Беги, Василич, беги

— Товарищ Гудыма приехал к вам, — сказал довольно звонкий голос, принадлежавший человеку, умеющему голосом командовать людьми.

— Какой ещё Гудыма? — крикнул я.

— Ваш личный друг товарищ Гудыма, — ответил голос.

— А где он? — спросил я. — Я его в упор не вижу.

— Да вы не бойтесь, — сказал голос, — он сидит в машине, возраст у него не тот, чтобы козликом прыгать. Откройте ворота мы заедем.

— А чем этот ваш Гудыма занимается? — не унимался я.

— Как вам сказать, — ответил молодой человек, — он на своей территории строго соблюдал старые и новые законы.

— Авторитетом был? — спросил я.

— Почему был, — сказал голос, — он и сейчас в авторитете, а сюда мы приехали по его приказу, потому что он говорит, что здесь живет его лучший друг.

Сомнений уже не было. Это Гудыма. Чекист. Жив. Сколько же ему лет? Ладно, потом посчитаем.

— Хорошо, я открываю ворота, — крикнул я и стал открывать ворота, да только давненько их никто не открывал и поэтому я попросил приехавших помочь мне. Втроём мы открыли ворота, и водитель въехал на большой машине во двор.

Заглянув в машину, я увидел глубокого старичка, в котором опознал чекиста Гудыму.

— Гудыма, ты ли это, друг мой? — воскликнул я и протянул руки к нему.

— Я это, я, — сказал старик и протянул ко мне руки.

Два охранника помогли старику выйти из машины, и мы обнялись.

— Сколько же мы не виделись? — сокрушенно сказал Гудыма.

— Да, почитай что два дня, — сказал я.

— Два дня! — воскликнул старик. — А у меня прошло целых двадцать лет, — и он заплакал

У сильно пожилых людей обостряется сентиментальность и всё происходящее воспринимается ими как последнее, что они видят в жизни, как бы прощаясь со всем, что окружает их.

— Заходи в дом, товарищ Гудыма, — сказал я и подхватил его под руку, помогая взойти на крыльцо.

Мои женщины с тревогой ожидали известий от меня о результатах переговоров с бандитами.

Мы вошли в гостиную комнату и вдруг Клара Никаноровна всплеснула руками и чуть ли не закричала:

— Дядя Гудыма, это вы?

— Кларочка, деточка моя, — сказал Гудыма и снова заплакал.

Охранник вместе с моей женой притащили второе кресло, и мы усадили стариков друг против друга. Они оба плакали, увидев свою молодость и вспомнив, вероятно, что-то, что знали только они одни.

— Вы знаете, Олег, — сказала Клара Никаноровна, — это мой старый товарищ детства. Мне было десять лет, а он был блестящим чекистом в хромовых сапогах, синих галифе и тёмно-зелёной гимнастерке, перепоясанной широким кожаным ремнём. Просто картинка героя Отечественной, пришедшего на побывку с фронта одна тысяча девятьсот пятнадцатого года.

— Вы что-то путаете, Клара Никаноровна, — сказал я, — Отечественная война началась в одна тысяча девятьсот сорок первом году...

— Ничего я не путаю, молодой человек, — сердито сказала наша хозяйка, — Отечественная война началась в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году.

Глава 39

— Война была Отечественная, — строго сказала Клара Никаноровна. — Не мы объявляли войну, а нам объявили войну. Первого августа Германия объявила России войну. Возможно, что Россия вообще бы не воевала, если бы не Германия. А потом большевицкие вожди вонзили нож в спину воюющей России. И всё пошло прахом. Большевики объявили Отечественную войну империалистической, зато потом империалистическую войну объявили Отечественной.

— Это какую ещё войну? — не понял я.

— А вот это как раз ту войну, которая началась в одна тысяча девятьсот сорок первом году, — сказала женщина. — Эта война была империалистической. Гитлер создал европейскую империю, а Сталин удержал в руках царскую российскую империю. Сначала императоры договорились о разделе Европы, но Германии показалось мало территориальных приобретений, и она использовала наивность Сталина для решения своих вопросов по расширению лебенсраума на Восток.

