Мандаринка на Новый Год

Категорически не хватает пальцев, но положение рук он менять не рискует — потому что... Потому что чувствует, что она скоро... Прихватывает губами то, что сейчас более всего похоже на карамельку — твердую, гладкую, сладкую. И делает то, что с карамельками делать и положено. Ритмично, внутрь своего рта, поглаживая языком. Недолго.

Ее бедра неожиданно сильно сжимают ему шею, пятки твердо упираются куда-то в район лопаток, она выгибается навстречу, хотя и так они там плотно друг к другу. "Карамелька" пульсирует ему в губы. И тут его внезапно и остро накрывает собственное наслаждение.

Сил поначалу не было не то, чтобы встать — даже голову повернуть. Он так и стоял на коленях, еще вздрагивая, уткнувшись лицом между ее бедер. Ого, как бывает, оказывается...

— Ник...

Он, наконец-то, собрался с силами и поднял голову. Мелкие, осторожные, почти воздушные поцелуи... Люба попыталась свести ноги, но положение у нее для этого было совершенно невыгодное.

— Ник, иди сюда...

— Мне и тут хорошо, — продолжая легкие касания губами. — Тут такая красота...

— Ник!..

— Моя ссссобссственоссссть, — целуя слева от влажной полоски темных волос. — Моя прелесссть, — то же самое справа.

Люба вздрогнула — то ли от смеха, то ли от поцелуя.

— Ссссамойлов! Иди ссссюда! Я тебя потсссселую...

— Ну, ради этого только...

Вставать было непросто — сил, казалось, не осталось ни в руках, ни в ногах. Плюхнулся на диван рядом, потянул Любу за руку.

— Это ты иди сюда.

Она привычно устроилась на его коленях верхом, прижалась щекой к влажной груди. Он провел рукой вдоль ее спины. Идеальная. Совершенная. Его.

— Ну как, не стесняешься больше?

— Да поздняк уже метаться, — хмыкнула Люба.

— Вот и умница, — коснулся губами виска. — Так и надо.

— Ник, а ты... ты не будешь... не хочешь... еще раз?

— Неа.

— А... почему?

— А я уже. Во второй раз.

Люба отстраняется. Огромные распахнутые изумленные глаза. Офигенное сочетание с ее наготой и расположением верхом на него коленях. Руки сами собой сползают вниз по ее спине.

— Как?!

— А вот так. Знаешь, когда мне исполнилось четырнадцать, отец подарил мне книгу. Издательства "Просвещение", — Ник ухмыльнулся. — Называлась она — "Популярная сексология".

— Многообещающее начало, — хихикнула Люба, устраиваясь удобнее на его коленях. — Продолжай.

— Сказал, что, вместо того, чтобы слушать байки пацанов постарше, лучше получить информацию из проверенного источника. Ну, я и засел за книжку.

— Книжка-то хоть с картинками была?

— Вот картинки как раз мне в ней не понравились. Никаких фотографий, черно-белые рисунки с кучей цифр и сносок — как что называется. А еще в разрезе... бррр...

— А чего ты про нее вспомнил?

— Да я там про такую штуку вычитал... И долго думал, что такого не бывает. Сейчас вот убедился, что автор не соврал.

— Ты о чем?

— Это называется оргазм без эякуляции.

— Эя... что?! Коля, я тебя укушу!

— Кусай, — он наклонил голову набок. — Вот сюда.

— Нет, я серьезно. Ты нормально выражаться можешь?! Без этих заумных слов?

— Хочешь сказать, что не знаешь, что оно означает?

— Нет. А должна?

— Кошмар! Половая безграмотность населения достигла ужасающих размеров. Эй! Нежнее кусай. И лизни теперь. Да, вот так. Так, о чем это я?

— Просветитель, блин, — Люба устроила голову у него на плече. — Что такое эта твоя "эя"-штука?

— Она не лично моя. Она достояние всего мужского населения планеты Земля. Эякуляция — это семяизвержение.

— Ясно, — тон у нее чуть смущенный. — А сразу нельзя было так сказать?

— Откуда же я знал, что ты такая темная?

Люба хотела было еще поспорить, но вспомнила о начале разговора.

