свой свиток в наплечную сумку и в очередной раз поднял глаза. Не так он представлял себе войну. Где долгожданные стремительные и молниеносные вылазки в стан врага? Где слава, добытая кровью и потом на полях жестокой брани? Где сексуальные гейши, готовые без сомнений разделить постель с героем скрытой деревни Камня?
Нигде.
Янаги был ирьенином.
И это было несправедливо.
Не для того Янаги круглыми сутками развивал свое тело, чтобы теперь не спеша, под охраной таких же шиноби как он сам, ходить из лагеря в лагерь, оказывая посильную помощь своим товарищам. Не для того он семь лет посвятил Академии, чтобы всю оставшуюся жизнь шататься по больницам и Лечащей дланью лечить синяки и ушибы. Не для того он улучшал своей контроль чакры, чтобы однажды быть замеченным и насильно распределенным в корпус ирьенинов...
На плечо задумававшегося Янаги упала чья-та тяжёлая рука, почувствовав которую он не спеша обернулся.
— Привал окончен, — шепнул ему на ухо джонин, командующий группой сопровождения. — Мы выдвигаемся.
Янаги кивнул, глядя уже в спину отошедшему шиноби. Его взгляд в очередной раз задержался на тёмных стандартных одеждах оперативников, на их оружии, на свитках с запечатанным снаряжении, вновь пробуждая черную зависть.
Он хотел все это, он стремился к этому..., но верхушка камня имела на все собственное мнение.
Ирьенин.
Янаги чувствовал неприязнь уже к самому этому слову, что уж говорить об этой профессии в целом. До войны лишенные званий и привилегий носить оружие, не допускающиеся до любых конфликтов ирьенины лишь с началом столкновений немного поправили свое социальное положение. До этого же, их сложно было назвать не только стратегически важным ресурсом в деревне, где твоё социальное положение зависело целиком от личностной силы, но обычными жителями в целом. Тот же выезд за пределы деревни, доступный всем прочим, им был строго ограничен. Оттого зачастую нерешительный Янаги не сомневался, что попади он в ряды ирьенинов в то время — покончил бы с собой незамедлительно. Сейчас же... было терпимее.
Затяжная война внесла коррективы в общее представление докторов с чакрой. В множестве удалённых друг от друга военных лагерях постоянно требовалось присутствие хотя бы нескольких обученных ирьенинов, что могли справиться со стабильно возрастающим потоком раненных и больных. Тут-то и почувствовался общий дефицит шиноби именно этой специализации. И именно в его выпускной год, в год окончания академии, в год формирования будущего юных защитников скрытой деревни Камня...
Только вот даже насильное привлечение пяти из семи классов выпускников под знамена больницы проблемы не решило. Дефицит медиков остался, что в свою очередь привело к созданию мобильных команд ирьенинов. Членом одной из такой команды и стал Янаги, стоило ему только пройти ускоренные полугодичные курсы по оказанию медпомощи...
... Густой лес, состоящий из просто нереально громадных деревьев, и не думал заканчиваться, бесконечно простираясь во все стороны. Пышные кроны зеленых исполинов своими ветвями заслоняли ясное небо, пропуская на узкую тропинку ползущую меж их корней лишь тонкие пучки света. Получившийся же таким образом полумрак щедро делился с идущими по дорожке людьми чувством скрытой угрозы. И они ощущали её.