Я слушал старушку и удивлялся её познаниям. Вроде бы в полном отсутствии средств массовой информации в доме так всё подробно знать и обсказывать мог только действительно высокообразованный человек.

— Но Сталин спас Россию, — многозначительно изрек Гудыма, подняв вверх указательный палец для придания важности им сказанного.

— Сталин спас Россию? — язвительно переспросила старушка. — Россию спас Гитлер и именно тем, что напал в июне тысяча девятьсот сорок первого года. Если бы он напал на нас на год позже, то России бы не было вообще и никакие ленд-лизы, и никакое партизанское движение не смогло бы нас спасти.

— Это почему же так? — изумились мы все и я в том числе.

— Эх вы, мужики, — укоризненно сказала Клара Никаноровна. — К тысяча девятьсот сорок второму году в армии вообще бы не осталось ни одного мало-мальски соображающего генерала, а в промышленности — нормальных директоров и конструкторов. Всех бы перемолола сталинская мясорубка в бериевских лагерях. На западной границе были бы собраны огромнейшие запасы оружия и всякой военной амуниции для войны на чужой территории и малой кровью. А в сорок втором году Сталин мог бы решиться на такую же авантюру, на которую решился Гитлер в сорок первом году. Вот это была бы катастрофа, перед которой катастрофа сорок первого года была всего лишь небольшой бурей. Армия, готовившаяся воевать на чужой территории, разбежалась бы в разные стороны, а доведённые до ручки крестьяне вилами бы вычистили совецкую власть.

Гудыма сидел в кресле с выпученными глазами и что-то искал за спиной, вероятно, свой именной маузер. Такой антисоветчины он не ожидал от той маленькой девочки, которую знал раньше.

Клара Никаноровна была в целом-то права. В той войне народ воевал не за Сталина и не за совецкую власть. Он воевал за себя, потому что Гитлер сразу поставил задачу сделать из русских рабов и рабочий скот, а лишних — уничтожить. Если бы прибалтийский идеолог Гитлера не был преисполнен ненависти ко всему русскому и не внушил это Гитлеру и всему фашизму, а сказал бы, что война имеет целью возвращение народов России в лоно европейских народов, например, так же, как сейчас Европейский Союз пытается заполучить к себе Украину, оторвав её от России, то война была бы лёгкой прогулочкой от Бреста до Свердловска. Как во Франции, а потом торжественный парад под триумфальной аркой в честь победы России над Наполеоном.

— Да как ты смеешь такое говорить, — шипел Гудыма, — если бы не Сталин, то нас бы не было...

— Если бы не Сталин, — возражала ему старушка, — то мы бы были не менее развитой страной, чем Америка и ещё неизвестно, была Вторая мировая война или нет. Мы бы были в числе победителей в Отечественной войне и не позволили бы западным странам унижать до плинтуса Германию, оставшуюся в одиночестве на заключительном этапе войны. Даже закоренелых преступников не рекомендуется унижать, чтобы не создавать из них таких монстров, с которыми потом можно и не справиться. Тюрьмы и лагеря не воспитывают патриотов и героев, а тюремщики и вертухаи суть есть пособники врага в сердце нашей родины, готовящие озлобленных людей, для которых враг становится другом. А самым лучшим воспитателем является внешний враг, перед лицом которого могут объединиться все люди.

— Да я, да я, — сипел Гудыма, и мне стало жалко его, перед ним рушились все идеалы, с которыми он жил, считая, что сталинизм это самый лучший общественный строй для русского человека, такой же, как крепостное право или монголо-татарское иго.

— Может, коньячку? — спросил я и Гудыма согласно кивнул головой.

Глава 40

Старичкам налили по рюмке коньяка, и они успокоились.

— С чем пожаловали, товарищ Гудыма, с какими делами? — спокойным и ровным голосом осведомилась Клара Никаноровна.