— То есть, ты?.. У тебя был... оргазм? Когда ты меня...

— Угу. Одновременно с тобой, практически. Из-за тебя, я бы сказал. Ну, только что не в тебя.

— Не стесняешься? — она подняла голову с его плеча и заглянула ему в глаза.

— Вот еще! — фыркнул Ник. — Было очень приятно, не так ярко, конечно, как с эякуляцией, зато трусы остались сухие. По-моему, все отлично.

— Ты... ты циник!

— Я реалист, — усмехнулся он в ответ. А потом, вдруг перестав улыбаться: — Спасибо тебе.

Она снова смущенно уткнулась ему в шею. Вздохнула.

— Ник, а я еще хочу тебя спросить...

— Спрашивай, девочка. Что ты еще хотела узнать о сексе? Дядя Коля тебе все расскажет... Да что ж такое! У меня синяк будет!

— Это тебе за "дядю Колю", педофил несчастный!

— Злюка, — нейтрализуя руки хулиганке на коленях. — Что спросить хотела, Любава?

— Меня так только папа называет...

— Как? Любава?

— Да.

— А мне можно?

— Можно. Слушай, скажи мне — чем от тебя пахнет?

— В смысле — пахнет? — он как-то сразу напрягся. — Плохо пахнет? Потом?

— Тьфу, дурак! — Люба еще раз ткнулась носом в шею, втянула воздух. — Хорошо ты пахнешь. Очень хорошо. Только я не могу понять, чем. Что за парфюм, а, Ник? Опознать не могу.

— Я не пользуюсь парфюмом.

— Гель для душа?

— Нет.

— А... а чем пахнешь?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Собой. А еще, наверное, детским мылом. И тальком.

— Ты пользуешься детским мылом и тальком?!

— Да.

— Почему?

— Потому что ничего другого мне нельзя.

— Почему?!

— Потому что я больной.

— В каком смысле?!

— В прямом.

Глава одиннадцатая, в которой содержится история болезни, а так же иные медицинские и физиологические подробности.

— Коля?!

— Да не беспокойся, ничего заразного.

— Рассказывай.

Отец утверждал, что причина была в том, что Ник из-за своей патологической чистоплотности просто смыл с себя весь иммунитет. Или наложился тяжелый грипп, выкосивший к черту остатки все того же иммунитета. И еще новое средство для обработки рук перед операцией. Или еще что-то... Ник терпел несколько недель. Сначала думал, что ему кажется. Потом надеялся, что пройдет само. Потом терпеть стало уже невозможно — дождался того, что коросты расползлись по всему телу — вплоть до головы. И пришлось все же сознаться отцу. Тот заставил его раздеться догола, оглядел внимательно и выдал мрачно: "Кретин". После чего схватился за телефон, позвонил какой-то Анне Самуиловне, и в тот же день Ник загремел в "кожвен". К сифилитикам и чесоточникам. "Так тебе и надо", — отрезал отец. К слову сказать, на тот момент Нику уже было все по барабану. Сильнейшая интоксикация, неделя под капельницей. Голову обрили налысо, кожа с него слезала струпьями неделями, строгая диета, похудел на десять килограмм за месяц. Страшен был тогда — исхудавший, с темными кругами вокруг глаз, лысый, в лохмотьях отмирающей кожи.

— Вот тогда Варвар меня Ящером и окрестила. Сказала, что я — вылитая рептилия.

Люба... нет, она даже не потрясена. Она просто в шоке.

— Господи... Варька — изверг!

— Да прямо, — он показно беззаботно пожал плечами. — Как ты думаешь, кто ко мне все это время каждый день в больницу мотался? Кормила, развлекала. Не только меня развлекала — очаровала всех местных жертв бледной трепонемы и гонококка.

— Коленька... Слушай, я даже не знала... Даже не предполагала...

— Я просил родителей... не афишировать. Значит, и правда никому не рассказывали, если ты не знаешь. Было б чем гордиться — месяц провалялся в "кожвене", пусть и с дерматитом. А потом еще полгода ходил исключительно в рубашках с длинными рукавами, в том числе и летом. Но я быстро оклемался, Анна Самуиловна сказала, что легко отделался.

Люба отстраняется и внимательно оглядывает его. Гладкая кожа, никаких не то что шрамов — даже прыщиков или каких-то других следов... Даже не верится.

— На звероящерах все заживает как на собаке, — он правильно истолковывает ее взгляд. — Я, правда, быстро поправился. Вовремя спохватились. Но с тех пор я Звероящер.

— Я больше никогда так тебя не назову!

— Да все нормально, я привык. Как напоминание о собственной глупости. Но с той истории мне многое осталось на долгую память. Не только прозвище. Овсянку люто ненавидел первое время, а мне прописали строгую диету. Потом привык. Теперь всегда на завтрак ем, — он усмехнулся. — Но вся косметика... бытовая химия... с этим мне контактировать теперь нельзя. Сразу пятнами и зверски чесаться начинаю. Единственное, чем могу мыться — детское мыло. Ну и тальк — вместо дезодоранта. А я же... Люб...

— Что?

— Я здоровый молодой мужик, — он вздохнул. — Двигаюсь, потею. Люб, если от меня пахнет неприятно, ты скажи, я не обижусь, правда.

— Дурак, — она всхлипнула и снова уткнулась носом ему в шею. — Ты пахнешь ОБАЛДЕННО!

— Угу. Детским мылом.

— Знаешь, я, наверное, извращенка...

— Любопытное заявление.

— Мне ужасно нравится это сочетание — молодого здорового мужика, детского мыла и талька. Очень, — провела носом по шее, поцеловала за ухом. — Самое лучшее сочетание.

Он промолчал, лишь руки сильнее сжал вокруг нее.

— Ник...

— Да?

— А... на женскую косметику у тебя аллергии нет?

— Не знаю, не пробовал.

— Рассказывай мне тут, ага. Что, и губную помаду ни разу не пробовал на вкус?

— Ладно, спалила, — он усмехнулся. — Было пару раз. Я как-то одно время... ну, просил... убрать косметику... с губ, по крайней мере. А потом... исчезли острые реакции, так что... На духи только чихаю — капец. Мама все духи на работу унесла, Варька в сумочке таскает — дома не пользуются. Хотя у меня не на все духи такая реакция.

— А на мои?

— Нет. Мне очень нравится, как от тебя пахнет.

Она прижалась плотнее. Вот сейчас собственная нагота вообще не беспокоила. После того, что она о Нике узнала, поняла вдруг, что стесняться его уже не будет никогда. Переплела свои пальцы с его.

— Ник, пожалуйста, если у тебя на что-то из моей косметики проявится какая-то реакция... Пообещай мне, что скажешь!

— И что ты сделаешь?

— Перестану пользоваться тем, на что у тебя аллергия.

Он зарылся лицом в ее волосы и сказал что-то — неразборчиво.

— Что?

— У меня на тебя целиком... нездоровая реакция.

— Аллергическая?

— Наркотическая.

Что на это сказать — Люба не знает. И поэтому просто:

— Спасибо, что рассказал.

— Да дело прошлое. Просто некоторые последствия остались со мной на всю жизнь, наверное. Знаешь, мне очень повезло.

— С чем?

— У меня повылезала аллергия до фига на что. Но на латекс не проявилась. Иначе был бы мне полный капец.

Она сначала не может сообразить, к чему он упомянул латекс. Потом дошло.

— А, ну да. Презервативы же из латекса.

— Люба!

— Что? Не из латекса?

— Ты кем меня считаешь? Сексуально озабоченным маньяком? Вот, знаешь, это меня не слишком волновало тогда!

— А при чем тогда латекс?

— Перчатки хирургические, вообще-то, из латекса делают! И если бы у меня вылезла аллергия на латекс, я бы повесился.

Это всего лишь аллегория, но именно в этот момент она понимает, как важна Нику его работа.

— Ладно, — Ник легко шлепает ее по попе. — Беги в душ, а я пока пиццу закажу.

— Пиццу?

— Конечно. Пицца, пиво и футбол — то, что нужно мужчине после секса. Ай! Нет, ты меня сегодня покалечишь, точно!

— Пиво?! Футбол?!

— Пошутил я. Не увлекаюсь. Футболом, по крайней мере. Но про пиццу серьезно. Надо же чем-то поужинать.