— Да какие у нас дела, Кларочка, — засмеялся Гудыма, — все дела у прокурора, а у нас стариковское, местечко для могилки подобрать, да такое, чтобы никто тебя после смерти не обгадил, не оплевал и портрет не поцарапал ржавым гвоздём.

— Где ж ты устроиться хочешь, товарищ Гудыма, — спросила старушка, — уж не у меня ли на огороде?

— Да вот всё раздумываю, — сказал чекист, — может мне вообще не надо умирать, а получить бессмертие? Вот только не знаю, в раю или в аду?

— Зачем же тебе рай или ад? — спросила Клара Никаноровна. — Дедушка мой говорил, что рай и ад он здесь вот, прямо на земле среди нас. Некоторые думают, что они попали в рай, а оказалось, что это кромешный ад. Другие думают, что вся жизнь у них ад, а если сравнить это с настоящим адом, то у них настоящий рай.

— Чего ты всё так запутанно говоришь, что если разобраться, то и рая никакого нет, а просто есть категории ада, — сказал Гудыма.

— А разве это не так? — спросила старушка. — И что такое бессмертие на том свете, если тебя не видит никто на этом? От бессмертия в раю может быть либо оскомина, либо отвращение от всей ихней патоки...

— Может, амброзии? — робко вставил я уточнение.

— Амброзии, патоки, елея — это всё одно, когда во рту или в заднице слипается, — не стала возражать старушка, — а бессмертие в аду — это вообще какой-то садомазохизм. Бессмертие возможно только среди реальных людей, которые могут подтвердить твоё бессмертие, а то получится как у графа Калиостро, говорил, что ему две тысячи лет, а умер где-то в сорок с небольшим.

— А вот дедушка ваш, товарищ Олигерьев, говорил совсем другое, — ехидно вставил Гудыма. — Он, помнится мне, говаривал, что настоящее бессмертие начинается тогда, когда человек может существовать сразу во всех ипостасях, радуясь радостям рая, мучаясь муками ада и будучи летающей рыбой с ногами верблюда, зная всё и вся и предвидя будущее.

— Типун тебе на язык, товарищ Гудыма, — мелко перекрестилась Клара Никаноровна. — Не дай Бог, ещё ночью приснится такое человеческое совершенство, хотя, с течением времени, произойдет селекция таких людей и они, однако, станут совершенствами на самом деле. Я что-то помню из детства, когда дедушка рассказывал мне разные сказки. Оказалось, что не мне одному он эти сказки рассказывал, тебе тоже досталось. А ты хоть одного такого человека видел?

— Видеть не видел, — признался Гудыма, — но вот до войны дедушка ваш общался с одним пареньком по фамилии Беляев, который после этого описал судьбу двух парнишек: один в море мог плавать как рыба, а другой летать по небу как птица. Просто так это не опишешь, это нужно видеть или хотя бы знать принципы, по которым человека можно превратить в бессмертное существо.

— А что, если человек не будет знать, что ты бессмертный, и собьет тебя на лету рогаткой или в речке поймает на удочку и слопает в жареном или варёном виде? — не удержалась от язвительности Клара Никаноровна.

— Ах, Кларочка, — сказал примирительно чекист, — мы с родственничком твоим, — и он посмотрел на меня, — такого испытали, что я поверю во все рассказы о потусторонней жизни, и что люди оттуда наблюдают за нами, делая нам знаки, что можно делать, а что нельзя. И от нас зависит правильное понимание этих знаков. А мы, как дети малые, руками и ногами отбиваемся от всего этого, считая, что мы цари природы и сами с усами. А кстати, где дедушка-то ваш похоронен, хотел бы на могилку его сходить, букетик цветов положить, а то так и не сподобился ни разу.

Клара Никаноровна почему-то притихла. Этот вопрос поставил её в тупик. Значит, есть от чего.