— Заботливый...

— Марш в душ! Пока я не передумал тебя кормить. И не надумал еще раз тебя...

— Бегу-бегу!

_______

Это был какой-то странный вечер. Действительно, с пивом и пиццей, но вместо футбола была серия "Гарри Поттера" по телевизору. Люба вспоминала их поход в кино. Примерно тоже самое, только помноженное на десять. Уютно, комфортно, весело. У Кольки, оказывается, потрясающее чувство юмора. Которое проявляется особенно ярко, если при этом сидеть у него на коленях, уткнувшись в шею. И больше даже не кино смотреть, а на него. Запах вдыхать, голос слушать. Наркотическая реакция? Да, именно такая.

А потом они убрали следы своего кинопросмотра на кухню, Ник встал к раковине. Ее это, собственно, не удивило, это было нормально. И только спустя пару минут она ужаснулась собственному эгоизму.

— Коля, у тебя на жидкость для мытья посуды тоже аллергия?

— Да. Там же всякой активной химии до фига.

— А ну, брысь от раковины!

— Люб, убрать надо за собой.

— Я сама посуду помою.

Кто бы ее сейчас слышал...

Грядущая совместная ночь волновала. Честно говоря, сама не понимала — почему. И еще не знала — хочется ли ей еще продолжения или уже хватит. Откровенно говоря, тело было полно усталости и приятной истомы, и спать хотелось больше, чем НЕ спать. Кроме того, она вообще не представляла, как это — спать с мужчиной? И ко всему ее беспокоил дурацкий вопрос: в чем это делать? Она захватила с собой пижаму — короткие бирюзовые шортики и белую маечку с бирюзовой же отделкой, на тонких лямочках. И теперь ей самой эта одежда казалась чуть ли не соблазняющей — шорты едва попу прикрывают, вырез на майке глубокий, кружевные вставки. Стукнула дверь ванной, в комнату зашел Ник. Абсолютно голый. У Любы банально отвисла челюсть.

Она ни разу не видела вот так вот... Вот так вот рядом, открыто. Она уставилась именно туда! И лишь спустя несколько секунд подняла взгляд — вверх по полоске темно-рыжих волос, через широченную грудь, к демонстративно серьезному лицу. Лишь уголок рта подозрительно подрагивал. Рыжая бровь взметнулась вверх.

— Я тебя смутил?

— Нет. Но ты забыл сказать.

— Что именно? Что сплю голый?

— Нет. Ты забыл сказать "Авада Кедавра".

— Чего?!

— Прежде чем сразить меня своей волшебной палочкой.

Ник запрокинул голову и расхохотался. А потом хлопнулся на кровать рядом с ней, потянул лямку с плеча.

— Что это за безобразие?

— Это пижама! Из самого Парижу! Соня на Новый год подарила!

— Вот Соня пусть ее и носит, — стаскивая с Любы сначала верхнюю часть пижамы, а потом толкая на спину, чтобы стащить нижнюю. — А со мной ты будешь спать голая.

— Ты... ты...

— Что за манера постоянно спорить по пустякам, — Ник приподнялся, щелкнул выключателем. А потом привлек ее к себе, обнял. Обморочное чувство — даже не возбуждение, а вот так вот, просто голым телом — к чистому голому ему. Вроде бы без явного сексуального подтекста, и даже эрекции его она не чувствует. Но что-то буквально вибрирует внутри — как задетая умелыми пальцами струна.

— Спокойной ночи, Любава.

Значит, все-таки спать. Нельзя сказать, что она расстроена.

— Спокойной ночи, Ник.

Он заснул первый, быстро. Впрочем, она вскоре тоже последовала за ним.

_________

Они в детстве часто спали вместе с сестрами. Она и сама помнит, и родители рассказывали. Но уже давно Люба привыкла спать одна. А вот сейчас...

Наверное, именно поэтому с непривычки она проснулась посреди ночи. Сначала даже не смогла сообразить — где она. Потом вспомнила. Повернула голову. Как-то подсознательно она ожидала, что такой большой парень должен спать как-то... шумно, например. Храпеть, может быть. Ник спал тихо, даже не ворочался. Только занимал две трети далеко не маленькой кровати.