— Кто его знает, где могилка его, — сказала задумчиво хозяйка, — вышел из дома на прогулку и исчез. Чекисты ваши искали его и никаких результатов. Даже зацепиться не за что. Списали на то, что старенький человек мог заблудиться или сгинуть где-то в канаве или в какой-нибудь трубе застрять. В общем, нагородили всякой ахинеи и дело закрыли. А, может, они его в какой-то лаборатории закрыли и держат там как подопытного кролика, выпытывая все секреты, которые он знает. А ведь он сказал, что через пятьдесят лет после начала самой большой войны, СССР капитулирует и развалится. Как в воду глядел.

— Так, а про Россию он что-то говорил? — грозно спросил Гудыма.

— Про Россию сказал, что ей шибко не поздоровится через сорок лет после развала СССР, если цари её не перестанут восстанавливать сталинскую империю, — сказала Клара Никаноровна. — Двунадесять языков объединятся против неё, и с Россией будет то же, что и с СССР. Когда у царя ума нет, то и у народа этого ума с гулькин этот самый.

— Понятно, — сказал Гудыма, — валить надо отсюда. Вы, дамы, не серчайте на нас, но нам с Олегом потолковать надо о вещах неженских.

Глава 41

В кабинете старика Олигерьева мы долго не начинали разговор. Гудыма задумчиво курил, а я просматривал новости, ожидая, когда гость заговорит сам.

— Тут я вот что подумал, — сказал Гудыма, — всё дело вертится вокруг тебя. Мы проживаем по десятку лет, а у тебя всего лишь день прошел. Как это получается, ума не приложу, но вот хочу с тобой посоветоваться по вопросу дальнейшей жизни своей. Сам понимаешь, через пять лет сто годков стукнет, а люди у нас по стольку и не живут. А мне так не хочется надевать деревянный пиджак и отправляться в последний путь в сопровождении братвы из органов и не из органов. Ты, может, что-то нашел в бумагах Олигерьева? Он неспроста исчез отсюда. Где-то он обитает и занимается своими делами, как и прежде. Может, и он такой же, как ты: для нас проходят десятки лет, а для него считанные дни.

— Ты знаешь, а я и не удивлюсь, если мне придется встретиться с Олигерьевым — сказал я. — Я сначала тоже удивился, когда увидел, как ты направляешь на меня маузер в капище языческой Руси, а потом понял, что у тебя не было другого способа сохранить свою жизнь, кроме как забраться в глубину веков.

— В том-то и дело, — согласился Гудыма, — Олигерьев бросил меня в прошлом, исчез в неизвестность, а я никак не мог найти то озеро, по которому мы забрались туда. И только ты нашел это озеро. Даже в нашу прошлую встречу, я просто предполагал, где находится это озеро в Химках, но оно открылось только с твоим присутствием. Получается, что ты тот, кто может открывать ворота в неизвестное. И я верю в то, что Олигерьев рассказывал о рае и об аде. Ты смотри, что получается. Во всех сказках рассказывается, как убитого богатыря сначала поливают мертвой водой, которая затягивает все раны, а потом поливают живой водой, и он оживает. Сказка? Никакая не сказка. Всё это было и никуда оно не делось. Диалектика, доказанная Ломоносовым: ничто ни откуда не возникает и не исчезает в никуда. В аду есть мертвая вода, а в раю живая вода. Но вода нам не нужна, нам нужна жизнь. Жизнь без конца и жизнь счастливая во всех отношениях. Значит — нам нужно попасть сразу в рай, минуя чистилище и ад

— Мне это совершенно не надо, — сказал я, — меня всё удовлетворяет здесь. Второе. Если открыть дверь в рай, то наши люди всё там загадят и заплюют, и это будет не рай, а какое-нибудь Бутово или станица Кущёвская. Причём, так сделают не только наши люди, а вообще все, если им сказать, что здесь всё бесплатно, без меры и никакой ответственности за всё содеянное.

— Мы не будем открывать дверь для всех, — шепотом сказал Гудыма, — только ты и я. Остальные перетопчутся. Ты представляешь, какие перспективы откроются нам после этого?